Неточные совпадения
— Мы щуку с яиц согнали, мы Волгу толокном замесили… — начали было перечислять головотяпы, но
князь не захотел и
слушать их.
Князь хмурился, покашливая,
слушая доктора.
— Ах, не
слушал бы! — мрачно проговорил
князь, вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это, то я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если бы не было того, чего не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
— Вот как! — проговорил
князь. — Так и мне собираться? Слушаю-с, — обратился он к жене садясь. — А ты вот что, Катя, — прибавил он к меньшой дочери, — ты когда-нибудь, в один прекрасный день, проснись и скажи себе: да ведь я совсем здорова и весела, и пойдем с папа опять рано утром по морозцу гулять. А?
―
Князь, пожалуйте, готово, ― сказал один из его партнеров, найдя его тут, и
князь ушел. Левин посидел,
послушал, но, вспомнив все разговоры нынешнего утра, ему вдруг стало ужасно скучно. Он поспешно встал и пошел искать Облонского и Туровцына, с которыми было весело.
Несмотря на то, что княгиня поцеловала руку бабушки, беспрестанно называла ее ma bonne tante, [моя добрая тетушка (фр.).] я заметил, что бабушка была ею недовольна: она как-то особенно поднимала брови,
слушая ее рассказ о том, почему
князь Михайло никак не мог сам приехать поздравить бабушку, несмотря на сильнейшее желание; и, отвечая по-русски на французскую речь княгини, она сказала, особенно растягивая свои слова...
Еще не гласно бы, с ним говорить опасно,
Давно бы запереть пора,
Послушать, так его мизинец
Умнее всех, и даже князь-Петра!
Я думаю, он просто якобинец,
Ваш Чацкий!!!.. Едемте.
Князь, ты везти бы мог
Катишь или Зизи, мы сядем в шестиместной.
Бабушка с княгиней пила кофе, Райский смотрел на комнаты, на портреты, на мебель и на весело глядевшую в комнаты из сада зелень; видел расчищенную дорожку, везде чистоту, чопорность, порядок:
слушал, как во всех комнатах попеременно пробили с полдюжины столовых, стенных, бронзовых и малахитовых часов; рассматривал портрет косого
князя, в красной ленте, самой княгини, с белой розой в волосах, с румянцем, живыми глазами, и сравнивал с оригиналом.
— Оставим мои дела; у меня теперь нет моих дел.
Слушайте, почему вы сомневаетесь, что он женится? Он вчера был у Анны Андреевны и положительно отказался… ну, то есть от той глупой мысли… вот что зародилась у
князя Николая Ивановича, — сосватать их. Он отказался положительно.
Я заговаривал с нею и о
князе Сергее Петровиче, и она очень
слушала и, мне казалось, интересовалась этими сведениями; но как-то всегда так случалось, что я сам сообщал их, а она никогда не расспрашивала.
—
Слушайте, — вскричал я вдруг, — тут нечего разговаривать; у вас один-единственный путь спасения; идите к
князю Николаю Ивановичу, возьмите у него десять тысяч, попросите, не открывая ничего, призовите потом этих двух мошенников, разделайтесь окончательно и выкупите назад ваши записки… и дело с концом! Все дело с концом, и ступайте пахать! Прочь фантазии, и доверьтесь жизни!
Потому что мы — не дворяне, а он —
князь и делает там свою карьеру; он нас, честных-то людей, и
слушать не станет.
— Без десяти минут три, — спокойно произнесла она, взглянув на часы. Все время, пока я говорил о
князе, она
слушала меня потупившись, с какою-то хитренькою, но милою усмешкой: она знала, для чего я так хвалю его. Лиза
слушала, наклонив голову над работой, и давно уже не ввязывалась в разговор.
—
Слушайте, вы… негодный вы человек! — сказал я решительно. — Если я здесь сижу и
слушаю и допускаю говорить о таких лицах… и даже сам отвечаю, то вовсе не потому, что допускаю вам это право. Я просто вижу какую-то подлость… И, во-первых, какие надежды может иметь
князь на Катерину Николаевну?
— Эта женщина… — задрожал вдруг мой голос, —
слушайте, Андрей Петрович,
слушайте: эта женщина есть то, что вы давеча у этого
князя говорили про «живую жизнь», — помните?
—
Послушайте,
князь, успокойтесь, пожалуйста; я вижу, что вы чем дальше, тем больше в волнении, а между тем все это, может быть, лишь мираж. О, я затянулся и сам, непростительно, подло; но ведь я знаю, что это только временное… и только бы мне отыграть известную цифру, и тогда скажите, я вам должен с этими тремя стами до двух тысяч пятисот, так ли?
Вопросы этой девицы, бесспорно, были ненаходчивы, но, однако ж, она таки нашлась, чем замять мою глупую выходку и облегчить смущение
князя, который уж тем временем
слушал с веселой улыбкою какое-то веселое нашептыванье ему на ухо Версиловой, — видимо, не обо мне.
О вероятном прибытии дочери мой
князь еще не знал ничего и предполагал ее возвращение из Москвы разве через неделю. Я же узнал накануне совершенно случайно: проговорилась при мне моей матери Татьяна Павловна, получившая от генеральши письмо. Они хоть и шептались и говорили отдаленными выражениями, но я догадался. Разумеется, не подслушивал: просто не мог не
слушать, когда увидел, что вдруг, при известии о приезде этой женщины, так взволновалась мать. Версилова дома не было.
—
Послушайте, батюшка, — начал я еще из дверей, — что значит, во-первых, эта записка? Я не допускаю переписки между мною и вами. И почему вы не объявили то, что вам надо, давеча прямо у
князя: я был к вашим услугам.
— Какой вздор, братец, — сказал ему
князь, — что тут затрудняться; ну, в отпуск нельзя, пиши, что я командирую его для усовершенствования в науках —
слушать университетский курс.
Этих более виновных нашлось шестеро: Огарев, Сатин, Лахтин, Оболенский, Сорокин и я. Я назначался в Пермь. В числе осужденных был Лахтин, который вовсе не был арестован. Когда его позвали в комиссию
слушать сентенцию, он думал, что это для страха, для того чтоб он казнился, глядя, как других наказывают. Рассказывали, что кто-то из близких
князя Голицына, сердясь на его жену, удружил ему этим сюрпризом. Слабый здоровьем, он года через три умер в ссылке.
Князь начинал
слушать с некоторою недоверчивостью.
—
Послушайте, Келлер, я бы на вашем месте лучше не признавался в этом без особой нужды, — начал было
князь, — а впрочем, ведь вы, может быть, нарочно на себя наговариваете?
—
Послушайте,
князь, я остался здесь со вчерашнего вечера, во-первых, из особенного уважения к французскому архиепископу Бурдалу (у Лебедева до трех часов откупоривали), а во-вторых, и главное (и вот всеми крестами крещусь, что говорю правду истинную!), потому остался, что хотел, так сказать, сообщив вам мою полную, сердечную исповедь, тем самым способствовать собственному развитию; с этою мыслию и заснул в четвертом часу, обливаясь слезами.
— Далась же вам Настасья Филипповна… — пробормотал он, но, не докончив, задумался. Он был в видимой тревоге.
Князь напомнил о портрете. —
Послушайте,
князь, — сказал вдруг Ганя, как будто внезапная мысль осенила его, — у меня до вас есть огромная просьба… Но я, право, не знаю…
Господа, я… однако все эти господа и не
слушают… я намерен прочесть одну статью,
князь; закуска, конечно, интереснее, но…
Так, нам совершенно известно, что в продолжение этих двух недель
князь целые дни и вечера проводил вместе с Настасьей Филипповной, что она брала его с собой на прогулки, на музыку; что он разъезжал с нею каждый день в коляске; что он начинал беспокоиться о ней, если только час не видел ее (стало быть, по всем признакам, любил ее искренно); что
слушал ее с тихою и кроткою улыбкой, о чем бы она ему ни говорила, по целым часам, и сам ничего почти не говоря.
Вошло пять человек, четыре человека новых гостей и пятый вслед за ними генерал Иволгин, разгоряченный, в волнении и в сильнейшем припадке красноречия. «Этот-то за меня непременно!» — с улыбкой подумал
князь. Коля проскользнул вместе со всеми: он горячо говорил с Ипполитом, бывшим в числе посетителей; Ипполит
слушал и усмехался.
Потом мне рассказали о давешнем пассаже с нею и с тобой… и… и…
послушай, милый
князь, ты человек не обидчивый и очень рассудительный, я это в тебе заметил, но… не рассердись: ей-богу, она над тобой смеется.
Затем стремглав побежала на кухню; там она готовила закуску; но и до прихода
князя, — только что на минуту могла оторваться от дела, — являлась на террасу и изо всех сил
слушала горячие споры о самых отвлеченных и странных для нее вещах, не умолкавших между подпившими гостями.
Дальнейшего
князь не услышал, потому что камердинер начал шептать. Гаврила Ардалионович
слушал внимательно и поглядывал на
князя с большим любопытством, наконец перестал
слушать и нетерпеливо приблизился к нему.
Князь N., Евгений Павлович,
князь Щ., девицы, все прервали разговор и
слушали.
—
Слушай… — спросил
князь, точно запутываясь, точно отыскивая, что именно надо спросить и как бы тотчас же забывая, —
слушай, скажи мне: чем ты ее? Ножом? Тем самым?
— Сын Павлищева! Сын Павлищева! Не стоит, не стоит! — махал руками Лебедев. — Их и
слушать не стоит-с; и беспокоить вам себя, сиятельнейший
князь, для них неприлично. Вот-с. Не стоят они того…
Между тем Гаврила Ардалионович, до сих пор державшийся в стороне и молчавший упорно, вышел по приглашению
князя вперед, стал подле него и спокойно и ясно принялся излагать отчет по порученному ему
князем делу. Все разговоры умолкли мгновенно. Все
слушали с чрезвычайным любопытством, особенно вся компания Бурдовского.
Известившись в гостинице, что
князь вышел, он спустился вниз, в буфетные комнаты, и стал дожидаться, кушая чай и
слушая орган.
—
Послушайте, Лебедев, — твердо сказал
князь, отворачиваясь от молодого человека, — я ведь знаю по опыту, что вы человек деловой, когда захотите… У меня теперь времени очень мало, и если вы… Извините, как вас по имени-отчеству, я забыл?
В
князе была одна особенная черта, состоявшая в необыкновенной наивности внимания, с каким он всегда
слушал что-нибудь его интересовавшее, и ответов, какие давал, когда при этом к нему обращались с вопросами.
—
Послушайте, Лебедев, — смутился
князь окончательно, —
послушайте, действуйте тихо! Не делайте шуму! Я вас прошу, Лебедев, я вас умоляю… В таком случае клянусь, я буду содействовать, но чтобы никто не знал; чтобы никто не знал!
— Можно, и я вас
слушаю; я очень рад, — бормотал
князь.
—
Послушайте, Аглая, — сказал
князь, — мне кажется, вы за меня очень боитесь, чтоб я завтра не срезался… в этом обществе?
Был уже давно вечер;
князь всё еще сидел,
слушал и ждал генерала, начинавшего бесчисленное множество анекдотов и ни одного из них не доканчивавшего.
Тема завязавшегося разговора, казалось, была не многим по сердцу; разговор, как можно было догадаться, начался из-за нетерпеливого спора и, конечно, всем бы хотелось переменить сюжет, но Евгений Павлович, казалось, тем больше упорствовал и не смотрел на впечатление; приход
князя как будто возбудил его еще более. Лизавета Прокофьевна хмурилась, хотя и не всё понимала. Аглая, сидевшая в стороне, почти в углу, не уходила,
слушала и упорно молчала.
—
Послушайте, господин Терентьев, — сказал вдруг Птицын, простившись с
князем и протягивая руку Ипполиту, — вы, кажется, в своей тетрадке говорите про ваш скелет и завещаете его Академии? Это вы про ваш скелет, собственный ваш, то есть ваши кости завещаете?
— Maman, да ведь этак очень странно рассказывать, — заметила Аделаида, которая тем временем поправила свой мольберт, взяла кисти, палитру и принялась было копировать давно уже начатый пейзаж с эстампа. Александра и Аглая сели вместе на маленьком диване и, сложа руки, приготовились
слушать разговор.
Князь заметил, что на него со всех сторон устремлено особенное внимание.
Князь, который еще вчера не поверил бы возможности увидеть это даже во сне, теперь стоял, смотрел и
слушал, как бы всё это он давно уже предчувствовал.
Но Настасья Филипповна встала, не
слушая, и пошла сама встретить
князя.
— Я так прямо не могу еще сказать, согласен я или не согласен, — произнес
князь, вдруг перестав усмехаться и вздрогнув с видом пойманного школьника, — но уверяю вас, что
слушаю вас с чрезвычайным удовольствием…
Пока он с наслаждением засматривался на Аглаю, весело разговаривавшую с
князем N. и Евгением Павловичем, вдруг пожилой барин-англоман, занимавший «сановника» в другом углу и рассказывавший ему о чем-то с одушевлением, произнес имя Николая Андреевича Павлищева.
Князь быстро повернулся в их сторону и стал
слушать.
— Аглая, остановитесь! Ведь это несправедливо, — вскричал
князь как потерянный. Рогожин уже не улыбался, но
слушал, сжав губы и скрестив руки.