Неточные совпадения
Не
ветры веют буйные,
Не мать-земля колышется —
Шумит, поет, ругается,
Качается, валяется,
Дерется и целуется
У праздника народ!
Крестьянам показалося,
Как вышли
на пригорочек,
Что все село шатается,
Что даже церковь старую
С высокой колокольнею
Шатнуло раз-другой! —
Тут трезвому, что голому,
Неловко… Наши странники
Прошлись еще по площади
И к вечеру покинули
Бурливое село…
Опять пошли по узлу, по полтора, иногда совсем не шли. Сначала мы не тревожились, ожидая, что не сегодня, так завтра задует поживее; но проходили дни, ночи, паруса висели, фрегат только
качался почти
на одном месте, иногда довольно сильно, от крупной зыби, предвещавшей, по-видимому,
ветер. Но это только слабое и отдаленное дуновение где-то, в счастливом месте, пронесшегося
ветра. Появлявшиеся
на горизонте тучки, казалось, несли дождь и перемену: дождь точно лил потоками, непрерывный, а
ветра не было.
Тоскливо завывал
ветер в трубе и шелестел сухой травой
на крыше. Снаружи что-то царапало по стене, должно быть,
качалась сухая ветка растущего поблизости куста или дерева. Убаюкиваемый этими звуками, я сладко заснул.
30-го числа вечером миноносцы дошли до залива Джигит. П.Г. Тигерстедт предложил мне переночевать
на судне, а завтра с рассветом начать выгрузку. Всю ночь
качался миноносец
на мертвой зыби. Качка была бортовая, и я с нетерпением ждал рассвета. С каким удовольствием мы все сошли
на твердую землю! Когда миноносцы стали сниматься с якоря, моряки помахали нам платками, мы ответили им фуражками. В рупор
ветром донесло: «Желаем успеха!» Через 10 минут миноносцы скрылись из виду.
Где-нибудь далеко, оканчивая собою тонкую ветку, неподвижно стоит отдельный листок
на голубом клочке прозрачного неба, и рядом с ними
качается другой, напоминая своим движением игру рыбьего плёса, как будто движение то самовольное и не производится
ветром.
Вечером у всех было много свободного времени. Мы сидели у костра, пили чай и разговаривали между собой. Сухие дрова горели ярким пламенем. Камыши
качались и шумели, и от этого шума
ветер казался сильнее, чем он был
на самом деле.
На небе лежала мгла, и сквозь нее чуть-чуть виднелись только крупные звезды. С озера до нас доносился шум прибоя. К утру небо покрылось слоистыми облаками. Теперь
ветер дул с северо-запада. Погода немного ухудшилась, но не настолько, чтобы помешать нашей экскурсии.
С высокого берега смотрели вниз чахлые, больные деревья; здесь
на открытом месте каждое из них в одиночку ведет жестокую борьбу с морозами и холодными
ветрами, и каждому приходится осенью и зимой, в длинные страшные ночи,
качаться неугомонно из стороны в сторону, гнуться до земли, жалобно скрипеть, — и никто не слышит этих жалоб.
Имя тоже очень выразительное: идет ли утка по земле — беспрестанно покачивается то
на ту, то другую сторону; плывет ли по воде во время
ветра — она
качается, как лодочка по волнам.
Через минуту подъехала коляска, все вышли и, переступив через перелаз в плетне, пошли в леваду. Здесь в углу, заросшая травой и бурьяном, лежала широкая, почти вросшая в землю, каменная плита. Зеленые листья репейника с пламенно-розовыми головками цветов, широкий лопух, высокий куколь
на тонких стеблях выделялись из травы и тихо
качались от
ветра, и Петру был слышен их смутный шепот над заросшею могилой.
Отсюда был виден остров и его темные громадные тополи, но зáмок сердито и презрительно закрывался от часовни густою зеленью, и только в те минуты, когда юго-западный
ветер вырывался из-за камышей и налетал
на остров, тополи гулко
качались, и из-за них проблескивали окна, и зáмок, казалось, кидал
на часовню угрюмые взгляды.
А в бурные осенние ночи, когда гиганты-тополи
качались и гудели от налетавшего из-за прудов
ветра, ужас разливался от старого зáмка и царил над всем городом. «Ой-вей-мир!» — пугливо произносили евреи; богобоязненные старые мещанки крестились, и даже наш ближайший сосед, кузнец, отрицавший самое существование бесовской силы, выходя в эти часы
на свой дворик, творил крестное знамение и шептал про себя молитву об упокоении усопших.
— По ночам горели дома, и дул
ветер, и от
ветра качались черные тела
на виселицах, и над ними кричали вороны.
Вот и мы трое идем
на рассвете по зелено-серебряному росному полю; слева от нас, за Окою, над рыжими боками Дятловых гор, над белым Нижним Новгородом, в холмах зеленых садов, в золотых главах церквей, встает не торопясь русское ленивенькое солнце. Тихий
ветер сонно веет с тихой, мутной Оки,
качаются золотые лютики, отягченные росою, лиловые колокольчики немотно опустились к земле, разноцветные бессмертники сухо торчат
на малоплодном дерне, раскрывает алые звезды «ночная красавица» — гвоздика…
Парусный корабль
качался и рос, и когда поравнялся с ними, то Лозинский увидел
на нем веселых людей, которые смеялись и кланялись и плыли себе дальше, как будто им не о чем думать и заботиться, и жизнь их будто всегда идет так же весело, как их корабль при попутном
ветре…
Подходила зима. По утрам кочки грязи, голые сучья деревьев, железные крыши домов и церквей покрывались синеватым инеем; холодный
ветер разогнал осенние туманы, воздух, ещё недавно влажный и мутный, стал беспокойно прозрачным. Открылись глубокие пустынные дали, почернели леса, стало видно, как
на раздетых холмах вокруг города неприютно
качаются тонкие серые былинки.
— Испортили мне дочь, — хрипит, и потащил её, шлёпая по лужам, а она, прыгая за ним
на тонких ножках,
качается, как ветка около ствола, под
ветром сильным. Жалко глядеть. Что с ней будет теперь.
Шёпот был похож
на хрип деда Еремея. Тьма в комнате как бы двигалась, и пол
качался вместе с ней, а в трубах выл
ветер.
Надо идти, уже пора… Вот дерево засохло, но все же оно вместе с другими
качается от
ветра. Так, мне кажется, если я и умру, то все же буду участвовать в жизни так или иначе. Прощай, моя милая… (Целует руки.) Твои бумаги, что ты мне дала, лежат у меня
на столе, под календарем.
Вечернее солнце порою играло
на тесовой крыше и в стеклах золотыми переливами, раскрашенные резные ставни, колеблемые
ветром, стучали и скрып<ели>,
качаясь на ржавых петлях.
День — серенький; небо, по-осеннему, нахмурилось; всхрапывал, как усталая лошадь, сырой
ветер, раскачивая вершины ельника, обещая дождь.
На рыжей полосе песчаной дороги
качались тёмненькие фигурки людей, сползая к фабрике; три корпуса её, расположенные по радиусу, вцепились в землю, как судорожно вытянутые красные пальцы.
Связанная девушка, остававшаяся безмолвною свидетельницей всей этой истории, видела только, что когда в комнату хлынул сильный
ветер, икона сорвалась со стены, выпала из образника, разбила стекло и горящую лампаду и затем,
качнувшись из угла
на угол, стала нижним ребром
на подугольном столике.
Все в нем обозначало не только отсутствие хозяина, но даже давнее запустение; ставни заколочены наглухо: некоторые из них, сорванные
ветром,
качались на одной петле или валялись подле треснувшего и обвалившегося основания; краска
на кровле, смытая кое-где дождем, обнаруживала гниль и червоточину; стекла в покосившейся вышке почти все были выбиты; обветшалая наружность этого здания, или, лучше сказать, этой развалины, облеплялась повсюду неровными рядами ласточьих гнезд; они виднелись в темных углах, вдоль желоба, под карнизами.
Казалось, меня обдавал свободный
ветер, в ушах гудел рокот океана, садилось солнце, залегали синие мóроки, и моя лодка тихо
качалась на волнах пролива.
… Гляжу в окно — под горою буйно
качается нарядный лес, косматый
ветер мнёт и треплет яркие вершины пламенно раскрашенного клёна и осин, сорваны жёлтые, серые, красные листья, кружатся, падают в синюю воду реки, пишут
на ней пёструю сказку о прожитом лете, — вот такими же цветными словами, так же просто и славно я хотел бы рассказать то, что пережил этим летом.
С утра дул неприятный холодный
ветер с реки, и хлопья мокрого снега тяжело падали с неба и таяли сразу, едва достигнув земли. Холодный, сырой, неприветливый ноябрь, как злой волшебник, завладел природой… Деревья в приютском саду оголились снова. И снова с протяжным жалобным карканьем носились голодные вороны, разыскивая себе коры… Маленькие нахохлившиеся воробышки, зябко прижавшись один к другому,
качались на сухой ветке шиповника, давно лишенного своих летних одежд.
По соседству с юртой
качалось и скрипело какое-то дерево.
На крыше кусок коры дребезжал разными тонами, в зависимости от того, усиливался или ослабевал
ветер. Убаюкиваемый этими звуками, иззябший и утомленный долгой ходьбой
на лыжах, я крепко уснул.
У Глафиры слегка сжало сердце, как будто при внезапном колебании палубы
на судне, которое до сих пор шло не
качаясь, хотя по разгуливающемуся
ветру и давно уже можно было ожидать качки.
Встречные мужики кланялись ей, коляска мягко шуршала, из-под колес валили облака пыли, уносимые
ветром на золотистую рожь, и княгине казалось, что ее тело
качается не
на подушках коляски, а
на облаках, и что сама она похожа
на легкое, прозрачное облачко…
Мы шли, кое-где проваливаясь по рыхлой, плохо наезженной дорожке; белая темнота как будто
качалась перед глазами, тучи были низкие; конца не было этому белому, в котором только мы одни хрустели по снегу;
ветер шумел по голым макушкам осин, а нам было тихо за лесом. Я кончил рассказ тем, как окруженный абрек запел песню и потом сам бросился
на кинжал. Все молчали. Семка спросил...
На ее руке сидел грудной ребенок в шапочке из разноцветных лоскутков, баба
качалась от рыданий, и ребенок
на ее руке
качался, как листок под
ветром.
—
На земле — ад, в небе — ад. Где же твой рай? Будь ты червь, я раздавил бы тебя ногой, — но ведь ты человек! Человек! Или червь? Да кто же ты, говори! — кричал поп, и волосы его
качались, как от
ветра. — Где же твой Бог? Зачем оставил он тебя?
Разорванные сине-лиловые тучи, краснея
на восходе, быстро гнались
ветром. Становилось всё светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые,
качались от
ветра и роняли в бок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.