Неточные совпадения
И вдруг всплывала радостная мысль: «через два
года буду у меня в стаде две голландки, сама Пава еще может быть жива, двенадцать молодых Беркутовых дочерей, да подсыпать на казовый конец этих трех — чудо!» Он опять взялся за
книгу.
Уже с
год тому назад была кончена его
книга, плод шестилетнего труда, озаглавленная...
Дела эти вместе с остальным хозяйством, оставшимся на его руках, вместе с работой кабинетною над своею
книгой, так занимали всё
лето Левина, что он почти и не ездил на охоту.
Книга эта после тщательной отделки была издана в прошлом
году и разослана книгопродавцам.
— Управитель так и оторопел, говорит: «Что вам угодно?» — «А! говорят, так вот ты как!» И вдруг, с этим словом, перемена лиц и физиогномии… «За делом! Сколько вина выкуривается по именью? Покажите
книги!» Тот сюды-туды. «Эй, понятых!» Взяли, связали, да в город, да полтора
года и просидел немец в тюрьме.
Он в том покое поселился,
Где деревенский старожил
Лет сорок с ключницей бранился,
В окно смотрел и мух давил.
Всё было просто: пол дубовый,
Два шкафа, стол, диван пуховый,
Нигде ни пятнышка чернил.
Онегин шкафы отворил;
В одном нашел тетрадь расхода,
В другом наливок целый строй,
Кувшины с яблочной водой
И календарь осьмого
года:
Старик, имея много дел,
В иные
книги не глядел.
И он стал читать — вернее, говорить и кричать — по
книге древние слова моря. Это был первый урок Грэя. В течение
года он познакомился с навигацией, практикой, кораблестроением, морским правом, лоцией и бухгалтерией. Капитан Гоп подавал ему руку и говорил: «Мы».
Он глубоко задумался о том: «каким же это процессом может так произойти, что он, наконец, пред всеми ими уже без рассуждений смирится, убеждением смирится! А что ж, почему ж и нет? Конечно, так и должно быть. Разве двадцать
лет беспрерывного гнета не добьют окончательно? Вода камень точит. И зачем, зачем же жить после этого, зачем я иду теперь, когда сам знаю, что все это будет именно так, как по
книге, а не иначе!»
И Николай Петрович вынул из заднего кармана сюртука пресловутую брошюру Бюхнера, [Бюхнер Людвиг (1824–1899) — немецкий естествоиспытатель и философ, основоположник вульгарного материализма. Его
книга «Материя и сила» в русском переводе появилась в 1860
году.] девятого издания.
— То-то, — удовлетворенно сказал седобровый, усаживаясь рядом с ним. — Разве можно
книги ногами попирать? Тем более, что это — «Система логики» Милля, издание Вольфа, шестьдесят пятого
года. Не читали, поди-ко, а — попираете!
Никонова — действительно Никонова, дочь крупного помещика, от семьи откололась еще в юности, несколько месяцев сидела в тюрьме, а теперь, уже более трех
лет, служит конторщицей в издательстве дешевых
книг для народа.
Дома на столе Клим нашел толстое письмо без марок, без адреса, с краткой на конверте надписью: «К. И. Самгину». Это брат Дмитрий извещал, что его перевели в Устюг, и просил прислать
книг. Письмо было кратко и сухо, а список
книг длинен и написан со скучной точностью, с подробными титулами, указанием издателей,
годов и мест изданий; большинство
книг на немецком языке.
— Ну, что же, спать, что ли? — Но, сняв пиджак, бросив его на диван и глядя на часы, заговорил снова: — Вот, еду добывать рукописи какой-то сногсшибательной
книги. — Петя Струве с товарищами изготовил. Говорят: сочинение на тему «играй назад!». Он ведь еще в 901
году приглашал «назад к Фихте», так вот… А вместе с этим у эсеров что-то неладно. Вообще — развальчик. Юрин утверждает, что все это — хорошо! Дескать — отсевается мякина и всякий мусор, останется чистейшее, добротное зерно… Н-да…
Кроме этого, он ничего не нашел, может быть — потому, что торопливо искал. Но это не умаляло ни женщину, ни его чувство досады; оно росло и подсказывало: он продумал за двадцать
лет огромную полосу жизни, пережил множество разнообразных впечатлений, видел людей и прочитал
книг, конечно, больше, чем она; но он не достиг той уверенности суждений, того внутреннего равновесия, которыми, очевидно, обладает эта большая, сытая баба.
— Плохо написанная, но интересная
книга. Появилась на
год, на два раньше «Бесов». «Взбаламученное море» Писемского тоже, кажется, явилось раньше
книги Достоевского?
— У меня
года два, до весны текущего, тоже была эдакая, кругленькая, веселая, мещаночка из Пскова. Жена установила с нею даже эдакие фамильярные отношения, давала ей
книги читать и… вообще занималась «интеллектуальным развитием примитивной натуры», как она объяснила мне. Жена у меня была человечек наивный.
Было обидно: прожил почти сорок
лет, из них
лет десять работал в суде, а накопил гроши. И обидно было, что пришлось продать полсотни ценных
книг в очень хороших переплетах.
— Это — для гимназиста, милый мой. Он берет время как мерило оплаты труда — так? Но вот я третий
год собираю материалы о музыкантах XVIII века, а столяр, при помощи машины, сделал за эти
годы шестнадцать тысяч стульев. Столяр — богат, даже если ему пришлось по гривеннику со стула, а — я? А я — нищеброд, рецензийки для газет пишу. Надо за границу ехать — денег нет. Даже
книг купить — не могу… Так-то, милый мой…
— Удивляюсь, как вас занесло в такое захолустье, — говорил он, рассматривая
книги в шкафе. — Тут даже прокурор до того одичал, что Верхарна с Ведекиндом смешивает. Погибает от диабета. Губернатор уверен, что Короленко — родоначальник всех событий девятьсот пятого
года. Директриса гимназии доказывает, что граммофон и кинематограф утверждают веру в привидения, в загробную жизнь и вообще — в чертовщину.
С той поры он почти сорок
лет жил, занимаясь историей города, написал
книгу, которую никто не хотел издать, долго работал в «Губернских ведомостях», печатая там отрывки своей истории, но был изгнан из редакции за статью, излагавшую ссору одного из губернаторов с архиереем; светская власть обнаружила в статье что-то нелестное для себя и зачислила автора в ряды людей неблагонадежных.
— У вас — критический ум, — говорила она ласково. — Вы человек начитанный, почему бы вам не попробовать писать, а? Сначала — рецензии о
книгах, а затем, набив руку… Кстати, ваш отчим с нового
года будет издавать газету…
Зачем же все эти тетрадки, на которые изведешь пропасть бумаги, времени и чернил? Зачем учебные
книги? Зачем же, наконец, шесть-семь
лет затворничества, все строгости, взыскания, сиденье и томленье над уроками, запрет бегать, шалить, веселиться, когда еще не все кончено?
После мучительной думы он схватил перо, вытащил из угла
книгу и в один час хотел прочесть, написать и передумать все, чего не прочел, не написал и не передумал в десять
лет.
Но гулять «с мсьё Обломовым», сидеть с ним в углу большой залы, на балконе… что ж из этого? Ему за тридцать
лет: не станет же он говорить ей пустяков, давать каких-нибудь
книг… Да этого ничего никому и в голову не приходило.
Начал гаснуть я над писаньем бумаг в канцелярии; гаснул потом, вычитывая в
книгах истины, с которыми не знал, что делать в жизни, гаснул с приятелями, слушая толки, сплетни, передразниванье, злую и холодную болтовню, пустоту, глядя на дружбу, поддерживаемую сходками без цели, без симпатии; гаснул и губил силы с Миной: платил ей больше половины своего дохода и воображал, что люблю ее; гаснул в унылом и ленивом хождении по Невскому проспекту, среди енотовых шуб и бобровых воротников, — на вечерах, в приемные дни, где оказывали мне радушие как сносному жениху; гаснул и тратил по мелочи жизнь и ум, переезжая из города на дачу, с дачи в Гороховую, определяя весну привозом устриц и омаров, осень и зиму — положенными днями,
лето — гуляньями и всю жизнь — ленивой и покойной дремотой, как другие…
В последние два
года я даже перестал
книги читать, боясь наткнуться на какое-нибудь место не в пользу «идеи», которое могло бы потрясти меня.
Медгорст — один из самых деятельных миссионеров: он живет тридцать
лет в Китае и беспрерывно подвизается в пользу распространения христианства; переводит европейские
книги на китайский язык, ездит из места на место.
Он восемь
лет живет на Лю-чу и в мае отправляется в Англию печатать
книги Св‹ященного› Писания на ликейском и японском языках.
Книга г-на Геденштрома издана в 1830
году; может быть, автор с тех пор и сам отказался от своего парадокса.
Еще слово о якутах. Г-н Геденштром (в
книге своей «Отрывки о Сибири», С.-Петербург, 1830), между прочим, говорит, что «Якутская область — одна из тех немногих стран, где просвещение или расширение понятий человеческих (sic) (стр. 94) более вредно, чем полезно. Житель сей пустыни (продолжает автор), сравнивая себя с другими мирожителями, понял бы свое бедственное состояние и не нашел бы средств к его улучшению…» Вот как думали еще некоторые двадцать пять
лет назад!
Ему было двадцать
лет, когда на фабрику поступила работницей знаменитая революционерка и, заметив выдающиеся способности Кондратьева, стала давать ему
книги и брошюры и говорить с ним, объясняя ему его положение и причины его и средства его улучшить.
Вышла
книга В. В. Розанова «Война 1914
года и русское возрождение».
Библию же одну никогда почти в то время не развертывал, но никогда и не расставался с нею, а возил ее повсюду с собой: воистину берег эту
книгу, сам того не ведая, «на день и час, на месяц и
год».
Познакомившись с редакциями, Иван Федорович все время потом не разрывал связей с ними и в последние свои
годы в университете стал печатать весьма талантливые разборы
книг на разные специальные темы, так что даже стал в литературных кружках известен.
Но о сем скажем в следующей
книге, а теперь лишь прибавим вперед, что не прошел еще и день, как совершилось нечто до того для всех неожиданное, а по впечатлению, произведенному в среде монастыря и в городе, до того как бы странное, тревожное и сбивчивое, что и до сих пор, после стольких
лет, сохраняется в городе нашем самое живое воспоминание о том столь для многих тревожном дне…
Но раз, когда мальчику было уже
лет пятнадцать, заметил Федор Павлович, что тот бродит около шкафа с
книгами и сквозь стекло читает их названия.
В моей
книге читатель найдет картины из природы страны и ее населения. Многое из этого уже в прошлом и приобрело интерес исторический. За последние двадцать
лет Уссурийский край сильно изменился.
Он с усердным наслаждением принялся читать
книгу, которую в последние сто
лет едва ли кто читал, кроме корректоров ее: читать ее для кого бы то ни было, кроме Рахметова, то же самое, что есть песок или опилки.
Агент был человек добросовестный: внимательно осмотрел завод, подробно разобрал его
книги, прежде чем посоветовал фирме покупку; потом начались переговоры с обществом о продаже завода и тянулись очень долго по натуре наших акционерных обществ, с которыми соскучились бы даже терпеливые греки, не скучавшие десять
лет осаждать Трою.
— Три
года тому назад, однажды, в зимний вечер, когда смотритель разлиневывал новую
книгу, а дочь его за перегородкой шила себе платье, тройка подъехала, и проезжий в черкесской шапке, в военной шинели, окутанный шалью, вошел в комнату, требуя лошадей.
В. был
лет десять старше нас и удивлял нас своими практическими заметками, своим знанием политических дел, своим французским красноречием и горячностью своего либерализма. Он знал так много и так подробно, рассказывал так мило и так плавно; мнения его были так твердо очерчены, на все был ответ, совет, разрешение. Читал он всё — новые романы, трактаты, журналы, стихи и, сверх того, сильно занимался зоологией, писал проекты для князя и составлял планы для детских
книг.
Есть удивительная
книга, которая поневоле приходит в голову, когда говоришь об Ольге Александровне. Это «Записки» княгини Дашковой, напечатанные
лет двадцать тому назад в Лондоне. К этой
книге приложены «Записки» двух сестер Вильмот, живших у Дашковой между 1805 и 1810
годами. Обе — ирландки, очень образованные и одаренные большим талантом наблюдения. Мне чрезвычайно хотелось бы, чтоб их письма и «Записки» были известны у нас.
Дети
года через три стыдятся своих игрушек, — пусть их, им хочется быть большими, они так быстро растут, меняются, они это видят по курточке и по страницам учебных
книг; а, кажется, совершеннолетним можно бы было понять, что «ребячество» с двумя-тремя
годами юности — самая полная, самая изящная, самая наша часть жизни, да и чуть ли не самая важная, она незаметно определяет все будущее.
Так оканчивалась эта глава в 1854
году; с тех пор многое переменилось. Я стал гораздо ближе к тому времени, ближе увеличивающейся далью от здешних людей, приездом Огарева и двумя
книгами: анненковской биографией Станкевича и первыми частями сочинений Белинского. Из вдруг раскрывшегося окна в больничной палате дунуло свежим воздухом полей, молодым воздухом весны…
Особенно замечательно при этом, что он только одну
книгу и читал, и читал ее постоянно,
лет десять, это Франкёров курс; но, воздержный по характеру и не любивший роскоши, он не переходил известной страницы.
Книгу эту, за которую одичалая Франция снова осудила его на три
года тюрьмы, прочитал я внимательно и закрыл третий том, задавленный мрачными мыслями….Тяжкое… тяжкое время!.. Разлагающий воздух его одуряет сильнейших…
В комнатах все было неподвижно, пять-шесть
лет одни и те же
книги лежали на одних и тех же местах и в них те же заметки.
Это были большей частию
книги, вышедшие после 1830
года.
У нас раскольников не постоянно гонят, так, вдруг найдет что-то на синод или на министерство внутренних дел, они и сделают набег на какой-нибудь скит, на какую-нибудь общину, ограбят ее и опять затихнут. Раскольники обыкновенно имеют смышленых агентов в Петербурге, они предупреждают оттуда об опасности, остальные тотчас собирают деньги, прячут
книги и образа, поят православного попа, поят православного исправника, дают выкуп; тем дело и кончается
лет на десять.
Она самолично простаивала целые дни при молотьбе и веянии и заставляла при себе мерять вывеянное зерно и при себе же мерою ссыпать в амбары. Кроме того, завела
книгу, в которую записывала приход и расход, и раза два в
год проверяла наличность. Она уже не говорила, что у нее сусеки наполнены верхом, а прямо заявляла, что умолот дал столько-то четвертей, из которых, по ее соображениям, столько-то должно поступить в продажу.