В нашей роте было всего два офицера: ротный командир — капитан Заикин и субалтерн-офицер — прапорщик Стебельков. Ротный был человек средних лет, толстенький и добрый; Стебельков — юноша, только что выпущенный из училища. Жили они дружно; капитан приголубил прапорщика, поил и кормил его, а во время дождей даже прикрывал под своим единственным гуттаперчевым плащом. Когда роздали палатки, наши офицеры поместились вместе, а так как офицерские палатки были просторны, то
капитан решил поселить с собою и меня.
Неточные совпадения
Алеша
решил зайти к нему во всяком случае прежде, чем к штабс-капитану, хоть и предчувствовал, что не застанет брата.
Однажды в какое-то неподходящее время Кароль запил, и запой длился дольше обыкновенного.
Капитан вспылил и
решил прибегнуть к экстренным мерам. На дворе у него был колодец с «журавлем» и жолобом для поливки огорода. Он велел раздеть Кароля, положить под жолоб на снег и пустить струю холодной воды… Приказание было исполнено, несмотря на слезы и мольбы жены
капитана… Послушные рабы истязали раба непокорного…
— Английская, —
решил капитан.
— Это все семейство поэтическое! —
решил капитан.
«Вот тебе на! — подумала не без иронии Миропа Дмитриевна. — Каким же это образом адмиральша, — все-таки, вероятно, женщина обеспеченная пенсией и имеющая, может быть, свое поместье, — приехала в Москву без всякой своей прислуги?..» Обо всех этих недоумениях она передала
капитану Звереву, пришедшему к ней вечером, и тот, не задумавшись,
решил...
— Ответить! — приказал Ашанину
капитан и в то же время подумал: «Заметил, что прозевали», и
решил про себя заступиться за Невзорова.
Капитан, любезно подходивший к гостям и тщетно старавшийся отвлечь их разговором от ликеров,
решил, что пора принять более решительные меры, и приказал вестовому незаметно убрать бутылки со стола и взамен их принести сельтерскую и содовую воды.
И этот взгляд, и голос, тихий и приветливый, и улыбка, и какая-то чарующая простота и скромность, которыми, казалось, дышала вся его фигура, — все это, столь не похожее на то, что юноша видел в двух командирах, с которыми плавал два лета, произвело на него обаятельное впечатление, и он восторженно
решил, что
капитан «прелесть».
Володя так же страдал теперь, как и его сожитель по каюте, и, не находя места, не зная, куда деваться, как избавиться от этих страданий, твердо
решил, как только «Коршун» придет в ближайший порт, умолять
капитана дозволить ему вернуться в Россию. А если он не отпустит (хотя этот чудный человек должен отпустить), то он убежит с корвета. Будь что будет!
Но
решив, должно быть, что уже больше нельзя оставаться незамеченным, незнакомый человек этот снял шапку и, обходя нас кругом, подошел к штабс-капитану Ш.
В дороге мы хорошо сошлись с одним
капитаном, Николаем Николаевичем Т., и двумя прапорщиками запаса. Шанцер, Гречихин, я и они трое, — мы
решили не ждать и ехать дальше хоть в теплушках. Нам сказали, что солдатские вагоны поезда, с которым мы сюда приехали, идут дальше, до Челябинска. В лабиринте запасных путей мы отыскали в темноте наш поезд. Забрались в теплушку, где было всего пять солдат, познакомились с ними и устроились на нарах. Была уже поздняя ночь, мы сейчас же залегли спать.
Завладеть замком значило нанести смертельный удар конфедерации, а потому Суворов, сознавая, что храброму гарнизону трудно было сделать первый шаг к сдаче геройски защищаемой крепости,
решил взять почин на себя. По прочтении перехваченного письма он послал
капитана Веймарна в замок с объявлением, что все готово к штурму и что если гарнизон не сдастся теперь, то будет весь истреблен.
Становой пристав и штабс-капитан Кусонский
решили ждать в деревне Язвах, пока ретивый десятник Осип Иванов с крестьянами не выследит шайку. Скоро Осип Иванов явился назад с вестями. Тогда становой Пуцило справедливо рассудил, что если с четвертого часу белого дня остаться ночевать в Язвах, то шайка может уйти; а потому несмотря на шедший дождь, он успел, как доносил он, воодушевить солдат и крестьян до того, что они охотно согласились преследовать мятежников.