Неточные совпадения
Дело устроено было вот как: как только приходил проситель и засовывал руку в карман, с тем чтобы вытащить оттуда известные рекомендательные письма за подписью
князя Хованского, как выражаются у нас на
Руси: «Нет, нет, — говорил он с улыбкой, удерживая его руки, — вы думаете, что я… нет, нет.
— Дурно-с вы делаете! — произнес Александр Иванович. — У нас еще Владимир, наше красное солнышко, сказал: «
Руси есть веселие пити!» Я не знаю — я ужасно люблю
князя Владимира. Он ничего особенно путного не сделал, переменил лишь одно идолопоклонство на другое, но — красное солнышко, да и только!
— Самого-то Ивана-царевича не было, но похожий на него какой-нибудь
князь на
Руси был; с него вот народ и списал себе этот тип! — вздумал было втолковать Макару Григорьеву Замин.
— Господь сохранит его от рук твоих! — сказал Максим, делая крестное знамение, — не попустит он тебя все доброе на
Руси погубить! Да, — продолжал, одушевляясь, сын Малюты, — лишь увидел я
князя Никиту Романыча, понял, что хорошо б жить вместе с ним, и захотелось мне попроситься к нему, но совестно подойти было: очи мои на него не подымутся, пока буду эту одежду носить!
— Как же мне потешать тебя, государь? — спросил он, положив локти на стол, глядя прямо в очи Ивану Васильевичу. — Мудрен ты стал на потехи, ничем не удивишь тебя! Каких шуток не перешучено на
Руси, с тех пор как ты государишь! Потешался ты, когда был еще отроком и конем давил народ на улицах; потешался ты, когда на охоте велел псарям
князя Шуйского зарезать; потешался, когда выборные люди из Пскова пришли плакаться тебе на твоего наместника, а ты приказал им горячею смолою бороды палить!
— Да сгинут все враги святой
Руси и православной Христовой веры! — продолжал
князь.
— Многое,
князь, многое стало на Москве не так, как было, с тех пор как учинил государь на
Руси опричнину!
— Будешь ты богат,
князь, будешь всех на
Руси богаче!
— Так,
князь! Так, душа моя! Видит бог, я люблю тебя! Еще одну стопу на погибель всех татар, что остались на
Руси!
— Не верю,
князь! — отвечал с достоинством Морозов. — Еще не видано на
Руси, чтобы гость бесчестил хозяина, чтобы силой врывался в терем жены его. Хмелен был мед мой; он вскружил тебе голову,
князь, поди выспись; завтра всё забудем. Не забуду лишь я, что ты гость мой.
— Боярин, — ответил Вяземский, — великий государь велел тебе сказать свой царский указ: «Боярин Дружина! царь и великий
князь Иван Васильевич всея
Руси слагает с тебя гнев свой, сымает с главы твоей свою царскую опалу, милует и прощает тебя во всех твоих винностях; и быть тебе, боярину Дружине, по-прежнему в его, великого государя, милости, и служить тебе и напредки великому государю, и писаться твоей чести по-прежнему ж!»
Ты же дерзнул злыми, кусательными словами поносить самого государя, царя и великого
князя всея
Руси, и добрых слуг его на непокорство подымать.
Светел был июньский день, но
князю, после пятилетнего пребывания в Литве, он казался еще светлее. От полей и лесов так и веяло
Русью.
— Обратите вниманьице: почитай, все святые на
Руси —
князья, бояре, дворяне, а святых купцов, мещан, алибо мужиков — вовсе нет; разве — у староверов, но эти нами не признаются…
В случае же неудачи думал он броситься в
Русь, увлечь ее всю за собою, повсюду поставить новых судей (ибо в нынешних, по его словам, присмотрена им многая неправда) и возвести на престол государя великого
князя.
—
Князь Димитрий! — сказал Мансуров, — и ты, Мурза Алеевич Кутумов! не забывайте, что вы здесь не на городской площади, а в совете сановников нижегородских. Я люблю святую
Русь не менее вас; но вы ненавидите одних поляков, а я ненавижу еще более крамолы, междоусобие и бесполезное кровопролитие, противные господу и пагубные для нашего отечества. Если ж надобно будет сражаться, вы увидите тогда, умеет ли боярин Мансуров владеть мечом и умирать за веру православную.
И настала тяжкая година,
Поглотила русичей чужбина,
Поднялась Обида от курганов
И вступила девой в край Троянов.
Крыльями лебяжьими всплеснула,
Дон и море оглашая криком,
Времена довольства пошатнула,
Возвестив о бедствии великом.
А
князья дружин не собирают.
Не идут войной на супостата,
Малое великим называют
И куют крамолу брат на брата.
А враги на
Русь несутся тучей,
И повсюду бедствие и горе.
Далеко ты, сокол наш могучий,
Птиц бия, ушел на сине море!
Прозван Гориславичем в народе,
Князь Олег пришел на
Русь как ворог.
Уж с утра до вечера и снова
С вечера до самого утра
Бьется войско
князя удалого,
И растет кровавых тел гора.
День и ночь над полем незнакомым
Стрелы половецкие свистят,
Сабли ударяют по шеломам,
Копья харалужные трещат.
Мертвыми усеяно костями,
Далеко от крови почернев,
Задымилось поле под ногами,
И взошел великими скорбями
На
Руси кровавый тот посев.
Венецейцы, греки и морава
Что ни день о русичах поют,
Величают
князя Святослава.
Игоря отважного клянут.
И смеется гость земли немецкой,
Что, когда не стало больше сил.
Игорь-князь в Каяле половецкой
Русские богатства утопил.
И бежит молва про удалого,
Будто он, на
Русь накликав зло.
Из седла, несчастный, золотого
Пересел в кощеево седло…
Приумолкли города, и снова
На
Руси веселье полегло.
Но восходит солнце в небеси —
Игорь-князь явился на
Руси.
Вьются песни с дальнего Дуная,
Через море в Киев долетая.
По Боричеву восходит удалой
К Пирогощей богородице святой.
И страны рады,
И веселы грады.
Пели песню старым мы
князьям,
Молодых настало время славить нам:
Слава
князю Игорю,
Буй тур Всеволоду,
Владимиру Игоревичу!
Слава всем, кто, не жалея сил.
За христиан полки поганых бил!
Здрав будь,
князь, и вся дружина здрава!
Слава князям и дружине слава!
Род наш один из самых древних родов на
Руси: все Протозановы по прямой линии происходят от первых владетельных
князей, и под родовым гербом нашим значится, что он нам не милостью дарован, а принадлежит «не по грамоте».
— Ни дать, ни взять — Корсаков, — сказал старый
князь Лыков, отирая слезы смеха, когда спокойствие мало по малу восстановилось. — А что греха таить? Не он первый, не он последний воротился из Немецчины на святую
Русь скоморохом. Чему там научаются наши дети? Шаркать, болтать бог весть на каком наречии, не почитать старших, да волочиться за чужими женами. Изо всех молодых людей, воспитанных в чужих краях (прости господи), царской арап всех более на человека походит.
Молодые графы и
князья их прощают и отпускают мошенничать по всей православной
Руси.
Влияние ли это татарщины, или национальное произрастение (как можно подумать, судя по тому, что есть рьяные защитники и почитатели его, вроде г. Жеребцова и
князя В. Черкасского, недавно прославившегося требованием восемнадцати (18) ударов, в «Сельском благоустройстве», — во всяком случае, кнут, плети, батоги были весьма знакомы спинам спесивых бояр древней
Руси.
Неужели, перенося его из позднейшего периода ко временам Рюрика, — автор не сообразил, что слова муж и
князь не могли быть занесены в
Русь варягом Рюриком, что они гораздо ранее существовали в славянских наречиях, без всякого отношения к родословному древу Рюрика, и что во времена Рюрика и Олега летописи упоминают
князей, которые вовсе не должны были приходиться роднёю Рюрику.
Настоящая государственная власть в древней России не существовала по крайней мере до возвышения государства Московского. Древние
князья называли
Русь своею отчиною и действительно, как доказал недавно г. Чичерин, владели ею скорее по вотчинному, нежели по государственному праву. По утверждении же Московского государства, — одна уже возможность такой личности, как Иван Грозный, заставляет отказаться от обольщения относительно силы и значения думы боярской или какого бы то ни было уравновешивающего, влияния.
Замечания г. Соловьева совершенно объясняют, какое значение нужно придавать сведениям о распространении церквей, монастырей и т. п. в древней
Руси. Очевидно, что это распространение никак не может служить мерилом того, как глубоко правила новой веры проникли в сердца народа. К этому можно прибавить заметку г. Соловьева и о том, что самые известия о содержании церквей щедротами великих
князей могут указывать на недостаточность усердия новообращенных прихожан.
Стр. 55. «В 941 году, воспользовавшись несчастной войною империи с болгарами, Игорь пошел на греков». Удивительно, как неудачно г. Жеребцов навязывает
князьям русским дипломатические соображения. Действительно, Симеон болгарский вел войну с императором Романом, но только это было в 929 году. Игорь опоздал 12-ю годами у г. Жеребцова; в 941 году, когда он пошел на греков, то, по известиям наших летописей, «послаша болгаре весть ко царю, яко идут
Русь на Царьград».
«Мы, Божиею милостью, Димитрий
Иванович, царь и великий
князьВсея
Руси, ко всем русийским людям:
Господним неким превеликим чудом
Сохранены и спасены…» Гм, гм!
И слова
князя Владимира, что «
Руси есть веселие пити», и вековой обычай, и суровый климат, и недостаточное питание, и тяжкий физический труд, и беспрерывная нужда и скорбь, и недостаток образованности, и отсутствие невинных развлечений, доступных народу, — все способствует развитию в мужике наклонности к водке…
И, чертя круги, ночные птицы
Реяли вдали.
А над
Русью тихие зарницы
Князя стерегли.
Удивляется притче Поток молодой:
«Если
князь он, иль царь напоследок,
Что ж метут они землю пред ним бородой?
Мы честили
князей, но не эдак!
Да и полно, уж вправду ли я на
Руси?
От земного нас бога Господь упаси!
Нам Писанием велено строго
Признавать лишь небесного Бога...
И дивится Владимир на стройную стать,
И дивится на светлое око:
«Никому, — говорит, — на
Руси не плясать
Супротив молодого Потока!»
Но уж поздно, встает со княгинею
князь,
На три стороны в пояс гостям поклонясь,
Всем желает довольным остаться —
Это значит: пора расставаться.
*
Ой, во городе
Да во Ипатьеве
При Петре было
При императоре.
Говорил слова
Непутевый дьяк:
«Уж и как у нас, ребята,
Стал быть, царь дурак.
Царь дурак-батрак
Сопли жмет в кулак,
Строит Питер-град
На немецкий лад.
Видно, делать ему
Больше нечего,
Принялся он
РусьОнемечивать.
Бреет он
князьямБрады, усие, —
Как не плакаться
Тут над Русию?
Не тужить тут как
Над судьбиною?
Непослушных он
Бьет дубиною».
Не знаю, где она совершалась, на земле или небе [Ср. с рассказом «девяти мужей», посланных
князем Владимиром в Византию накануне крещения
Руси: «И пришли мы в землю Греческую, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали — на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой…» (Изборник. М., 1969.
Родитель ее,
князь Петр Иваныч Тростенский, у первого императора в большой милости был. Ездил за море иностранным наукам обучаться, а воротясь на
Русь, больше все при государе находился. В Полтавской баталии перед светлыми очами царскими многую храбрость оказал, и, когда супостата, свейского короля, побили, великий государь при всех генералах целовал
князя Тростенского и послал его на Москву с отписками о дарованной богом виктории.
28 июля 1456 года настоящую икону, с торжественным крестным ходом сам великий
князь с детьми, митрополит всея
Руси святой Ионой, с духовенством и народом проводил до бывшего тогда в предместье Москвы Савина монастыря, и с того же времени установлен в воспоминание об этих проводах крестный ход 28 июля, который совершается в Москве и ныне.
Но наряду с этим, сохранившимся почти с основания этого векового исторического города «древним благочестием», нигде также не умел и не умеет погулять народ, как в той же Москве. В ней во все времена давался простор широкой русской натуре, на ней всецело оправдалось изречение святого
князя Владимира: «
Руси есть веселие пити».
— Господин наш,
князь великой, всея
Руси государь, Иван Васильевич, — заговорил, или, лучше сказать, запел дьяк в нос, — от пресветлого лица своего избрал меня, своего недостойного холопа, сказать тебе, боярину: едет к нам от немцев лекарь Онтон, вельми искусный в целении всяких недугов; остается ему до Москвы только три дня пути; а поелику великий государь соизволил, чтобы врач, ради всякого недоброго случая… от чего сохрани… каковой отпахни от него ангелы и архангелы крылами своими, яко… от чего… каковый…
Теперь дело было сделано: от Орды
Русь была свободна. Народ русский, единый по крови, по вере и языку, имел вместо многих
князей одного государя. Удачи победы и великий ум Иоанна III еще более возвысили мнение русских о самих себе и о величии своего государя.
— Да, — сказал художник-розмысл, — qui va piano, va sano [Тише едешь — дальше будешь (ит.).] — эту родную пословицу перевел я когда-то великому
князю на русский лад. Иоанн много утешался ею, и немудрено: она вывод из всех его подвигов. И потому хочу я выбрать ее девизом для медали великого устроителя
Руси.
Мы сказали, что Иван Васильевич сосредоточивал силы свои и
Руси. Тверь отделяла его от северных областей: он решил правдою и неправдою уничтожить эту преграду и соединить сердце
Руси с ее севером. Приготовив заранее ревностных себе доброжелателей в Твери и, как мы видели в первой части романа, причину к объявлению войны ее
князю, Иван Васильевич кликнул рать, чтобы докончить одним ударом то, что подрывал так долго хитростью.
В Москву приезжал ходатаем за буйных своих сограждан один из святых мужей новгородских, архиепископ Иона. Во время беседы его с великим
князем о делах
Руси внезапно вошел в горницу сын и наследник Васильев, Иван.
Но так как вы сами изволили сейчас сказать, что сословного духа у нас на
Руси нет и развиваться ему нельзя, то служба по представительству есть как раз та гражданская повинность перед страной, о которой проповедовали вы,
князь, — повинность имущего и более просвещенного класса!
— Государь
князь Андрей Васильевич, пойман ты богом да государем великим
князем Иваном Васильевичем всея
Руси, братом твоим старейшим.
Брату ж ее, после решения великого
князя, оставалось выехать из
Руси.
А винен был этот несчастный сын, женатый на племяннице Софии Фоминишны, дочери Андрея Палеолога, только в том, что София подарила ей какое-то дорогое узорочье первой жены Иоанновой, которого великий
князь обыскался. Это узорочье нужно было великому
князю только для придирки: взамен снизал он
Руси богатое ожерелье, в котором красовались Верея, Ярославец и Белоозеро.
Перед ними стоял тот, слава о чьих подвигах широкой волной разливалась по тогдашней
Руси, тот, чей взгляд подкашивал колена у
князей и бояр крамольных, извлекал тайны из их очерствелой совести и лишал чувств нежных женщин. Он был в полной силе мужества, ему шел тридцать седьмой год, и все в нем дышало строгим и грозным величием.
Дорогою рассказал он Антону, кто такая была Марфа Новгородская и почему с нею умер на
Руси дух общины, из Германии занесенный в Новгород и Псков духом торговли; но не сказал, о чем были последние слова великого
князя.