Неточные совпадения
Дальнейшего
князь не услышал, потому что камердинер начал шептать. Гаврила Ардалионович
слушал внимательно и поглядывал на
князя с большим любопытством, наконец перестал
слушать и нетерпеливо приблизился к нему.
— Maman, да ведь этак очень странно рассказывать, — заметила Аделаида, которая тем временем поправила свой мольберт, взяла кисти, палитру и принялась было копировать давно уже начатый пейзаж с эстампа. Александра и Аглая сели вместе на маленьком диване и, сложа руки, приготовились
слушать разговор.
Князь заметил, что на него со всех сторон устремлено особенное внимание.
— Далась же вам Настасья Филипповна… — пробормотал он, но, не докончив, задумался. Он был в видимой тревоге.
Князь напомнил о портрете. —
Послушайте,
князь, — сказал вдруг Ганя, как будто внезапная мысль осенила его, — у меня до вас есть огромная просьба… Но я, право, не знаю…
Князь начинал
слушать с некоторою недоверчивостью.
Был уже давно вечер;
князь всё еще сидел,
слушал и ждал генерала, начинавшего бесчисленное множество анекдотов и ни одного из них не доканчивавшего.
Но Настасья Филипповна встала, не
слушая, и пошла сама встретить
князя.
—
Послушайте, Лебедев, — твердо сказал
князь, отворачиваясь от молодого человека, — я ведь знаю по опыту, что вы человек деловой, когда захотите… У меня теперь времени очень мало, и если вы… Извините, как вас по имени-отчеству, я забыл?
Известившись в гостинице, что
князь вышел, он спустился вниз, в буфетные комнаты, и стал дожидаться, кушая чай и
слушая орган.
— Сын Павлищева! Сын Павлищева! Не стоит, не стоит! — махал руками Лебедев. — Их и
слушать не стоит-с; и беспокоить вам себя, сиятельнейший
князь, для них неприлично. Вот-с. Не стоят они того…
Вошло пять человек, четыре человека новых гостей и пятый вслед за ними генерал Иволгин, разгоряченный, в волнении и в сильнейшем припадке красноречия. «Этот-то за меня непременно!» — с улыбкой подумал
князь. Коля проскользнул вместе со всеми: он горячо говорил с Ипполитом, бывшим в числе посетителей; Ипполит
слушал и усмехался.
Между тем Гаврила Ардалионович, до сих пор державшийся в стороне и молчавший упорно, вышел по приглашению
князя вперед, стал подле него и спокойно и ясно принялся излагать отчет по порученному ему
князем делу. Все разговоры умолкли мгновенно. Все
слушали с чрезвычайным любопытством, особенно вся компания Бурдовского.
—
Послушайте, Келлер, я бы на вашем месте лучше не признавался в этом без особой нужды, — начал было
князь, — а впрочем, ведь вы, может быть, нарочно на себя наговариваете?
—
Послушайте,
князь, я остался здесь со вчерашнего вечера, во-первых, из особенного уважения к французскому архиепископу Бурдалу (у Лебедева до трех часов откупоривали), а во-вторых, и главное (и вот всеми крестами крещусь, что говорю правду истинную!), потому остался, что хотел, так сказать, сообщив вам мою полную, сердечную исповедь, тем самым способствовать собственному развитию; с этою мыслию и заснул в четвертом часу, обливаясь слезами.
Тема завязавшегося разговора, казалось, была не многим по сердцу; разговор, как можно было догадаться, начался из-за нетерпеливого спора и, конечно, всем бы хотелось переменить сюжет, но Евгений Павлович, казалось, тем больше упорствовал и не смотрел на впечатление; приход
князя как будто возбудил его еще более. Лизавета Прокофьевна хмурилась, хотя и не всё понимала. Аглая, сидевшая в стороне, почти в углу, не уходила,
слушала и упорно молчала.
— Я так прямо не могу еще сказать, согласен я или не согласен, — произнес
князь, вдруг перестав усмехаться и вздрогнув с видом пойманного школьника, — но уверяю вас, что
слушаю вас с чрезвычайным удовольствием…
В
князе была одна особенная черта, состоявшая в необыкновенной наивности внимания, с каким он всегда
слушал что-нибудь его интересовавшее, и ответов, какие давал, когда при этом к нему обращались с вопросами.
Потом мне рассказали о давешнем пассаже с нею и с тобой… и… и…
послушай, милый
князь, ты человек не обидчивый и очень рассудительный, я это в тебе заметил, но… не рассердись: ей-богу, она над тобой смеется.
Затем стремглав побежала на кухню; там она готовила закуску; но и до прихода
князя, — только что на минуту могла оторваться от дела, — являлась на террасу и изо всех сил
слушала горячие споры о самых отвлеченных и странных для нее вещах, не умолкавших между подпившими гостями.
Господа, я… однако все эти господа и не
слушают… я намерен прочесть одну статью,
князь; закуска, конечно, интереснее, но…
—
Послушайте, господин Терентьев, — сказал вдруг Птицын, простившись с
князем и протягивая руку Ипполиту, — вы, кажется, в своей тетрадке говорите про ваш скелет и завещаете его Академии? Это вы про ваш скелет, собственный ваш, то есть ваши кости завещаете?
—
Послушайте, Лебедев, — смутился
князь окончательно, —
послушайте, действуйте тихо! Не делайте шуму! Я вас прошу, Лебедев, я вас умоляю… В таком случае клянусь, я буду содействовать, но чтобы никто не знал; чтобы никто не знал!
— Можно, и я вас
слушаю; я очень рад, — бормотал
князь.
—
Послушайте, Аглая, — сказал
князь, — мне кажется, вы за меня очень боитесь, чтоб я завтра не срезался… в этом обществе?
Пока он с наслаждением засматривался на Аглаю, весело разговаривавшую с
князем N. и Евгением Павловичем, вдруг пожилой барин-англоман, занимавший «сановника» в другом углу и рассказывавший ему о чем-то с одушевлением, произнес имя Николая Андреевича Павлищева.
Князь быстро повернулся в их сторону и стал
слушать.
Князь N., Евгений Павлович,
князь Щ., девицы, все прервали разговор и
слушали.
Князь, который еще вчера не поверил бы возможности увидеть это даже во сне, теперь стоял, смотрел и
слушал, как бы всё это он давно уже предчувствовал.
— Аглая, остановитесь! Ведь это несправедливо, — вскричал
князь как потерянный. Рогожин уже не улыбался, но
слушал, сжав губы и скрестив руки.
Так, нам совершенно известно, что в продолжение этих двух недель
князь целые дни и вечера проводил вместе с Настасьей Филипповной, что она брала его с собой на прогулки, на музыку; что он разъезжал с нею каждый день в коляске; что он начинал беспокоиться о ней, если только час не видел ее (стало быть, по всем признакам, любил ее искренно); что
слушал ее с тихою и кроткою улыбкой, о чем бы она ему ни говорила, по целым часам, и сам ничего почти не говоря.
—
Слушай… — спросил
князь, точно запутываясь, точно отыскивая, что именно надо спросить и как бы тотчас же забывая, —
слушай, скажи мне: чем ты ее? Ножом? Тем самым?