Неточные совпадения
Ну, а евреи, магометане, конфуцианцы, буддисты — что же они такое? — задал он себе тот самый вопрос, который и
казался ему
опасным.
И точно, дорога
опасная: направо висели над нашими головами груды снега, готовые,
кажется, при первом порыве ветра оборваться в ущелье; узкая дорога частию была покрыта снегом, который в иных местах проваливался под ногами, в других превращался в лед от действия солнечных лучей и ночных морозов, так что с трудом мы сами пробирались; лошади падали; налево зияла глубокая расселина, где катился поток, то скрываясь под ледяной корою, то с пеною прыгая по черным камням.
Но дамы,
кажется, не хотели оставить его так скоро; каждая внутренне решилась употребить всевозможные орудия, столь
опасные для сердец наших, и пустить в ход все, что было лучшего.
Впрочем, зять вряд ли мог быть человеком
опасным, потому что нагрузился,
кажется, вдоволь и, сидя на стуле, ежеминутно клевался носом.
— А знаете что, — спросил он вдруг, почти дерзко смотря на него и как бы ощущая от своей дерзости наслаждение, — ведь это существует,
кажется, такое юридическое правило, такой прием юридический — для всех возможных следователей — сперва начать издалека, с пустячков, или даже с серьезного, но только совсем постороннего, чтобы, так сказать, ободрить, или, лучше сказать, развлечь допрашиваемого, усыпить его осторожность, и потом вдруг, неожиданнейшим образом огорошить его в самое темя каким-нибудь самым роковым и
опасным вопросом; так ли?
Самгин сердился на Лютова за то, что он вовлек его в какую-то неприятную и,
кажется,
опасную авантюру, и на себя сердился за то, что так легко уступил ему, но над злостью преобладало удивление и любопытство. Он молча слушал раздраженную воркотню Лютова и оглядывался через плечо свое: дама с красным зонтиком исчезла.
То, что, исходя от других людей, совпадало с его основным настроением и легко усваивалось памятью его,
казалось ему более надежным, чем эти бродячие, вдруг вспыхивающие мысли, в них было нечто
опасное, они как бы грозили оторвать и увлечь в сторону от запаса уже прочно усвоенных мнений.
В конце концов Самгину
казалось, что он прекрасно понимает всех и все, кроме себя самого. И уже нередко он ловил себя на том, что наблюдает за собой как за человеком, мало знакомым ему и
опасным для него.
Все открывшееся перед нами пространство, с лесами и горами, было облито горячим блеском солнца; кое-где в полях работали люди, рассаживали рис или собирали картофель, капусту и проч. Над всем этим покоился такой колорит мира, кротости, сладкого труда и обилия, что мне, после долгого, трудного и под конец даже
опасного плавания,
показалось это место самым очаровательным и надежным приютом.
Я не унывал нисколько, отчасти потому, что мне
казалось невероятным, чтобы цепи — канаты двух, наконец, трех и даже четырех якорей не выдержали, а главное — берег близко. Он, а не рифы, был для меня «каменной стеной», на которую я бесконечно и возлагал все упование. Это совершенно усыпляло всякий страх и даже подозрение опасности, когда она была очевидна. И я смотрел на всю эту «
опасную» двухдневную минуту как на дело, до меня нисколько не касающееся.
Но как все страшное и
опасное, испытываемое многими плавателями, а также испытанное и нами в плавании до Японии,
кажется бледно и ничтожно в сравнении с тем, что привелось испытать моим спутникам в Японии! Все, что произошло там, представляет ряд страшных, и
опасных, и гибельных вместе — не минут, не часов, а дней и ночей.
А этому мешала и баба, торговавшая без патента, и вор, шляющийся по городу, и Лидия с прокламациями, и сектанты, разрушающие суеверия, и Гуркевич с конституцией. И потому Нехлюдову
казалось совершенно ясно, что все эти чиновники, начиная от мужа его тетки, сенаторов и Топорова, до всех тех маленьких, чистых и корректных господ, которые сидели за столами в министерствах, — нисколько не смущались тем, что страдали невинные, а были озабочены только тем, как бы устранить всех
опасных.
Мысль немецкая или русская
казалась темной, иррациональной,
опасной для будущего цивилизации, восточным варварством.
Когда он уехал, в городе осталось несколько таинственно розданных, довольно невинных украинских брошюр, а в моей душе — двойственное ощущение. Мне
казалось, что Пиотровский малый пустой и надутый ненужною важностью. Но это таилось где-то в глубине моего сознания и робело пробиться наружу, где все-таки царило наивное благоговение: такой важный, в очках, и с таким
опасным поручением…
Появление в Гарном Луге капитана и независимое отношение нового владельца к
опасному ябеднику грозили пошатнуть прочно установившийся авторитет. Поэтому Банькевич, наружно сохраняя наилучшие отношения к «уважаемому соседу и благодетелю», высматривал удобный случай для нападения… И вот на второй,
кажется, год пребывания капитана в Гарном Луге Банькевич отправился на его ниву со своими людьми и сжал его хлеб.
Я, конечно, ничего ни с кем не говорил, но отец с матерью что-то заметили и без меня. Они тихо говорили между собой о «пане Александре», и в тоне их было слышно искреннее сожаление и озабоченность.
Кажется, однако, что на этот раз Бродский успел справиться со своим недугом, и таким пьяным, как других письмоводителей, я его не видел. Но все же при всей детской беспечности я чувствовал, что и моего нового друга сторожит какая-то тяжелая и
опасная драма.
И опять, подняв руки кверху, капитан,
казалось, поворачивал вселенную около какой-то оси, а мы с некоторым страхом следили снизу вверх за этой
опасной операцией…
— В 17.. году козаки с татарами осаждали этот монастырь, занятый польскими войсками… Вы знаете, татары были всегда
опасными союзниками… Вероятно, осажденным удалось как-нибудь подкупить мирзу, и ночью татары кинулись на козаков одновременно с поляками. Здесь, около Колодни, произошла в темноте жестокая сеча.
Кажется, что татары были разбиты и монастырь все-таки взят, но козаки потеряли в ночном бою своего атамана.
Романовны также каркали об
опасном положении маркизы, но отставали в сторону; Брюхачев отзывался недосугами; Бычков вел какое-то особенное дело и не
показывался; Сахаров ничего не делал; Белоярцев и Завулонов исчезли с горизонта.
— Свет велик… А я жизнь люблю!.. Вот я так же и в монастыре, жила, жила, пела антифоны и залостойники, пока не отдохнула, не соскучилась вконец, а потом сразу хоп! и в кафешантан… Хорош скачок? Так и отсюда… В театр пойду, в цирк, в кордебалет… а больше, знаешь, тянет меня, Женечка, все-таки воровское дело… Смелое,
опасное, жуткое и какое-то пьяное… Тянет!.. Ты не гляди на меня, что я такая приличная и скромная и могу
казаться воспитанной девицей. Я совсем-совсем другая.
Граф Малевский (хоть я и стыдился за Зинаиду в этом сознаться) втайне
казался мне
опаснее других.
Входя в дом Аггея Никитича, почтенный аптекарь не совсем покойным взором осматривал комнаты; он,
кажется, боялся встретить тут жену свою; но, впрочем, увидев больного действительно в
опасном положении, он забыл все и исключительно предался заботам врача; обложив в нескольких местах громадную фигуру Аггея Никитича горчичниками, он съездил в аптеку, привез оттуда нужные лекарства и, таким образом, просидел вместе с поручиком у больного до самого утра, когда тот начал несколько посвободнее дышать и, по-видимому, заснул довольно спокойным сном.
Если человеку общественного жизнепонимания
кажутся странными и даже
опасными требования христианского учения, то точно столь же странными, непонятными и
опасными представлялись в давнишние времена дикарю требования учения общественного, когда еще он не вполне понимал их и не мог предвидеть их последствий.
Но и вернувшись утром в город, Передонов не пошел домой, а велел везти себя в церковь, — в это время начиналась обедня. Ему
казалось теперь
опасным не бывать часто в церкви, — еще донесут, пожалуй.
— Ты — не очень верь! Я знаю — хорошего хочется, да — немногим! И ежели придёт оно некому будет встретить его с открытой душой, некому; никто ведь не знает, какое у хорошего лицо, придёт — не поймут, испугаются, гнать будут, — новое-де пришло, а новое
опасным кажется, не любят его! Я это знаю, Любочка!
Ему
показалось, что она утверждает что-то
опасное, еретическое, и он перестал говорить с нею об этом.
Инсаров
казался им очень грозным, и недаром: что-то недоброе, что-то
опасное выступило у него на лице.
Это равнодушие,
кажется, понравилось Фрею, хотя он по привычке и не высказал своих чувств. Он вообще напоминал одного из тех лоцманов, которые всю жизнь проводят чужие суда в самых
опасных местах и настолько свыкаются с своим ответственным и рискованным делом, что даже не чувствуют этого.
— Ну будьте уверены, что если еще самим вам только
кажется, что вы нездоровы, так болезнь не очень
опасная. Что же такое вы чувствуете?
Тогда, в те мрачные времена бессудия и безмолвия на нашей земле, все это
казалось не только верхом остроумия, но даже вменялось беспокойному старику в высочайшую гражданскую доблесть, и если бы он кого-нибудь принимал, то к нему всеконечно многие бы ездили на поклонение и считали бы себя через то в
опасном положении, но у дяди, как я сказал, дверь была затворена для всех, и эта-то недоступность делала его еще интереснее.
Кажется, узнал!
Князь, обольститель вы
опасный,
Всё понял я, всё отгадал…
Он вышел на улицу улыбаясь, с приятным чувством в груди. Ему нравилась и комната, оклеенная голубыми обоями, и маленькая, бойкая женщина. Но почему-то особенно приятным
казалось ему именно то, что он будет жить на квартире околоточного. В этом он чувствовал что-то смешное, задорное и, пожалуй,
опасное для него. Ему нужно было навестить Якова; он нанял извозчика, уселся в пролётку и стал думать — как ему поступить с деньгами, куда теперь спрятать их?..
Евсей прочитал несколько таких листков, их язык
показался ему непонятным, но он почувствовал в этих бумажках
опасное, неотразимо входившее в сердце, насыщая его новой тревогой.
Вечерами, когда он сидел в большой комнате почти один и вспоминал впечатления дня, — всё ему
казалось лишним, ненастоящим, всё было непонятно.
Казалось — все знают, что надо жить тихо, беззлобно, но никто почему-то не хочет сказать людям секрет иной жизни, все не доверяют друг другу, лгут и вызывают на ложь. Было ясно общее раздражение на жизнь, все жаловались на тяжесть её, каждый смотрел на другого, как на
опасного врага своего, и у каждого недовольство жизнью боролось с недоверием к людям.
Теперь, наблюдая за ними, он ясно видел, что эти люди не носят в себе ничего необычного, а для него они не хуже, не
опаснее других.
Казалось, что они живут дружнее, чем вообще принято у людей, откровенно рассказывают о своих ошибках и неудачах, часто смеются сами над собой и все вместе одинаково усердно, с разной силой злости, ругают своё начальство.
— Ничего особенного,
кажется легкая простуда… Доктор уже был и не нашел ничего
опасного…
Чтобы из села Палицына кратчайшим путем достигнуть этой уединенной пещеры, должно бы было переплыть реку и версты две идти болотистой долиной, усеянной кочками, ветловыми кустами и покрытой высоким камышом; только некоторые из окрестных жителей умели по разным приметам пробираться чрез это
опасное место, где коварная зелень мхов обманывает неопытного путника, и высокий тростник скрывает ямы и тину; болото оканчивается холмом, через который прежде вела тропинка и, спустясь с него, поворачивала по косогору в густой и мрачный лес; на опушке столетние липы как стражи,
казалось, простирали огромные ветви, чтоб заслонить дорогу,
казалось, на узорах их сморщенной коры был написан адскими буквами этот известный стих Данте: Lasciate ogni speranza voi ch'entrate!
Сходство тяжести этих двух моментов было ясно ему и тем более
опасным казался третий.
Сначала они будто отправились к северу вместе, но на дороге расстались: Брянчанинов поехал в Петербург, где пребывание его
казалось очень
опасным, потому что он тут беспрестанно рисковал попасть в глаза императору, а Чихачев приехал к своей сестре Ольге Васильевне, по мужу Кутузовой.
Сама императрица всегда старалась показывать просвещенную терпимость в деле литературы, сдерживая только те порицания и обличения, которые
казались ей несправедливыми или
опасными.
Уж близко роковое поле.
Кому-то пасть решит судьба?
Вдруг им послышалась стрельба;
И каждый миг всё боле, боле,
И пушки голос громовой
Раздался скоро за горой.
И вспыхнул князь, махнул рукою:
«Вперед! — воскликнул он, — за мною!»
Сказал и бросил повода.
Нет! так прекрасен никогда
Он не
казался! повелитель,
Герой по взорам и речам,
Летел к
опасным он врагам,
Летел, как ангел-истребитель;
И в этот миг, скажи, Селим,
Кто б не последовал за ним?
В такого рода разговорах, но без всяких искренних, дружеских излияний, которым,
казалось бы, невозможно было не быть при расставанье на долгое время между друзьями, из которых один отправлялся с намерением предпринять трудное и
опасное путешествие ко святым местам, доехали мы до первой станции (Химки, в тринадцати верстах от Москвы).
Парламентская реформа была уже решена в общественном мнении; коттон-лорды принимали на себя представительство рабочих масс, и всякая попытка эманципации работников
казалась им враждебною и
опасною для их политического значения.
Бобоедов (Татьяне). Оригинальная барышня! Но —
опасное направление ума… Ее дядюшка,
кажется, человек либеральных взглядов, да?
И он
показался ей маленьким, осиротевшим; ей стало жаль его и захотелось сказать ему что-нибудь приятное, ласковое, утешительное. Она вспомнила, как он весною собирался купить себе гончих и как она, находя охоту забавой жестокой и
опасной, помешала ему сделать это.
Дорога жалась над речкой, к горам. У «Чертова пальца» она отбегала подальше от хребта, и на нее выходил из ложбины проселок… Это было самое
опасное место, прославленное многочисленными подвигами рыцарей сибирской ночи. Узкая каменистая дорога не допускала быстрой езды, а кусты скрывали до времени нападение. Мы подъезжали к ложбине. «Чертов палец» надвигался на нас, все вырастая вверху, во мраке. Тучи пробегали над ним и,
казалось, задевали за его вершину.
Мы долго следили за
опасной переправой. Она
казалась отсюда, издали и сквозь сетку снега, какой-то далекой сказкой… Потом снег повалил гуще. Сквозь белую пелену помаячила еще река с белыми пятнами, мысок на том берегу… Каравана уже нельзя было разглядеть… Мы тронулись дальше…
Глаза смотрели сосредоточенно и важно, отражение огня свечи оживляло их,
казалось, что свет истекает из их глубины, что он и есть — жизнь, через некоторое время он выльется до конца — тогда старик перестанет дышать и прекратится это
опасное качание свечи, готовой упасть и поджечь серые волосы на груди умирающего.
Дашутка сидела на полу около печки с нитками в руках, всхлипывала и всё кланялась, произнося с каждым поклоном: «гам! гам!» Но ничто не было так страшно для Якова, как вареный картофель в крови, на который он боялся наступить, и было еще нечто страшное, что угнетало его, как тяжкий сон, и
казалось самым
опасным и чего он никак не мог понять в первую минуту.
Вначале они добросовестно ходили за ним, подчиняясь всем его капризным движениям, но вскоре начали отставать:
казалось, глупо ходить и смотреть в спину человека, который бестолково вертится в самых
опасных местах.