Неточные совпадения
«Тсс! тсс! — сказал Утятин
князь,
Как человек, заметивший,
Что на тончайшей хитрости
Другого изловил. —
Какой такой господский срок?
Откудова ты
взял его?»
И на бурмистра верного
Навел пытливо глаз.
А
князь опять больнехонек…
Чтоб только время выиграть,
Придумать: как тут быть,
Которая-то барыня
(Должно быть, белокурая:
Она ему, сердечному,
Слыхал я, терла щеткою
В то время левый бок)
Возьми и брякни барину,
Что мужиков помещикам
Велели воротить!
Поверил! Проще малого
Ребенка стал старинушка,
Как паралич расшиб!
Заплакал! пред иконами
Со всей семьею молится,
Велит служить молебствие,
Звонить в колокола!
Княгиня подошла к мужу, поцеловала его и хотела итти; но он удержал ее, обнял и нежно, как молодой влюбленный, несколько раз, улыбаясь, поцеловал ее. Старики, очевидно, спутались на минутку и не знали хорошенько, они ли опять влюблены или только дочь их. Когда
князь с княгиней вышли, Левин подошел к своей невесте и
взял ее за руку. Он теперь овладел собой и мог говорить, и ему многое нужно было сказать ей. Но он сказал совсем не то, что нужно было.
― Ну, что? Как тебе нравится наш храм праздности? ― сказал
князь,
взяв его под руку. ― Пойдем, пройдемся.
— Поди прочь от меня! Позвать, чтобы его
взяли, солдат! — сказал
князь взошедшим.
Я, конечно, обращался к нему раз, недели две тому, за деньгами, и он давал, но почему-то мы тогда разошлись, и я сам не
взял: он что-то тогда забормотал неясно, по своему обыкновению, и мне показалось, что он хотел что-то предложить, какие-то особые условия; а так как я третировал его решительно свысока во все разы, как встречал у
князя, то гордо прервал всякую мысль об особенных условиях и вышел, несмотря на то что он гнался за мной до дверей; я тогда
взял у
князя.
Порешив с этим пунктом, я непременно, и уже настоятельно, положил замолвить тут же несколько слов в пользу Анны Андреевны и, если возможно,
взяв Катерину Николаевну и Татьяну Павловну (как свидетельницу), привезти их ко мне, то есть к
князю, там помирить враждующих женщин, воскресить
князя и… и… одним словом, по крайней мере тут, в этой кучке, сегодня же, сделать всех счастливыми, так что оставались бы лишь один Версилов и мама.
— Слушайте, — вскричал я вдруг, — тут нечего разговаривать; у вас один-единственный путь спасения; идите к
князю Николаю Ивановичу,
возьмите у него десять тысяч, попросите, не открывая ничего, призовите потом этих двух мошенников, разделайтесь окончательно и выкупите назад ваши записки… и дело с концом! Все дело с концом, и ступайте пахать! Прочь фантазии, и доверьтесь жизни!
— Извините,
князь, я — не Аркадий Андреевич, а Аркадий Макарович, — резко отрезал я, совсем уж забыв, что нужно бы ответить дамам поклоном. Черт бы
взял эту неблагопристойную минуту!
— Или идиотка; впрочем, я думаю, что и сумасшедшая. У нее был ребенок от
князя Сергея Петровича (по сумасшествию, а не по любви; это — один из подлейших поступков
князя Сергея Петровича); ребенок теперь здесь, в той комнате, и я давно хотел тебе показать его.
Князь Сергей Петрович не смел сюда приходить и смотреть на ребенка; это был мой с ним уговор еще за границей. Я
взял его к себе, с позволения твоей мамы. С позволения твоей мамы хотел тогда и жениться на этой… несчастной…
Теперь сделаю резюме: ко дню и часу моего выхода после болезни Ламберт стоял на следующих двух точках (это-то уж я теперь наверно знаю): первое,
взять с Анны Андреевны за документ вексель не менее как в тридцать тысяч и затем помочь ей напугать
князя, похитить его и с ним вдруг обвенчать ее — одним словом, в этом роде. Тут даже составлен был целый план; ждали только моей помощи, то есть самого документа.
— Одну минутку,
князь, мне очень важное; и, во-первых,
возьмите назад ваши триста.
—
Князь, как могу я
взять?
Это меня немножко взволновало; я еще раз прошелся взад и вперед, наконец
взял шляпу и, помню, решился выйти, с тем чтоб, встретив кого-нибудь, послать за
князем, а когда он придет, то прямо проститься с ним, уверив, что у меня дела и ждать больше не могу.
— Я понимаю,
князь, что вы взбешены этим мерзавцем… но я не иначе,
князь,
возьму, как если мы поцелуемся, как в прежних размолвках…
Тушар вдруг спохватился, что мало
взял денег, и с «достоинством» объявил вам в письме своем, что в заведении его воспитываются
князья и сенаторские дети и что он считает ниже своего заведения держать воспитанника с таким происхождением, как я, если ему не дадут прибавки.
Один из моих спутников,
князь Оболенский, хотел купить кусок необделанной кости и
взять с собой.
Ликейские острова управляются королем. Около трехсот лет назад прибыли сюда японские суда, а именно
князя Сатсумского,
взяли острова в свое владение и обложили данью, которая, по словам здешнего миссионера, простирается до двухсот тысяч рублей на наши деньги. Но, по показанию других, острова могут приносить впятеро больше. По этим цифрам можно судить о плодородии острова. Недаром
князь Сатсумский считается самым богатым из всех японских
князей.
— Коли ты царь, — промолвил с расстановкой Чертопханов (а он отроду и не слыхивал о Шекспире), — подай мне все твое царство за моего коня — так и того не
возьму! — Сказал, захохотал, поднял Малек-Аделя на дыбы, повернул им на воздухе, на одних задних ногах, словно волчком или юлою — и марш-марш! Так и засверкал по жнивью. А охотник (
князь, говорят, был богатейший) шапку оземь — да как грянется лицом в шапку! С полчаса так пролежал.
Маша остолбенела, смертная бледность покрыла ее лицо. Она молчала.
Князь к ней подошел,
взял ее руку и с видом тронутым спросил: согласна ли она сделать его счастие. Маша молчала.
Но прежде просил Кирила Петровича приехать к нему в гости с Марьей Кириловной, и гордый Троекуров обещался, ибо,
взяв в уважение княжеское достоинство, две звезды и три тысячи душ родового имения, он до некоторой степени почитал
князя Верейского себе равным.
Я сел на место частного пристава и
взял первую бумагу, лежавшую на столе, — билет на похороны дворового человека
князя Гагарина и медицинское свидетельство, что он умер по всем правилам науки. Я
взял другую — полицейский устав. Я пробежал его и нашел в нем статью, в которой сказано: «Всякий арестованный имеет право через три дня после ареста узнать причину оного и быть выпущен». Эту статью я себе заметил.
Князь П. В. Долгорукий первый догадался
взять лист бумаги и записать оба тоста. Он записал верно, другие пополнили. Мы показали Маццини и другим и составили тот текст (с легкими и несущественными переменами), который, как электрическая искра, облетел Европу, вызывая крик восторга и рев негодования…
В старину Заболотье находилось в полном составе в одних руках у
князя Г., но по смерти его оно распалось между троими сыновьями. Старшие два
взяли по равной части, а младшему уделили половинную часть и вдобавок дали другое имение в дальней губернии.
— Сегодня сообщили в редакцию, что они арестованы. Я ездил проверить известие: оба эти
князя никакие не
князья, они оказались атаманами шайки бандитов, и деньги, которые проигрывали, они привезли с последнего разбоя в Туркестане. Они напали на почту, шайка их перебила конвой, а они собственноручно зарезали почтовых чиновников,
взяли ценности и триста тысяч новенькими бумажками, пересылавшимися в казначейство. Оба они отправлены в Ташкент, где их ждет виселица.
Но хотя и могло быть нечто достопримечательное собственно в миллионе и в получении наследства,
князя удивило и заинтересовало и еще что-то другое; да и Рогожин сам почему-то особенно охотно
взял князя в свои собеседники, хотя в собеседничестве нуждался, казалось, более механически, чем нравственно; как-то более от рассеянности, чем от простосердечия; от тревоги, от волнения, чтобы только глядеть на кого-нибудь и о чем-нибудь языком колотить.
— Львович, — поправился генерал, но не спеша, а с совершенною уверенностью, как будто он нисколько и не забывал, а только нечаянно оговорился. Он сел, и, тоже
взяв князя за руку, посадил подле себя. — Я вас на руках носил-с.
— Нет, не надо, — ответил Рогожин и,
взяв князя за руку, нагнул его к стулу; сам сел напротив, придвинув стул так, что почти соприкасался с
князем коленями.
Отыскиваю бумажник теперь же, сейчас же, а не завтра; вот, вынимаю его в ваших глазах-с; вот он, вот он; вот и деньги все налицо; вот,
возьмите, благороднейший
князь,
возьмите и сохраните до завтра.
Завтра или послезавтра возьму-с; а знаете,
князь, очевидно, что у меня где-нибудь в садике под камушком пролежали в первую-то ночь пропажи-с; как вы думаете?
Он сначала отворил дверь ровно настолько, чтобы просунуть голову. Просунувшаяся голова секунд пять оглядывала комнату; потом дверь стала медленно отворяться, вся фигура обозначилась на пороге, но гость еще не входил, а с порога продолжал, прищурясь, рассматривать
князя. Наконец затворил за собою дверь, приблизился, сел на стул,
князя крепко
взял за руку и посадил наискось от себя на диван.
— Оставь, — проговорил Парфен и быстро вырвал из рук
князя ножик, который тот
взял со стола, подле книги, и положил его опять на прежнее место.
— О, я не прочту, — совершенно просто отвечал
князь,
взял портрет и пошел из кабинета.
— Знаю,
князь, знаю, то есть знаю, что, пожалуй, и не выполню; ибо тут надо сердце такое, как ваше, иметь. Да к тому же и сам раздражителен и повадлив, слишком уж он свысока стал со мной иногда теперь обращаться; то хнычет и обнимается, а то вдруг начнет унижать и презрительно издеваться; ну, тут я
возьму, да нарочно полу-то и выставлю, хе-хе! До свиданья,
князь, ибо очевидно задерживаю и мешаю, так сказать, интереснейшим чувствам…
— Этот Лебедев интригует против вас,
князь, ей-богу! Они хотят вас под казенную опеку
взять, можете вы себе это представить, со всем, со свободною волей и с деньгами, то есть с двумя предметами, отличающими каждого из нас от четвероногого! Слышал, доподлинно слышал! Одна правда истинная!
Лебедев кончил тем, что достиг своего. Скоро шумная ватага удалилась по направлению к Вознесенскому проспекту.
Князю надо было повернуть к Литейной. Было сыро и мокро;
князь расспросил прохожих, — до конца предстоявшего ему пути выходило версты три, и он решился
взять извозчика.
Князь и Коля тотчас же вышли. Увы!
Князю не на что было
взять и извозчика, надо было идти пешком.
Князь вынул двадцатипятирублевый билет из жилетного кармана и подал Фердыщенке. Тот развернул, поглядел, потом перевернул на другую сторону, затем
взял на свет.
Вера обещалась;
князь начал с жаром просить ее никому об этом не сообщать; она пообещалась и в этом, и, наконец, когда уже совсем отворила дверь, чтобы выйти,
князь остановил ее еще в третий раз,
взял за руки, поцеловал их, потом поцеловал ее самое в лоб и с каким-то «необыкновенным» видом выговорил ей: «До завтра!» Так по крайней мере передавала потом Вера.
— Небось! Я хоть и
взял твой крест, а за часы не зарежу! — невнятно пробормотал он, как-то странно вдруг засмеявшись. Но вдруг все лицо его преобразилось: он ужасно побледнел, губы его задрожали, глаза загорелись. Он поднял руки, крепко обнял
князя и, задыхаясь, проговорил: — Так бери же ее, коли судьба! Твоя! Уступаю!.. Помни Рогожина!
— Что же вы про тех-то не скажете? — нетерпеливо обратилась Вера к отцу. — Ведь они, коли так, сами войдут: шуметь начали. Лев Николаевич, — обратилась она к
князю, который
взял уже свою шляпу, — там к вам давно уже какие-то пришли, четыре человека, ждут у нас и бранятся, да папаша к вам не допускает.
— Я хочу видеть! — вскинулась генеральша. — Где этот портрет? Если ему подарила, так и должен быть у него, а он, конечно, еще в кабинете. По средам он всегда приходит работать и никогда раньше четырех не уходит. Позвать сейчас Гаврилу Ардалионовича! Нет, я не слишком-то умираю от желания его видеть. Сделайте одолжение,
князь, голубчик, сходите в кабинет,
возьмите у него портрет и принесите сюда. Скажите, что посмотреть. Пожалуйста.
— Трудно объяснить, только не тех, про какие вы теперь, может быть, думаете, — надежд… ну, одним словом, надежд будущего и радости о том, что, может быть, я там не чужой, не иностранец. Мне очень вдруг на родине понравилось. В одно солнечное утро я
взял перо и написал к ней письмо; почему к ней — не знаю. Иногда ведь хочется друга подле; и мне, видно, друга захотелось… — помолчав, прибавил
князь.
Все эти дамы рассказывали потом, что
князь осматривал в комнатах каждую вещь, увидал на столике развернутую книгу из библиотеки для чтения, французский роман «Madame Bovary», заметил, загнул страницу, на которой была развернута книга, попросил позволения
взять ее с собой, и тут же, не выслушав возражения, что книга из библиотеки, положил ее себе в карман.
У подъезда, от которого только что откатили тройки, генерал разглядел, что
князь схватил первого извозчика и крикнул ему «в Екатерингоф, вслед за тройками». Затем подкатил генеральский серенький рысачок и увлек генерала домой, с новыми надеждами и расчетами, и с давешним жемчугом, который генерал все-таки не забыл
взять с собой. Между расчетами мелькнул ему раза два и соблазнительный образ Настасьи Филипповны; генерал вздохнул...
Князь узнал потом, что этот господин как будто по обязанности
взял на себя задачу изумлять всех оригинальностью и веселостью, но у него как-то никогда не выходило.
— Два слова, — прошептал другой голос в другое ухо
князя, и другая рука
взяла его с другой стороны под руку.
Князь с удивлением заметил страшно взъерошенную, раскрасневшуюся, подмигивающую и смеющуюся фигуру, в которой в ту же минуту узнал Фердыщенка, бог знает откуда взявшегося.
Он тотчас
взял под руку
князя Щ., остановил его у входа в дом и почти шепотом переговорил с ним несколько слов.
Был уже двенадцатый час.
Князь знал, что у Епанчиных в городе он может застать теперь одного только генерала, по службе, да и то навряд. Ему подумалось, что генерал, пожалуй, еще
возьмет его и тотчас же отвезет в Павловск, а ему до того времени очень хотелось сделать один визит. На риск опоздать к Епанчиным и отложить свою поездку в Павловск до завтра,
князь решился идти разыскивать дом, в который ему так хотелось зайти.
Иван Петрович тоже смеялся; еще лучше, еще привлекательнее и симпатичнее был старичок; он
взял князя за руку и, слегка пожимая, слегка ударяя по ней ладонью другой руки, уговаривал его опомниться, точно маленького испуганного мальчика, что ужасно понравилось
князю, и наконец посадил его вплоть возле себя.