Неточные совпадения
— Не покорюсь! —
отвечал казак.
Часа через два, когда все на пристани умолкло, я разбудил своего
казака. «Если я выстрелю из пистолета, — сказал я ему, — то беги на берег». Он выпучил глаза и машинально
отвечал: «Слушаю, ваше благородие». Я заткнул за пояс пистолет и вышел. Она дожидалась меня на краю спуска; ее одежда была более нежели легкая, небольшой платок опоясывал ее гибкий стан.
Вулич шел один по темной улице; на него наскочил пьяный
казак, изрубивший свинью, и, может быть, прошел бы мимо, не заметив его, если б Вулич, вдруг остановясь, не сказал: «Кого ты, братец, ищешь?» — «Тебя!» —
отвечал казак, ударив его шашкой, и разрубил его от плеча почти до сердца…
— Все, слава богу, тихо, —
отвечал казак, — только капрал Прохоров подрался в бане с Устиньей Негулиной за шайку горячей воды.
— В комендантском, —
отвечал казак. — После обеда батюшка наш отправился в баню, а теперь отдыхает. Ну, ваше благородие, по всему видно, что персона знатная: за обедом скушать изволил двух жареных поросят, а парится так жарко, что и Тарас Курочкин не вытерпел, отдал веник Фомке Бикбаеву да насилу холодной водой откачался. Нечего сказать: все приемы такие важные… А в бане, слышно, показывал царские свои знаки на грудях: на одной двуглавый орел величиною с пятак, а на другой персона его.
Кибитка подъехала к крыльцу комендантского дома. Народ узнал колокольчик Пугачева и толпою бежал за нами. Швабрин встретил самозванца на крыльце. Он был одет
казаком и отрастил себе бороду. Изменник помог Пугачеву вылезть из кибитки, в подлых выражениях изъявляя свою радость и усердие. Увидя меня, он смутился, но вскоре оправился, протянул мне руку, говоря: «И ты наш? Давно бы так!» — Я отворотился от него и ничего не
отвечал.
— Ну, кто тебя не знает, Василь Васильич, —
ответил казак, выковыривая ножом куски арбуза и вкладывая их в свой волосатый рот.
Доедая вторую половину арбуза,
казак равнодушно
ответил...
— Неохота угодить тебе, Василь Васильич, — равнодушно
ответил казак, швырнул опустошенную половину арбуза в море, сполз к воде, наклонился, зачерпнул горстями и вытер бородатое лицо свое водою, точно скатертью.
— Он Сихотэ-Алинь переваливал, —
отвечал находчивый
казак.
— Есть, —
отвечал казак Белоножкин и, пошарив у себя в кармане, вытащил из него почерневший от грязи кусок сахару.
Долго сидели мы у костра и слушали рев зверей. Изюбры не давали нам спать всю ночь. Сквозь дремоту я слышал их крики и то и дело просыпался. У костра сидели
казаки и ругались. Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, кружились и одна за другой гасли в темноте. Наконец стало светать. Изюбриный рев понемногу стих. Только одинокие ярые самцы долго еще не могли успокоиться. Они слонялись по теневым склонам гор и ревели, но им уже никто не
отвечал. Но вот взошло солнце, и тайга снова погрузилась в безмолвие.
Казаков на наши вопросы
отвечал только одно...
— Нет, ты мне про женщин, пожалуйста, —
отвечает, — не говори: из-за них-то тут все истории и поднимаются, да и брать их неоткуда, а ты если мое дитя нянчить не согласишься, так я сейчас
казаков позову и велю тебя связать да в полицию, а оттуда по пересылке отправят. Выбирай теперь, что тебе лучше: опять у своего графа в саду на дорожке камни щелкать или мое дитя воспитывать?
Не успел я
ответить, как из-за угла выскочили два бешено мчавшихся всадника — офицер и
казак.
Казак с великим усилием поднимал брови, но они вяло снова опускались. Ему было жарко, он расстегнул мундир и рубаху, обнажив шею. Женщина, спустив платок с головы на плечи, положила на стол крепкие белые руки, сцепив пальцы докрасна. Чем больше я смотрел на них, тем более он казался мне провинившимся сыном доброй матери; она что-то говорила ему ласково и укоризненно, а он молчал смущенно, — нечем было
ответить на заслуженные упреки.
— Спать неохота, вот и говорим, —
ответил казак.
Пугачев
отвечал, что купил ее в Таганроге; но
казаки, зная его беспутную жизнь, не поверили и послали его взять тому письменное свидетельство.
На допрос мой, где он ее достал,
отвечал он: на станичном сборе, что купил в Таганрожской крепости конного казацкого полку у
казака Василья Кусачкина.
«Что же? — сказал Пугачев, — вы хотите изменить своему государю?» — «Что делать!» —
отвечали казаки и вдруг на него кинулись.
Когда тело отнесено было в каюк, чеченец-брат подошел к берегу.
Казаки невольно расступились, чтобы дать ему дорогу. Он сильною ногой оттолкнулся от берега и вскочил в лодку. Тут он в первый раз, как Оленин заметил, быстрым взглядом окинул всех
казаков и опять что-то отрывисто спросил у товарища. Товарищ
ответил что-то и указал на Лукашку. Чеченец взглянул на него и, медленно отвернувшись, стал смотреть на тот берег. Не ненависть, а холодное презрение выразилось в этом взгляде. Он еще сказал что-то.
— Никто ничего не
ответил, и снова тихий ангел пролетел над
казаками.
Сотник, из новых казачьих офицеров, поздоровался с
казаками; но ему не крикнул никто в ответ, как армейские: «здравия желаем, ваше благородие», и только кое-кто
ответил простым поклоном.
Казаки ничего не
отвечали на вопрос, который был бессмыслицей в их главах. Абреки были бы дураки, если бы переправились на эту сторону с лошадьми.
Марьяна, как всегда, не сразу
отвечала и медленно подняла глаза на
казаков. Лукашка смеялся глазами, как будто что-то особенное, независимое от разговора, происходило в это время между им и девкой.
— Да что, надо бы на той неделе сыграть. Мы готовы, —
отвечала старуха просто, спокойно, как будто Оленина не было и нет на свете. — Я всё для Марьянушки собрала и припасла. Мы хорошо отдадим. Да вот немного не ладно. Лукашка-то наш что-то уж загулял очень. Вовсе загулял! Шалит! Намедни приезжал
казак из сотни, сказывал, он в Ногаи ездил.
— Это
казаки баловались, —
отвечал Ерошка.
— Ты не куражься, Лукашка, а слушай ты мои слова, —
отвечала она, не вырывая рук, но отдаляя от себя
казака. — Известно, я девка, а ты меня слушай. Воля не моя, а коли ты меня любишь, я тебе вот чтò скажу. Ты руки-то пусти, я сама скажу. Замуж пойду, а глупости от меня никакой не дождешься, — сказала Марьяна, не отворачивая лица.
— Дурак, дурак, Марка! Не такие люди! —
отвечал старик, передразнивая молодого
казака. — Не тот я был
казак в твои годы.
Мать моя, зевая и закрывая рот рукою,
отвечала генеральше по-французски, что надо заплатить, и добавила, что с одного ее кузена на Кавказе какие-то
казаки на постоялом дворе потребовали пять рублей за пять яиц и, когда тот не хотел платить, заперли его на дворе.
— Слава богу! справились с злодеями, —
отвечал казак. — Я приехал передовым.
— Вытолкать? меня?.. Попытайтесь! —
отвечал незнакомый, приподымаясь медленно со скамьи. — Ну, что ж вы стали, молодцы? — продолжал он, обращаясь к
казакам, которые, не смея тронуться с места, глядели с изумлением на колоссальные формы проезжего. — Что, ребята, видно — я не по вас?
Из ставки начальника прибежал было с приказаниями завоеводчик; но атаманы
отвечали в один голос: «Не слушаемся! идем помогать нижегородцам! Ради нелюбви вашей Московскому государству и ратным людям пагуба становится», — и, не слушая угроз присланного чиновника, переправились с своими
казаками за Москву-реку и поскакали в провожании Кирши на Девичье поле, где несколько уже минут кровопролитный бой кипел сильнее прежнего.
Кирша повел их по тропинке, которая шла к селению. Желая продлить время, он беспрестанно останавливался и шел весьма медленно,
отвечая на угрозы и понуждения своих провожатых, что должен удостовериться по разным приметам, туда ли он их ведет. Поравнявшись с часовнею, он остановился, окинул быстрым взором все окружности и удостоверился, что его
казаки не прибыли еще на сборное место. Помолчав несколько времени, он сказал, что не может исполнить своего обещания до тех пор, пока не развяжут ему рук.
— Уж и я? Просто мое чучело, —
ответил Казаков тoчь-в-точь тем же тоном, как он, играя Аркашку,
отвечал Несчастливцеву на слова его: «Тебя четыре версты нагайками в Курске гнали». — «Уж и четыре?»
Вопросами дня тогда был чугуевский бунт:
казаки не хотели быть уланами и на все делаемые им убеждения
отвечали, что они «воле правительства подчиняются, но своего желания не имеют».
Миронов свистнул; ему
отвечали тем же, и человек десять
казаков высыпали навстречу путешественникам: это был передовой пикет летучего отряда, которым командовал артиллерийский офицер.
— Французы? —
отвечал спокойно
казак, — вон там!
— Да покамест ничего! —
отвечал один из них, закручивая свои густые с проседью усы. — Мы стоим друг против друга, на передовых цепях от скуки перестреливаются; иногда наши
казаки выезжают погарцевать в чистом поле, рисуются, тратят даром заряды, поддразнивают французов: вот и все тут.
— Я очень рад, —
отвечал русской генерал, — что
казаки в точности исполняют мои приказания; мне также весьма приятно слышать из уст вашего величества, что крестьяне наши показывают себя достойными имени русских.
Дьячиха ничего не
ответила, а только сердито застучала своими ухватами. В избу то и дело приходили
казаки за хлебом. Некогда было дьячихе бобы разводить. Присел Арефа к столу, поснедал домашних штец и проговорил...
Теперь оставим пирующую и сонную ватагу
казаков и перенесемся в знакомую нам деревеньку, в избу бедной солдатки; дело подходило к рассвету, луна спокойно озаряла соломенные кровли дворов, и всё казалось погруженным в глубокий мирный сон; только в избе солдатки светилась тусклая лучина и по временам раздавался резкий грубый голос солдатки, коему
отвечал другой, черезвычайно жалобный и плаксивый — и это покажется черезвычайно обыкновенным, когда я скажу, что солдатка била своего сына!
—
Пришлец бесстрашно
отвечал, —
Свой путь в горах я потерял,
Черкесы вслед за мной спешили
И
казаков моих убили,
И верный конь под мною пал!
Говорят им
казаки: «Слава богу!» Те им
отвечают: «Вовеки слава».
— Известно что, —
отвечал Артемий. — Зачал из золотой пушки палить да вещбу говорить — бусурманское царство ему и покорилось. Молодцы-есаулы крещеный полон на Русь вывезли, а всякого добра бусурманского столько набрали, что в лодках и положить было некуда: много в воду его пометали. Самого царя бусурманского Стенька Разин на кол посадил, а дочь его, царевну, в полюбовницы взял. Дошлый
казак был, до девок охоч.
— По-вашему, разбойники, по-нашему, есаулы-молодцы да вольные
казаки, — бойко
ответил Артемий, с удальством тряхнув головой и сверкнув черными глазами. — Спеть, что ли, господин купец? — спросил Артемий. — Словами не расскажешь.
— Воистину воскрес, —
ответил казак, не поднимая головы.
— Мы разойдемся тогда, —
отвечали ему, — когда получим объяснение от попечителя, а если вам угодно, чтобы это случилось поскорее, то пошлите за ним своего
казака.
— Месяц на месяц не придется, Патап Максимыч, —
отвечал Чубалов. — В иной месяц, кроме расхода, нет ничего, а в другой и больно хорошо. К примеру взять: у Макарья в ярманке, на Сборной в Симбирске, в Ирбитской. Да еще когда на Вятку к тамошним домоседкам заедешь либо на Урал к
казакам.
Марьянка, как всегда, не сразу
отвечала и медленно подняла глаза на
казаков. Лукашка смеялся глазами, как будто что-то особенное, не зависимое от разговора, происходило в это время между ним и девкой».