Неточные совпадения
Офицеров никого не было в кают-компании: все были наверху, вероятно «на авральной работе». Подали холодную закуску. А. А. Болтин угощал меня.
«Да вон, кажется…» — говорил я, указывая вдаль. «Ах, в самом деле — вон, вон, да, да! Виден, виден! — торжественно говорил он и капитану, и старшему
офицеру, и вахтенному и бегал то к карте в
каюту, то опять наверх. — Виден, вот, вот он, весь виден!» — твердил он, радуясь, как будто увидел родного отца. И пошел мерять и высчитывать узлы.
Капитан и так называемый «дед», хорошо знакомый читателям «Паллады», старший штурманский
офицер (ныне генерал), — оба были наверху и о чем-то горячо и заботливо толковали. «Дед» беспрестанно бегал в
каюту, к карте, и возвращался. Затем оба зорко смотрели на оба берега, на море, в напрасном ожидании лоцмана. Я все любовался на картину, особенно на целую стаю купеческих судов, которые, как утки, плыли кучей и все жались к шведскому берегу, а мы шли почти посредине, несколько ближе к датскому.
При кротости этого характера и невозмутимо-покойном созерцательном уме он нелегко поддавался тревогам. Преследование на море врагов нами или погоня врагов за нами казались ему больше фантазиею адмирала, капитана и
офицеров. Он равнодушно глядел на все военные приготовления и продолжал, лежа или сидя на постели у себя в
каюте, читать книгу. Ходил он в обычное время гулять для моциона и воздуха наверх, не высматривая неприятеля, в которого не верил.
У всех в
каютах висели ряды ананасов, но один из наших
офицеров (с другого судна) заметил, что из зеленых корней ананасов выползли три маленькие скорпиона, которых он принял сначала за пауков.
В кают-компанию пришел к старшему
офицеру писарь с жалобой на музыканта Макарова, что он изломал ему спину.
Но это все неважное: где же важное? А вот: 9-го октября, после обеда, сказали, что едут гокейнсы. И это не важность: мы привыкли. Вахтенный
офицер посылает сказать обыкновенно К. Н. Посьету. Гокейнсов повели в капитанскую
каюту. Я был там. «А! Ойе-Саброски! Кичибе!» — встретил я их, весело подавая руки; но они молча, едва отвечая на поклон, брали руку. Что это значит? Они, такие ласковые и учтивые, особенно Саброски: он шутник и хохотун, а тут… Да что это у всех такая торжественная мина; никто не улыбается?
В Кимре ввалился в
каюту новый пассажир,
офицер (разумеется, отставной) и сразу стал называть Парамонова"тетенькой".
— О, что мы испытали, что мы испытали! — повторял он и при одном воспоминании как-то весь вздрагивал и озирался вокруг, словно бы желая удостовериться, что он сидит в кают-компании, окруженный внимательными участливыми слушателями, и перед ним стакан красного вина, только что вновь наполненный кем-то из
офицеров.
Старший
офицер снова вбежал в кают-компанию.
Тем временем доктор вместе со старшим
офицером занимались размещением спасенных. Капитана и его помощника поместили в
каюту, уступленную одним из
офицеров, который перебрался к товарищу; остальных — в жилой палубе. Всех одели в сухое белье, вытерли уксусом, напоили горячим чаем с коньяком и уложили в койки. Надо было видеть выражение бесконечного счастья и благодарности на всех этих лицах моряков, чтобы понять эту радость спасения. Первый день им давали есть и пить понемногу.
И недовольные, раздраженные
офицеры торопливо расходятся после обеда по своим
каютам, стараясь заснуть под скрип переборок, заняв возможно более удобное положение в койке, чтобы не стукнуться лбом в каютную стенку. А эти деревянные стенки продолжают скрипеть. Они точно визжат, точно плачут и стонут. В
каюте с задраенным (закрытым) наглухо иллюминатором, то погружающимся, то выходящим из пенистой воды, душно и жарко. Сон бежит от глаз нервного человека и гонит его наверх, на свежий воздух…
В кают-компании ни души. Чуть-чуть покачивается большая лампа над столом, и слегка поскрипывают от качки деревянные переборки. Сквозь жалюзи дверей слышатся порой сонные звуки спящих
офицеров, да в приоткрытый люк доносится характерный тихий свист ветра в снастях, и льется струя холодного сырого воздуха.
Володя спустился в кают-компанию и подошел к старшему
офицеру, который сидел на почетном месте, на диване, на конце большого стола, по бокам которого на привинченных скамейках сидели все
офицеры корвета. По обеим сторонам кают-компании были
каюты старшего
офицера, доктора, старшего штурмана и пяти вахтенных начальников. У стены, против стола, стояло пианино. Висячая большая лампа светила ярким веселым светом.
Все
офицеры в кают-компании или по
каютам, Степан Ильич со своим помощником и вахтенный
офицер, стоявший вахту с 4 до 8 часов утра, делают вычисления; доктор, осмотревший еще до 8 ч. несколько человек слегка больных и освободивший их от работ на день, по обыкновению, читает. В открытый люк капитанской
каюты, прикрытый флагом, видна фигура капитана, склонившаяся над книгой.
Обрадовались и моряки, когда прочли приказ и услышали о представлении адмирала. В ближайшее воскресенье, когда, по обыкновению, Василий Федорович был приглашен
офицерами обедать в кают-компанию, многие из моряков спрашивали его: правда ли, что адмирал представил командира клипера к награде?
Престарелый отец Спиридоний, проводивший большую часть времени в маленькой душной
каюте и порядочно-таки скучавший и от безделья и в не совсем подходящем для него обществе моряков-офицеров, облачился в епитрахиль, и, едва держась на ногах от сильной качки, торопливо прочитывал молитвы о благополучном плавании.
Когда в тот же день старший
офицер призвал к себе в
каюту обоих боцманов, Федотова и Никифорова, двух старых служак, отзвонивших во флоте по пятнадцати лет и прошедших старую суровую школу, и сказал им, чтобы они бросили линьки и передали об этом остальным унтер-офицерам, то оба боцмана в первое мгновение вытаращили удивленно глаза, видимо, не веря своим ушам: до того это казалось невероятным по тем временам.
Теперь уже палуба ничем не напоминала о беспорядке, бывшем на ней десять дней тому назад. На ней царила тишина, обычная на военном судне после спуска флага и раздачи коек. И только из чуть-чуть приподнятого, ярко освещенного люка кают-компании доносился говор и смех
офицеров, сидевших за чаем.
— А вы что не на берегу, Ашанин? — удивился старший
офицер, увидав в кают-компании Володю.
Зычный боцманский окрик разбудил некоторых
офицеров, и они ввиду скорой уборки и чистки корвета пошли досыпать в свои
каюты.
Наполнили опять бокалы, и капитан предложил тост за старшего
офицера и всю кают-компанию. Не забыли послать шампанского и Первушину, стоявшему на вахте.
Еще бы не торопить! Оставшись один на вахте, пока капитан со старшим
офицером пили чай в капитанской
каюте, он чуть было не прозевал, что на флагманском корвете отдали рифы и ставят брамсели. И это было сделано как раз в то время, когда луна спряталась за облака и ночь стала темней. Спасибо сигнальщику, который, не спуская подзорной трубы с «Витязя», заметил его маневры и доложил об этом Невзорову.
Скоро спустился к себе в
каюту и Ашанин. Теперь он был единственным обитателем гардемаринской
каюты. Быков и Кошкин, произведенные в мичмана, были переведены в Гонконге на клипер, где не хватало
офицеров, а два штурманские кондуктора, произведенные в прапорщики, еще раньше были назначены на другие суда тихоокеанской эскадры.
— Куда? — задумался старший
офицер. — Привязать их в гардемаринской
каюте! — внезапно решил он.
И
офицеры, и матросы вознаградили себя теперь за долгое воздержание. Каждый день у матросов были за обедом превосходные щи со свежей говядиной, а в кают-компании такое обилие и разнообразие, что один восторг.
Капитан и старший
офицер вышли из кают-компании, и через несколько минут через приподнятый люк кают-компании донесся звучный, молодой тенорок вахтенного
офицера...
— Уж такая наша служба, батенька… Надо расставаться с близкими! — промолвил старший
офицер и, показалось Володе, подавил вздох. — А в
каюте удобно устроились с батюшкой?
После того как оба
офицера сказали свое приветствие капитану, их пригласили в кают-компанию и предложили по бокалу шампанского. Американец, между прочим, рассказал, что их корвет стоит здесь на станции, часто уходя в крейсерство в океан для ловли негропромышленников.
На следующее утро, когда доктор с Ашаниным собрались ехать на берег, старший
офицер подошел к Ашанину и позвал к себе в
каюту.
Старший
офицер опрометью бросился в
каюту, захватил кортик и, на ходу прицепляя его, выбежал наверх. Вслед за ним, надевши кортики, вышли и все
офицеры и выстроились на шканцах.
Не прошло и пяти минут, как уже на корвет явились разные комиссионеры, поставщики, портные, китайцы-прачки, и весь стол кают-компании был завален объявлениями всевозможных магазинов. Не замедлили явиться и репортеры калифорнийских газет за сведениями. Они осматривали корвет во всех подробностях, расспрашивали о России, записали все фамилии
офицеров и, выпив по бокалу шампанского, уехали.
Хлопотавший и носившийся по корвету с четырех часов утра, несколько ошалевший от бесчисленных забот по должности старшего
офицера — этого главного наблюдателя судна и, так сказать, его «хозяйского глаза» — он, видимо чем-то недовольный, отдавал приказания подшкиперу [Подшкипер — унтер-офицер, заведующий
каютой, где хранятся запасные паруса, веревки и проч.
Все становились нетерпеливее и раздражительнее, готовые из-за пустяка поссориться, и каждый из
офицеров чаще, чем прежде, искал уединения в душной
каюте, чтобы, лежа в койке и посматривая на иллюминатор, омываемый седой волной, отдаваться невольно тоскливым думам и воспоминаниям о том, как хорошо теперь в теплой уютной комнате среди родных и друзей.
До Батавии оставалось всего 600 миль, то есть суток трое-четверо хорошего хода под парусами. Бесконечный переход близился к концу. Все повеселели и с большим нетерпением ждали Батавии. Уже в кают-компании толковали о съезде на берег, назначая день прихода, и расспрашивали об этом городе у одного из
офицеров, который бывал в нем в прежнее свое кругосветное плавание. Все то и дело приставали к старому штурману с вопросами: как он думает, верны ли расчеты?
По случаю шторма варки горячей пищи не было. Да почти никто и не хотел есть. Старики-матросы, которых не укачало, ели холодную солонину и сухари, и в кают-компании подавали холодные блюда, и за столом сидело только пять человек: старший
офицер, старик-штурман, первый лейтенант Поленов, артиллерист да мичман Лопатин, веселый и жизнерадостный, могучего здоровья, которого, к удивлению Степана Ильича, даже качка Немецкого моря не взяла.
Но бухта была закрытая, большая и глубокая, и отстаиваться в ней было безопасно. По крайней мере, Степан Ильич был в отличном расположении духа и, играя с доктором в кают-компании в шахматы, мурлыкал себе под нос какой-то мотив. Старший
офицер, правда, часто выходил наверх смотреть, как канаты, но скоро возвращался вниз успокоенный: цепи держали «Коршун» хорошо на якорях. Не тревожился и капитан, хотя тоже частенько показывался на мостике.
В эту минуту к Ашаниным подходит старший
офицер и, снимая фуражку со своей кудлатой головы, просит сделать честь позавтракать вместе в кают-компании.
И почти все
офицеры и гардемарины спали на юте в подвешенных койках. Спать в душных
каютах было томительно.
— Да, ничего себе, — отвечал старший
офицер и, снова озабоченный, не докурив папироски, выбежал из кают-компании наверх…
И маленький черноволосый старший
офицер, беседовавший глаз на глаз в своей
каюте с молодым человеком, сидевшим на табурете, протянул любезно Володе свой объемистый портсигар со словами «курите, пожалуйста!» и продолжал...
Ашанин был прав. В общей радости обитателей корвета не принимали участия лишь несколько человек: два или три
офицера, боцмана и некоторые из унтер-офицеров. Последние собрались в палубе около боцманской
каюты и таинственно совещались, как теперь быть — неужто так-таки и не поучи матроса? В конце концов, они решили, что без выучки нельзя, но только надо бить с рассудком, тогда ничего — кляуза не выйдет.
Старший
офицер спустился в свою
каюту, хотел, было, раздеться, но не разделся и, как был — в пальто и в высоких сапогах, бросился в койку и тотчас же заснул тем тревожным и чутким сном, которым обыкновенно спят капитаны и старшие
офицеры в море, всегда готовые выскочить наверх при первой тревоге.
Наскоро простившись с
офицерами, бывшими в кают-компании, Ашанин выбежал наверх, пожал руку доктора, механика и Лопатина и поднялся на мостик, чтобы откланяться капитану.
Накануне ухода из С.-Франциско на «Коршуне» праздновали годовщину выхода из Кронштадта, и в этот день капитан был приглашен обедать в кают-компанию. Перед самым обедом Володя получил письмо от дяди-адмирала и приказ о производстве его в гардемарины. Он тотчас же оделся в новую форму и встречен был общими поздравлениями. За обедом капитан предложил тост за нового гардемарина и просил старшего
офицера назначить его начальником шестой вахты.
Просвистали подвахтенных вниз.
Офицеры торопливо спустились в кают-компанию доканчивать чай.
К восьми часам утра, то есть к подъему флага и гюйса [Гюйс — носовой флаг [на военных кораблях поднимается во время стоянки на якоре]. — Ред.], все — и
офицеры, и команда в чистых синих рубахах — были наверху. Караул с ружьями выстроился на шканцах [Шканцы — часть палубы между грот-мачтой и ютом.] с левой стороны. Вахтенный начальник, старший
офицер и только что вышедший из своей
каюты капитан стояли на мостике, а остальные
офицеры выстроились на шканцах.
В кают-компании тоже сидели гости, наполнявшие сегодня корвет. Они были везде: и по
каютам, и наверху. Почти около каждого
офицера, гардемарина и кондуктора группировалась кучка провожавших. Дамский элемент преобладал. Тут были и матери, и сестры, и жены, и невесты, и просто короткие знакомые. Встречались и дети.
— Ну, конечно… А то что здесь без дела толочься… Когда переберетесь, знайте, что вы будете жить в
каюте с батюшкой… Что, недовольны? — добродушно улыбнулся старший
офицер. — Ну, да ведь только ночевать. А больше решительно некуда вас поместить… В гардемаринской
каюте нет места… Ведь о вашем назначении мы узнали только вчера… Ну-с, очень рад юному сослуживцу.
Такие же атрибуты, то есть перчатки и ленточки, были в
каютах и у других молодых
офицеров и гардемаринов, и подобные же воспоминания о поцелуях и тостах проносились и в их головах.