Неточные совпадения
Я отвечал, что много есть людей, говорящих то же самое; что есть, вероятно, и такие, которые говорят правду; что, впрочем, разочарование, как все моды, начав с высших слоев общества, спустилось к низшим, которые его донашивают, и что нынче те, которые больше всех и в самом деле скучают, стараются скрыть это несчастие, как порок. Штабс-капитан не понял этих тонкостей, покачал головою и
улыбнулся лукаво...
Когда мы стали жаловаться на дорогу, Вандик
улыбнулся и, указывая бичом на ученую партию, кротко молвил: «А
капитан хотел вчера ехать по этой дороге ночью!» Ручейки, ничтожные накануне, раздулись так, что лошади шли по брюхо в воде.
Опять скандал!
Капитана наверху не было — и вахтенный офицер смотрел на архимандрита — как будто хотел его съесть, но не решался заметить, что на шканцах сидеть нельзя. Это, конечно, знал и сам отец Аввакум, но по рассеянности забыл, не приписывая этому никакой существенной важности. Другие, кто тут был,
улыбались — и тоже ничего не говорили. А сам он не догадывался и, «отдохнув», стал опять ходить.
— Алексей Федорович… я… вы… — бормотал и срывался штабс-капитан, странно и дико смотря на него в упор с видом решившегося полететь с горы, и в то же время губами как бы и
улыбаясь, — я-с… вы-с… А не хотите ли, я вам один фокусик сейчас покажу-с! — вдруг прошептал он быстрым, твердым шепотом, речь уже не срывалась более.
— Может быть, так же недоверчиво
улыбнутся и моей ране, да еще скажут что-нибудь, — подумал штабс-капитан и решительно, несмотря на доводы барабанщика, пошел назад к роте.
Несмотря на те слова и выражения, которые я нарочно отметил курсивом, и на весь тон письма, по которым высокомерный читатель верно составил себе истинное и невыгодное понятие, в отношении порядочности, о самом штабс-капитане Михайлове, на стоптанных сапогах, о товарище его, который пишет рисурс и имеет такие странные понятия о географии, о бледном друге на эсе (может быть, даже и не без основания вообразив себе эту Наташу с грязными ногтями), и вообще о всем этом праздном грязненьком провинциальном презренном для него круге, штабс-капитан Михайлов с невыразимо грустным наслаждением вспомнил о своем губернском бледном друге и как он сиживал, бывало, с ним по вечерам в беседке и говорил о чувстве, вспомнил о добром товарище-улане, как он сердился и ремизился, когда они, бывало, в кабинете составляли пульку по копейке, как жена смеялась над ним, — вспомнил о дружбе к себе этих людей (может быть, ему казалось, что было что-то больше со стороны бледного друга): все эти лица с своей обстановкой мелькнули в его воображении в удивительно-сладком, отрадно-розовом цвете, и он,
улыбаясь своим воспоминаниям, дотронулся рукою до кармана, в котором лежало это милое для него письмо.
Все согласились. Краут нарезал бумажки, скатал их и насыпал в фуражку.
Капитан шутил и даже решился при этом случае попросить вина у полковника, для храбрости, как он сказал. Дяденко сидел мрачный, Володя
улыбался чему-то, Черновицкий уверял, что непременно ему достанется, Краут был совершенно спокоен.
У другого конца кровати сидел, заложив ногу на ногу, Дюрок, дон Эстебан стоял посредине спальни. У стола доктор возился с лекарствами.
Капитан Орсуна ходил из угла в угол, заложив за широкую спину обветренные, короткие руки. Молли была очень нервна, но
улыбалась, когда я вошел.
И при этом
капитан вежливо раскланялся с быстро проходившим мимо господином с озабоченным и умным лицом. Господин молча выразил на лице недоумение, но потом
улыбнулся и дружелюбно кивнул
капитану.
— После, Андрей; теперь не стану. Да, может быть, она и сама тебе расскажет. Напрасно я сказал: «может быть», наверное расскажет. Ты у меня ведь вот какой… —
улыбнувшись, сказал Семен. — Поедем, нужно расплатиться с
капитаном.
Поровнявшись с нами, он
улыбнулся, кивнул головой
капитану и взмахнул плетью…
Хорошенький прапорщик был в восторге; прекрасные черные глаза его блестели отвагой, рот слегка
улыбался; он беспрестанно подъезжал к
капитану и просил его позволения броситься на ура.
— А главное, не бойтесь, Ашанин. К вам придираться не будут. Экзаменаторы ведь не корпусные крысы, —
улыбался Василий Федорович. — А адмирал понимает, что такое экзамен, — одобряюще промолвил
капитан, отпуская Ашанина.
— Вы думаете? —
улыбнулся капитан. — Напрасно вы так думаете. Я тоже испытывал страх…
Все
улыбнулись,
улыбнулся и
капитан.
— Да ведь мы и без адмирала, кажется, в порядке? —
улыбался капитан. — Не для адмирала же мы служим и исполняем свой долг!
Володя Ашанин, обязанный во время авралов находиться при
капитане, стоит тут же на мостике, страшно бледный, напрасно стараясь скрыть охвативший его страх. Ему стыдно, что он трусит, и ему кажется, что только он один обнаруживает такое позорное малодушие, и он старается принять равнодушный вид ничего не боящегося моряка, старается
улыбнуться, но вместо улыбки на его лице появляется страдальческая гримаса.
— Об этом предоставьте судить другим, Ашанин! — промолвил,
улыбаясь,
капитан.
— Еще в каком порядке!.. А Федотов сегодня что-то особенно громко и много ругался, —
улыбаясь, заметил
капитан. — Не может отстать от этой привычки.
— А мне, вы думаете, было весело? —
улыбнулся капитан. — Могу вас уверить, господа, что не менее жутко, а, скорее, более, чем каждому из вас… Так вот, доктор, в такую-то погоду мы, как образно выражается почтенный Степан Ильич, жарили самым полным ходом, какой только мог дать влюбленный в свою машину Игнатий Николаевич… А он, вы знаете, постоит за честь своей машины.
Улыбнулся и
капитан и, обращаясь к Невзорову, проговорил, видимо желая подбодрить его...
— Это доказывает только, что его величество знает поговорку: «По одежке протягивай ножки», — заметил,
улыбаясь,
капитан, — и не грабит своих подданных, как грабят разные магараджи Индии, позволяющие себе безумную роскошь… Страна небогатая, и король получает на свое содержание очень скромные суммы, назначенные парламентом…
— Он с нами идет. Завтра перебирается… но вы не печальтесь… только до Шанхая! — прибавил,
улыбаясь,
капитан. — А оттуда мы пойдем в отдельное плавание.
Особенно забавно было положение огромного, толстого штабс-капитана Ш., который, задыхаясь и добродушно
улыбаясь, с волочащимися по земле ногами проехал на маленьком и тщедушном поручике О. Но становилось уже поздно, денщики вынесли нам, на всех шесть человек, три стакана чая, без блюдечек, и мы, окончив игру, подошли к плетеным лавочкам.
— Ну, как вам,
капитан Тушин, не стыдно? — продолжал штаб-офицер, — вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб-офицер
улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, — прибавил он начальнически.
Капитан, напротив, казался очень весел. Он прошелся два раза по комнате. Глаза его блестели, и усы слегка подергивались, как будто он
улыбался, сам с собой, какой-то забавной выдумке.
— Помилуйте, генерал, да смею ли я! — отвечал
капитан, краснея носом,
улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
— Ну, что́ ж это, господа! — сказал штаб-офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. — Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс-капитан, — обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими,
улыбаясь не совсем естественно.
— Солдаты говорят: разумшись ловчее, — сказал
капитан Тушин,
улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Князь Андрей невольно
улыбнулся, взглянув на штабс-капитана Тушина. Молча и
улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб-офицера.