Неточные совпадения
Под песню ту удалую
Раздумалась, расплакалась
Молодушка одна:
«Мой век — что день без солнышка,
Мой век — что ночь без месяца,
А я, млада-младешенька,
Что борзый
конь на привязи,
Что ласточка без крыл!
Мой старый муж, ревнивый муж,
Напился пьян, храпом храпит,
Меня, младу-младешеньку,
И сонный сторожит!»
Так плакалась молодушка
Да с возу вдруг и спрыгнула!
«Куда?» —
кричит ревнивый муж,
Привстал — и бабу за косу,
Как редьку за вихор!
— А вот так: несмотря на запрещение Печорина, она вышла из крепости к речке. Было, знаете, очень жарко; она села на камень и опустила ноги в воду. Вот Казбич подкрался — цап-царап ее, зажал рот и потащил в кусты, а там вскочил на
коня, да и тягу! Она между тем успела
закричать; часовые всполошились, выстрелили, да мимо, а мы тут и подоспели.
К счастью, по причине неудачной охоты, наши
кони не были измучены: они рвались из-под седла, и с каждым мгновением мы были все ближе и ближе… И наконец я узнал Казбича, только не мог разобрать, что такое он держал перед собою. Я тогда поравнялся с Печориным и
кричу ему: «Это Казбич!..» Он посмотрел на меня, кивнул головою и ударил
коня плетью.
Все, не исключая и самого кучера, опомнились и очнулись только тогда, когда на них наскакала коляска с шестериком
коней и почти над головами их раздалися крик сидевших в коляске дам, брань и угрозы чужого кучера: «Ах ты мошенник эдакой; ведь я тебе
кричал в голос: сворачивай, ворона, направо!
— А коли за мною, так за мною же! — сказал Тарас, надвинул глубже на голову себе шапку, грозно взглянул на всех остававшихся, оправился на
коне своем и
крикнул своим: — Не попрекнет же никто нас обидной речью! А ну, гайда, хлопцы, в гости к католикам!
— Вот я вас! —
кричал сверху дюжий полковник, — всех перевяжу! Отдавайте, холопы, ружья и
коней. Видели, как перевязал я ваших? Выведите им на вал запорожцев!
Таких
коней я давно хотел достать!» И выгнал
коней далеко в поле,
крича стоявшим козакам перенять их.
Андрий схватил мешок одной рукой и дернул его вдруг так, что голова Остапа упала на землю, а он сам вскочил впросонках и, сидя с закрытыми глазами,
закричал что было мочи: «Держите, держите чертова ляха! да ловите
коня,
коня ловите!» — «Замолчи, я тебя убью!» —
закричал в испуге Андрий, замахнувшись на него мешком.
Горбоносый казацкий офицер, поставив
коня своего боком к фронту и наклонясь, слушал большого, толстого полицейского пристава; пристав поднимал к нему руки в белых перчатках, потом, обернувшись к толпе лицом,
закричал и гневно и умоляюще...
После этого над ним стало тише; он открыл глаза, Туробоев — исчез, шляпа его лежала у ног рабочего; голубоглазый кавалерист, прихрамывая, вел
коня за повод к Петропавловской крепости,
конь припадал на задние ноги, взмахивал головой, упирался передними, солдат
кричал, дергал повод и замахивался шашкой над мордой
коня.
— На минутку? Вот этого-то не будет. Эй, хлопче! —
закричал толстый хозяин, и тот же самый мальчик в козацкой свитке выбежал из кухни. — Скажи Касьяну, чтобы ворота сейчас запер, слышишь, запер крепче! А
коней вот этого пана распряг бы сию минуту! Прошу в комнату; здесь такая жара, что у меня вся рубашка мокра.
— Нет, этого мало! —
закричал дед, прихрабрившись и надев шапку. — Если сейчас не станет передо мною молодецкий
конь мой, то вот убей меня гром на этом самом нечистом месте, когда я не перекрещу святым крестом всех вас! — и уже было и руку поднял, как вдруг загремели перед ним конские кости.
Дико
закричал он и заплакал, как исступленный, и погнал
коня прямо к Киеву.
Боже мой! стук, гром, блеск; по обеим сторонам громоздятся четырехэтажные стены; стук копыт
коня, звук колеса отзывались громом и отдавались с четырех сторон; домы росли и будто подымались из земли на каждом шагу; мосты дрожали; кареты летали; извозчики, форейторы
кричали; снег свистел под тысячью летящих со всех сторон саней; пешеходы жались и теснились под домами, унизанными плошками, и огромные тени их мелькали по стенам, досягая головою труб и крыш.
А если сверху
крикнут: «Первый!» — это значит закрытый пожар: дым виден, а огня нет. Тогда конный на своем коне-звере мчится в указанное часовым место для проверки, где именно пожар, — летит и трубит. Народ шарахается во все стороны, а тот, прельщая сердца обывательниц, летит и трубит! И горничная с завистью говорит кухарке, указывая в окно...
Их звали «фалаторы», они скакали в гору,
кричали на лошадей, хлестали их концом повода и хлопали с боков ногами в сапожищах, едва влезавших в стремя. И бывали случаи, что «фалатор» падал с лошади. А то лошадь поскользнется и упадет, а у «фалатора» ноги в огромном сапоге или, зимнее дело, валенке — из стремени не вытащишь. Никто их не учил ездить, а прямо из деревни сажали на
коня — езжай! А у лошадей были нередко разбиты ноги от скачки в гору по булыгам мостовой, и всегда измученные и недокормленные.
И сидят в санях тоже всё черти, свистят,
кричат, колпаками машут, — да эдак-то семь троек проскакало, как пожарные, и все
кони вороной масти, и все они — люди, проклятые отцами-матерьми; такие люди чертям на потеху идут, а те на них ездят, гоняют их по ночам в свои праздники разные.
Приспели новые полки:
«Сдавайтесь!» — тем
кричат.
Ответ им — пули и штыки,
Сдаваться не хотят.
Какой-то бравый генерал,
Влетев в каре, грозиться стал —
С
коня снесли его.
Другой приблизился к рядам:
«Прощенье царь дарует вам!»
Убили и того.
— Это так точно-с! Однако, вот хоть бы ваша милость! говорите вы теперича мне: покажи, мол, Федор, Филипцево! Смею ли я, примерно, не показать? Так точно и другой покупщик: покажи, скажет, Федор, Филипцево, — должен ли я, значит, ему удовольствие сделать? Стало быть, я и показываю. А можно, пожалуй, и по-другому показать… но, но! пошевеливай! —
крикнул он на
коня, замедлившего ход на дороге, усеянной целым переплетом древесных корней.
Как усну, а лиман рокочет, а со степи теплый ветер на меня несет, так точно с ним будто что-то плывет на меня чародейное, и нападает страшное мечтание: вижу какие-то степи,
коней, и все меня будто кто-то зовет и куда-то манит: слышу, даже имя
кричит: «Иван!
Что я вам приказываю — вы то сейчас исполнять должны!» А они отвечают: «Что ты, Иван Северьяныч (меня в миру Иван Северьяныч, господин Флягин, звали): как, говорят, это можно, что ты велишь узду снять?» Я на них сердиться начал, потому что наблюдаю и чувствую в ногах, как
конь от ярости бесится, и его хорошенько подавил в коленях, а им
кричу: «Снимай!» Они было еще слово; но тут уже и я совсем рассвирепел да как заскриплю зубами — они сейчас в одно мгновение узду сдернули, да сами, кто куда видит, бросились бежать, а я ему в ту же минуту сейчас первое, чего он не ожидал, трах горшок об лоб: горшок разбил, а тесто ему и потекло и в глаза и в ноздри.
Кричит: «Что, говорит, по-пустому карман терять нечего, клади кто хочет деньги за руки, сколько хан просит, и давай со мною пороться, кому
конь достанется?»
Я первой руки за спину крепко-накрепко завязала, а с другою за куст забежала, да и эту там спутала, а на ее крик третья бежит, я и третью у тех в глазах силком скрутила; они
кричать, а я, хоть тягостная, ударилась быстрей
коня резвого: все по лесу да по лесу и бежала целую ночь и наутро упала у старых бортей в густой засеке.
— Княжна, князь просил вас не скакать! —
крикнул Калинович по-французски. Княжна не слыхала; он
крикнул еще; княжна остановилась и начала их поджидать. Гибкая, стройная и затянутая в синюю амазонку, с несколько нахлобученною шляпою и с разгоревшимся лицом, она была удивительно хороша, отразившись вместе с своей серой лошадкой на зеленом фоне перелеска, и герой мой забыл в эту минуту все на свете: и Полину, и Настеньку, и даже своего
коня…
Санин хотел было слезть с
коня и поднять шляпу, но она
крикнула ему: «Не трогайте, я сама достану», нагнулась низко с седла, зацепила ручкой хлыста за вуаль и точно: достала шляпу, надела ее на голову, но волос не подобрала и опять помчалась, даже гикнула.
— Стой! —
крикнул казаку офицер, на всем скаку посадил на задние ноги
коня, казак на лету подхватил брошенные поводья, а офицер, вытянувшись в струнку, отрапортовал генералу...
— Эй, вы! —
закричал Михеич, обращаясь к ратникам, — долой с
коней, сымай котлы, раскладывай огонь!
— Давай
коня! —
крикнул он, вырывая узду из рук Михеича.
Прошла неделя, и отец протопоп возвратился. Ахилла-дьякон, объезжавший в это время вымененного им степного
коня, первый заметил приближение к городу протоиерейской черной кибитки и летел по всем улицам, останавливаясь пред открытыми окнами знакомых домов,
крича: «Едет! Савелий! едет наш поп велий!» Ахиллу вдруг осенило новое соображение.
Ну, тут уж зато они взыграли на
коне и, вынув из-за пазухи из полушубка того щеночка,
закричали: «Здравствуй, Каквасинька!» и понеслись радостные назад.
— Ну-с, вот и приезжает он, отец Ахилла, таким манером ко мне в Плодомасово верхом, и становится на
коне супротив наших с сестрицей окошек, и зычно
кричит: «Николаша! а Николаша!» Я думаю: господи, что такое? Высунулся в форточку, да и говорю: «Уж не с отцом ли Савелием еще что худшее, отец дьякон, приключилось?» — «Нет, говорят, не то, а я нужное дело к тебе, Николаша, имею. Я к тебе за советом приехал».
— Вот он, бес! —
кричал солдат, одобрительно хлопая татарина по спине и повёртывая его перед хозяином, точно нового
коня. — Литой. Чугунный. Ого-го!
— Дорвались, брат! Скорей приходи! —
крикнул Лукашка товарищу, слезая у соседнего двора и осторожно проводя
коня в плетеные ворота своего двора. — Здорово, Степка! — обратился он к немой, которая, тоже празднично разряженная, шла с улицы, чтобы принять
коня. И он знаками показал ей, чтоб она поставила
коня к сену и не расседлывала его.
«Готов чай, Ванюша?»
крикнул он весело, не глядя на дверь клети; он с удовольствием чувствовал, как, поджимая зад, попрашивая поводья и содрогаясь каждым мускулом, красивый
конь, готовый со всех ног перескочить через забор, отбивал шаг по засохшей глине двора.
Народ отхлынул, как вода, и наездник остался один посреди улицы. Не дав образумиться Вихрю, Кирша приударил его нагайкою. Как разъяренный лев, дикий
конь встряхнул своей густою гривой и взвился на воздух; народ ахнул от ужаса; приказчик побледнел и
закричал конюхам...
— На
коня, добрые молодцы! —
закричал Малыш. — Эй ты, рыжая борода, вперед!.. показывай дорогу!.. Ягайло, ступай возле него по правую сторону, а ты, Павша, держись левой руки. Ну, ребята, с богом!..
— Да пусть их ссорятся! —
закричал Марко Козлов. — Нам какое до этого дело? Кто как хочет, а я с моим полком иду. Гей, батуринские, на
коня!
— Не торопись, хозяин, — сказал Кирша, — дай мне покрасоваться… Не подходите, ребята! —
закричал он конюхам. — Не пугайте его… Ну, теперь не задохнется, — прибавил запорожец, дав время
коню перевести дух. — Спасибо, хозяин, за хлеб, за соль! береги мои корабленики да не поминай лихом!
Не успел пан ответить, вскочил Опанас в седло и поехал. Доезжачие тоже на
коней сели. Роман вскинул рушницу на плечи и пошел себе, только, проходя мимо сторожки,
крикнул Оксане...
— Пане, пане! —
кричит голосом старого Богдана. — Ой, пане, отвори скорей! Вражий козак лихо задумал, видно: твоего
коня в лес отпустил.
— Это такой… верхом на
коне… с копьём… Рауль Бесстрашный… у него дракон невесту утащил… Прекрасная Луиза… да — ты слушай, чёрт!.. — нетерпеливо
крикнул Яков.
Думается, что лихой наездник Аполлон, правящий четверкой
коней со своей колесницей над фронтоном театра,
кричит: «Вот дураки! Чем зря кружиться, сняли бы с середнего пролета кусок веревки — и вся недолга!» И ругается греческий бог, как пьяный кучер, потому что он давно омосквичился, а в Москве все кучера пьяницы, а трезвых только два: один вот этот, на Большом театре, а другой на «Трухмальных» воротах у Тверской заставы, да и то потому, что тот не настоящий кучер, а «баба с калачом».
— Митька, лошадей! —
крикнул он как-то грозно своему лакею, и, когда
кони его (пара старых саврасых вяток) были поданы, он гордо сел в свою пролетку, гордо смотрел, проезжая всю Сретенку и Мещанскую, и, выехав в поле, где взору его открылся весь небосклон, он, прищурившись, конечно, но взглянул даже гордо на солнце и, подъезжая к самому Останкину, так громко кашлянул, что сидевшие на деревьях в ближайшей роще вороны при этом громоподобном звуке вспорхнули целой стаей и от страха улетели вдаль.
Дождь продолжал идти; вода шла все на прибыль. Мимо нас пронесло барку без передних поносных; на ней оборвалась снасть во время хватки. Гибель была неизбежна. Бурлаки, как стадо баранов, скучились на задней палубе; водолив без шапки бегал по
коню и отчаянно махал руками. Несколько десятков голосов
кричали разом, так что трудно было что-нибудь разобрать.
— Главнокомандующий генерал Кутузов, видя, что дело идет худо, выехал сам на
коне и
закричал: «Ребята, не выдавай!» Наши солдаты ободрились, в штыки, началась резня — и турок попятили назад.
Но, должно быть, этот смех успокоил стражников; все же один, подав
коня к тротуару, наклонился и заглянул в лица, увидел блестящие пуговицы Сашиного гимназического пальто и, либо спросонок, либо по незнакомству с мундирами, принял его за офицера: выпрямился и
крикнул сипловатым басом...
«Куда торопишься? чему обрадовался, лихой товарищ? — сказал Вадим… но тебя ждет покой и теплое стойло: ты не любишь, ты не понимаешь ненависти: ты не получил от благих небес этой чудной способности: находить блаженство в самых диких страданиях… о если б я мог вырвать из души своей эту страсть, вырвать с корнем, вот так! — и он наклонясь вырвал из земли высокий стебель полыни; — но нет! — продолжал он… одной капли яда довольно, чтоб отравить чашу, полную чистейшей влаги, и надо ее выплеснуть всю, чтобы вылить яд…» Он продолжал свой путь, но не шагом: неведомая сила влечет его: неутомимый
конь летит, рассекает упорный воздух; волосы Вадима развеваются, два раза шапка чуть-чуть не слетела с головы; он придерживает ее рукою… и только изредка поталкивает ногами скакуна своего; вот уж и село… церковь… кругом огни… мужики толпятся на улице в праздничных кафтанах…
кричат, поют песни… то вдруг замолкнут, то вдруг сильней и громче пробежит говор по пьяной толпе…
—
Коня! —
закричал он вдруг, будто пробудившись от сна. Дайте мне
коня… я вас проведу, ребята, мы потешимся вместе… вам вся честь и слава, — мне же… — он вскочил на
коня, предложенного ему одним из казаков и, махнув рукою прочим, пустился рысью по дороге; мигом вся ватага повскакала на
коней, раздался топот, пыль взвилась, и след простыл…
Юрий, не отвечая ни слова, схватил лошадь под уздцы; «что ты, что ты, боярин! —
закричал грубо мужик, — уж не впрямь ли хочешь со мною съездить!.. эк всполошился!» — продолжал он ударив лошадь кнутом и присвиснув; добрый
конь рванулся… но Юрий, коего силы удвоило отчаяние, так крепко вцепился в узду, что лошадь принуждена была кинуться в сторону; между тем колесо телеги сильно ударилось о камень, и она едва не опрокинулась; мужик, потерявший равновесие, упал, но не выпустил вожжи; он уж занес ногу, чтоб опять вскочить в телегу, когда неожиданный удар по голове поверг его на землю, и сильная рука вырвала вожжи… «Разбой!» — заревел мужик, опомнившись и стараясь приподняться; но Юрий уже успел схватить Ольгу, посадить ее в телегу, повернуть лошадь и ударить ее изо всей мочи; она кинулась со всех ног; мужик еще раз успел хриплым голосом
закричать: «разбой!» Колесо переехало ему через грудь, и он замолк, вероятно навеки.
— Не дури! — тихо
крикнул Вялов; он, вытирая лошадь клочками сена, мотал головою, не давая
коню схватить губами его ухо; Артамонов старший тоже взглянул в окно, проворчал...