Казачьи сказки

Борис Александрович Алмазов, 2023

Сказки казаков всех Казачьих Войск в авторском пересказе для семейного чтения

ЧЬИ ЭТО СКАЗКИ?

Конечно, казачьи! Но написал-то их я! Написать-то написал, да ведь не выдумал. Я их слышал с детства, забывал, когда вспоминал, сам рассказывал, а потом сел за письменный стол и написал, как запомнил.

Вернее, они сами написались, будто жили во мне, ожидая своего часа. Так чьи же они?

А что тут голову ломать? Вот Алексей Толстой прочитал когда-то сказку Каллодио «Приключения Пиноккио», а через много лет написал сказку «Приключения Буратино» — в общем-то, совсем другую, хотя Буратино и Пиноккио, безусловно, родственники, хотя довольно дальние.

Так что сказки эти казачьи… и мои! Я ведь тоже — казак! А казаки кто такие? Опять загадки да путаница. Сами казаки считают себя народом. Древним, многовековым, когда-то, возможно, говорившим на другом языке и постепенно вошедшим в состав огромного русского народа.

Некоторые ученые предполагают, что в казачество сложились разные народы, перемешались, приняли общий язык — русский, но остались своеобразной частью русского народа.

А в Российской Империи и в Советском Союзе считали, что казаки это сословие, которое сложилось под влиянием обстоятельств. Жили на окраинах русской державы, служили, охраняя ее, вот и выделились в особый слой — служилых людей.

Еще добавляли, что казаки — беглые крепостные. Правда, эта точка зрения никак исторически не подтверждается, а только показывает, как относились к казакам в царской России и в СССР.

Как видите, в истории казачества больше вопросов, чем ответов. Поэтому я, пожалуй, скажу только факты, а там понимайте, как сумеете.

В казачьих преданиях смутно говорится о том, что предки современных казаков крестились от Кирилла Равноапостольного в 860 году в Азове, что после падения первой феодальной державы на территории Европы — Хазарского каганата, входившие в его состав «черкасы», ещё называвшиеся «козаки», ушли на Днепр, Волгу, Дон, Яик, а на Тереке они жили всегда.

В 1026 году князь Мстислав повел каких-то казаков против Ярослава Мудрого.

Казаками называли себя пришедшие в степи половцы. Казаки были и у татаро — монголов. Вот только кого так называли? Потомков дагестанских хазар, половцев, разведчиков-гвардейцев в монгольском войске? Кто были они, на каком языке говорили и кем приходятся нынешним казакам — еще предстоит открыть.

Современное казачество начинается со службы Русскому государству. Отношения были непростые, и это тоже отразилось в сказках. В России казаки стали сословием, и сегодня они неотъемлемая часть русского народа. Хотя в казачье сословие входили и украинцы, и татары, и буряты, и чеченцы, ингуши, калмыки и другие, их называли казаками по службе, в отличие от казаков по корню. Кстати, потомки казаков в этих народах до сих пор помнят, что они «из казаков»!

Казаками были и остались загадочные народы, такие, как нагайбаки: говорят по-татарски, а по вере — православные христиане. Трогательно звучат их молитвы на татарском языке: «Христос — Алла!»

Правительство вседа жестоко обращалось с казаками. Они принимали участие во всех войнах Российской империи, по приказу переселялись на новые места, заселяя Сибирь, Забайкалье, Амур, Уссури… Какие-то казачьи войска упразднялись, взамен создавались новые. К 1917 году в России насчитывалось 11 казачьих войск: Донское, Кубанское, Терское, Астраханское, Оренбургское, Уральское, Семиреченское, Забайкальское, Амурское, Уссурийское, Сибирское. Кроме того Красноярские и Иркутские сотни и Якутский казачий полк. Всего 4 млн. 434 тысячи человек (мучин, женщин, стариков и детей).

Потомки запорожских и слободских казаков (числом более миллиона) помнили, что они — козаки, хотя не несли казачью воинскую службу. Их называли не войсковые казаки. Казаками себя считали и считают потомки Азовских, Черноморских, Бугских казаков, Енисейцы, Волгцы, Тюменцы и др. Они упорно во время Всероссийской переписи населения в графе национальность пишут «казак». По последней переписи их «сосчитали» всего 142 тысячи.

И с ними трудно не согласиться, потому что они сохранили, где больше, где меньше, казачью культуру, речь, обычаи, сказки… Огромный, многоликий, пестрый мир от Дуная до Камчатки и мыса Дежнева, где тоже живет несколько казачьих семей, пришедших сюда в XVIII веке и сохранивших песни, язык, воспоминания…

Скажем, потомственные Донские казаки помнят, что их дальние предки относились к тем племенам или народам (?): чигам верхнедонским, севрюкам (отсюда Северский, а не Северный Донец), и черкасам (а не черкесам!) на Нижнем Дону, родственникам черкасов — предков запорожцев с Днепра.

А Кубанцы даже говорят на разных языках: выходцы с Дона — линейцы — "гутарят"по-русски, а потомки казаков-черноморцев, переселенные сюда Екатериной II,"балакают" — «кубанской мовою».

Что касается речи, то каждая станица, я уж не говорю об округе или Войске, говорит со своими особенностями, а, например, Уральцы имеют собственный диалект.

Вот мне и захотелось объединить сказки разных казаков в одной книге потому, что это сказки одного народа. Они замечательны своей своеобычностью: вот вроде бы сказка русская, похожа на русскую сказку, а мораль совершенно другая, или образы совсем по-иному трактуются. А еще казачьи сказки похожи на сказки соседствующих с ними народов: семиреченские на казахские и киргизские, терские на дагестанские. Похожи, да не такие же!

Некоторые сказки мне и рассказывали то не по-русски, а по — калмыцки, по-татарски, и переводили, а украинский говор я и сам понимаю… Вот какие сложности.

А надо ли их знать? Наверно надо, тем более, что, как говорится, знания за спиной не носить! Пригодятся.

Для кого эти сказки? Для всех! Я специально составлял эту книгу так, чтобы в нее вошли и смешные, и грустные, и волшебные, и страшные сказки.

А еще сказки, которые мало знакомы читателям: сказки-апокрифы, предания на основе библейских сказаний (Благоразумный сотник. Христово воинство. Богородицины дети.), где героями вместе с казаками и казачками выступают и Христос, и Богородица, и Святые.

Сказки об исторических героях: про Платова, Бакланова, Некрасова… Может, и не случалось с ними ничего подобного, да только так казаки видели своих героев, так рассказывали о них.

Сказки-шутки, сказки-анекдоты, которые восходят к арабской восточной традиции, к хаккайяту (так это называется).

И читать эти сказки хорошо бы вслух, всей семьей. Потому, что сказки должны звучать, они сказываются, и я, как мог, старался передать особенности казачьей речи.

Книжка эта для всей семьи, потому что есть в ней сказки и для детей, и для взрослых… Если вы их полюбите да запомните, значит, они Ваши!

Борис Алмазов

ВОЛШЕБНАЯ КРАСА — ВСЕМУ СВЕТУ ЧУДЕСА

ВОЛШЕБНАЯ РЫБА

Жили-были старик со старухой на самом берегу Каспия. Старик рыбу ловил, старуха на бахче ковырялась да хлеб пекла. Жили, как все, не хуже, не лучше. Поехал старик ловить рыбу артелью, когда весь улов казаки делят между собой поровну. Заехали в плавни на Ахтубе. А там, кто как ловит, не видно. После лова казаки всю рыбу вместе сваливали да перекупщикам продавали, а вырученные деньги артельный атаман делил.

Вот пошел старик «морды» проверять. В одной ничего, в другой один карасик ледащенький, а в третьей волшебная рыба — невелика, а только никогда старик такой не видел: чешуя золотая, голова серебряная, а перья рубиновые, свет от рыбы идет радужный…

— Отпусти, — говорит волшебная рыба, — меня в море. Я тебя отблагодарю.

— Не могу! — говорит старик. — Мы артелью рыбу ловить уговорились. Я тебя атаману сдать должен, он уж рассудит.

— Знаю, как он рассудит, — говорит рыба. — Не видать мне больше вольной волюшки, а у меня дети малые, отец с матерью старые.

Жалко стало старику, махнул он рукой, да и выпустил рыбку в волны! Вильнула волшебная рыба рубиновым хвостом да и была такова.

С тех пор старик не знал, что такое неудача. Один он столько рыбы ловил, сколько вся артель не ловила. И стала его старуха донимать:

— Зачем ты в артели ломишь?

— Да ведь я казак! Мы испокон веку все сообща делаем. Как же без товарищей?

— Какие они товарищи — пьяницы да гуляки. Ты один ломишь, а они на твои барыши гуляют.

— Да ведь нет в том моей заслуги! — и рассказал жене про волшебную рыбу.

— Да откуда ты знаешь, что это она в твои сети рыбу загоняет, ты, может, сам рыбак умелый.

— Да век такой удачи не было! Сколь не закину сети, столь и поймаю! Вот с этого часа вся станица в достатке живет да богатеет.

— А ты пойди да проверь, — говорит старуха. — Покликай рыбу, а коли она тебе потрафляет, так пусть сразу золота даст, а не рыбу в сети гонит. Станем жить без труда! Не молоденькие уже, пора и отдохнуть.

Поплыл старик на баркасе на то место, где волшебную рыбу поймал. Похлопал веслом по воде, позвал волшебную рыбу. Выплыла она, блеснула на солнышке золотыми боками да серебряной головой.

— Что, — говорит, — старик, аль тебе моя служба не в прок? Я свое слово держу — много тебе рыбы в сети загоняю. Вижу я, как с моих трудов вся ваша артель богатеть стала — по всему берегу новые курени стоят, таможню под железную крышу подвели, на церкви купол позолотили…

— Да премного вами довольны! — старик говорит. — Однако, ежели с нашей стороны услугу вы видите и отблагодарить нас хотите, то желательно было бы не рыбой, а золотом получить.

— Хорошо! — говорит рыба. — Можно и золотом. Откуплюсь, мне и хлопот меньше. Хотя весело было рыбу твоей артели в сети загонять, Я уж было к вам попривыкла. Народ, вы веселый, дружный и поете склад но. Дам я вам на артель котел золота. Не маловато ли?

Старик разохотился, да вовремя удержался. И то от золота баркас так огруз, что едва бортами воду не черпал, еле старик до дома добрался.. Ахнула старуха, когда золото увидала и давай причитать:

— Где мы такое богатство пря тать будем?

Старик говорит:

— Чего прятать, это ведь на все: дадено!

— Еще чего! — кричит старуха. — Ты ловил, тебе удача, а вахлаков-то твоих на кой ляд содержать? Какая их заслуга?

— Эй, старуха! — рассердила казак. — Я казак прикоренный, я от товарищей никогда не откажусь! Hi всех, стало быть на всех!

— Да? — говорит старуха. — А — ты им расскажи, как ты волшебную рыбу от дележа-дувана утаил! Враз узнаешь, какие они тебе товарищи, i как отец-атаман тебя помилует. Добро, коли плетюганами наградит, то в куль, да и в воду! А уж на пай свой не надейся! За измену не то что пая — жизни лишат.

Смутился старик:

— Чего ж делать!

— Я и сама знаю! — отвечает старуха. — Прознают ведь казаки твои чертовы, что нам золото привалило, мигом отымут, да раздуванят и пропьют-прогуляют, сопливым своим ребятишкам на пряники раздарят Иди — ко ты к своей рыбе да попроси ее, пусть она нас сильными сделает i такими, чтобы нас все боялись и по дойти к нам не смели.

Старик скорее в лодку да к волшебной рыбе.

— Хорошо! — говорит рыба. — Как только вы со старухой к золоту прикоснетесь, так и станете сильными, и все бояться вас станут.

Приехал старик домой.

— Ну, старуха, — говорит, — все в порядке. Как до золота коснемся, какими надо сделаемся.

Бросились они со старухой к котлу, дотронулись до золотых монет, да и превратились в тигров.

Зарычали, заметались по куреню, на баз выскочили. Увидали их артельщики-станичники, бросились в разные стороны, кто куда! На колокольне сполох ударили.

— Тигры из плавней в станицу зашли.

Похватали казаки ружья да пики, вилы да сети, окружили дедовский курень. Тигры по двору мечутся, рычат. Атаман и говорит:

— Что мы на них пялимся! Это тигры-людоеды — старика со старухой схарчили! Их непременно застрелить надо.

Так и сделали. Да еще потом дивились долго: почему у тигров убитых шкура такая золотая с разводками, как на старинных монетах. Эти две шкуры потом в Астрахань купцам продали — большой барыш взяли.

А деда с бабкой долго вспоминали, жалели их, потому как и отпевать в церкви нельзя — тел-то нету, без вести пропали.

ОТЦОВСКАЯ ПУЛЯ

Охотились отец с сыном на кабанов в тугайных зарослях. И сильно им не везло, да так, что беда случилась. Подняли они кабанов с лежки — сын за стадом погнался, да не заметил, как самый старый и опытный кабан приотстал и бросился на отца. Обернулся казак, а его отец лежит, кровью истекает — живот ему кабан распорол. Дотащил казак отца до землянки, уложил, как мог перевязал…

— Видно конец мой приходит, — говорит отец. — Я жил честно, устал сильно и смерти не боюсь, как Господь решит, так и воздаяние посмертное приму, а вот через то жалкую, что оставляю тебя нищим, никаких у нас с тобой достатков нет.

— Как нет?! — сын отца утешает. — Какое ты мне здоровье дал: руки-ноги крепкие, глаза меткие, на плечах голова, а не котел, да честное имя.

— Из чести шубы не сошьешь, — говорит отец. — А все ж ты ее береги. Без чести у нас ничего совсем не останется. Потеряем честь, чем на страшном Суде оправдываться станем? А вот тебе наследство: мультук, боевые припасы да мешочек соли… Да возьми еще пулю свинцовую, старинную, что у меня на гайтане рядом с крестом висит. В Хивинском походе она в меня попала, да не убила. Прими сынок пулю, в моей крови омытую, и родительское благословение на все доброе и светлое, а на худое и темное благословения моего родительского тебе нет.

С тем и умер.

Похоронил сын отца. Повесил на шею пулю, собрал припасы в мешок, мультук на плечо закинул да и пошел через пустыню к постам казачьим. Какая уж теперь охота? Один остался. Надо к людям выбираться.

Семиреченцу пустыня — дом родной. Идет от колодца к колодцу по ночам, днем в тени отдыхает. И воды для него в пустыне полно, и еды. А небывалому-то человеку в пустыне смерть.

Вот вышел он на берег озера — мелководного да теплого. Смотрит на берегу люди лежат — умирают. Спрашивает:

— Что случилось? Кто вы такие?

— Мы, — отвечают, — купцы из Китая. Возвращались с караваном из России, на нас аргыны напали — ограбили. Еду и верблюдов забрали, вот лежим, смерти дожидаемся.

— Кто же возле еды с голоду умирает? — говорит казак. — Тут в озере рыбы полно!

— А у нас сетей нет.

— Да на что сети? Так наловим. — Поймал казак кузнечика-кобылку, вытянул у китайцев из халата шелковую нитку на леску, а отцовскую пулю вместо грузила привязал. Только закинул, аж вода закипела — так рыба на приманку бросилась. Никто, видать, ее прежде не лавливал. Часу не прошло — казак уже и ухи наварил, и рыбы напек. Накормил китайцев, а они только языками прищелкивают да головами качают.

— О, наш спаситель, ты великий волшебник!

— Да ладно! — говорит казак. — Попробую — ка я караван ваш отбить.

— Разве это возможно? — китайцы говорят.

— Конечно, невозможно! — Казак отвечает. — А только мне без верблюдов вас отсюда не вытащить. Идти-то вы не можете — больные все.

Наловил он для караванщиков язей, чтоб запас был, отвязал отцовскую пулю от лески, повесил на шею да и пошел в ту сторону, куда разбойники верблюдов угнали.

Но решил он не по следам идти, а через барханы напрямую.

А в пустыне совсем воды нет, только колодцы редкие встречаются. День шел казак, ночь шел, да еще день, и еще ночь. На третьи сутки кончилась у него вода, не рассчитал. Колодец повстречал, а он пересох весь. Отлежался казак в жару самую и через пески дальше поплелся. Жажда его совсем замучила, совсем казак силы потерял.

— Эй! — думает. — Был бы отец жив, подсказал бы, что делать.

Достал пулю, покатал на руке. И точно его подтолкнул кто — положил пулю в рот. Языком перекатывает — легче стало! Еще десять верст прошел, к колодцу вышел, где разбойники ночевали. Подполз поближе, слушает.

Сидят разбойники у костра, разговаривают-сокрушаются.

— Добычу взяли хорошую, нам соболей и куниц русских до конца дней хватит, а главного верблюда рогатая птица унесла. Там в тюках драгоценные камни были.

— Надо было камни вам, ишакам, раздать! — говорит их предводитель, старший разбойник Алтын-бек. Казак его сразу узнал. — Если бы даже одного из вас рогатая птица унесла, все меньше бы убытку было.

— Лучше бы мы всех верблюдов потеряли, чем этого одного! — вторят ему аргыны.

— Глупости говорите! — Алтын-бек их ругает. — Ослиные вы

головы! Как бы мы до этого колодца дошли! Подыхали бы, как те китайцы, что мы у озера бросили, с голоду! Без верблюдов эту пустыню не перейти!

— Вам не перейти, а я перешел! — думает казак. — Пуля отцовская помогла.

Долго болтали аргыны, дожидались, пока дневная жара спадет. А казак в песок зарылся, да слушал. Потом напоили аргыны верблюдов, навьючили, сели ужинать… А казак, как змея, к верблюдам подполз, колокольчики отвязал, да и угнал караван. Часа три верблюдов вскачь гнал, только потом остановился передохнуть, да первый раз немного воды попил. Осторожно, чтобы не умереть!

Погони за ним не было. У аргынов ни верблюдов, ни лошадей не осталось. Пускай к себе пешком возвращаются по краю пустыни, где озера есть. А казак наш по барханам пошел! На четвертый день к китайцам вышел.

Они-то уж думали, что он погиб, и свою судьбу оплакивали — понимали, им самим без проводника из незнакомых мест не выйти.

Уж они его благодарили, уж они удивлялись, как он и сам ушел, и верблюдов увел, и весь товар вернул.

— Как же это тебе удалось?

— Пуля отцовская помогла, — казак отвечает. Китайцы, конечно, ничего не поняли, а казак им не объяснил.

Вот наловил казак напоследок рыбы, набрали купцы бурдюки воды и тронулись в путь.

— Только пойдем мы путем дальним! — казак говорит. — Чтобы нас аргыны не перевстрели!

Долго ли, коротко ли идут, порох они весь истратили, сайгаков стреляли, а скоро рыба вся кончилась. Воду у колодцев набирали, а еды совсем нет. Хотели верблюдов резать, да казак не дал.

— Тут, — говорит, — горы недалеко. Орлы большие летают, я вам орлов наловлю, а вы их зажарите! Говорят вы, китайцы, большие повара.

А ловить вот как наловчился: привязал пулю к шелковой нитке. Сам ляжет на бархан, будто мертвый, орлы слетятся падаль клевать, он метнет в них пулей, да шелковой ниткой и опутает. Китайцы потом из орлов жаркое делали: ничего — вкусно!

Вот лег казак однажды на бархан — приготовился орла поймать, как вдруг раздался страшный шум, не успел казак опомниться, а уж по небу летит! Подхватила его рогатая птица, про которую он прежде слыхивал, а видеть никогда не видывал, да высоко в горы унесла.

Опомнился он в большой пещере. Ощупал себя: руки, ноги целы, кости не поломаны, а синяки кто считает! Стал осматриваться. Рогатой птицы нет, видать, на охоту улетела, а его про запас оставила, может, к ужину, а может, и к завтраку. А то, что склюет она его обязательно, у казака и сомнения не было — полным-полна пещера костей. Тут и конские, тут и сайгачьи, тут и верблюжьи, есть и человеческие. Одни кости белые, совсем рассыпались, другие свежие. А в дальнем углу лежат горами сокровища, тут в истлевших тюках и посуда золотая, и оружие в серебре. А один тюк поновее других будет. Развернул его казак, а там камни самоцветные. Догадался он, что это тот тюк, о котором разбойники говорили. Вот где отыскался.

— Ладно, думает казак, мне тут сокровищами любоваться некогда! Надо выход искать. А выход — вот он, пещера не запертая, да только у самого входа пропасть бездонная — не выйдешь. Казак туда камень бросил, а как он на дно упал, не услышал. Однако пропасть не больно широкая, а на другом краю пропасти дерево растет. Прикинул казак — как раз оно через пропасть-трещину мостом ляжет.

Достал пулю отцовскую, к нитке шелковой привязанную, поцеловал ее и говорит: «Выручай пулька, в отцовский крови омытая», — да и метнул на вершину дерева. Зацепилась пуля за вершину, обмоталась вокруг ствола. Казак дерево потянул-потянул, до веток добрался да и пригнул ствол через пропасть. Взвалил на плечи тюк с драгоценностями, переполз по дереву на ту сторону, а там и тропка отыскалась, через день в долину спустился.

В долине казачий пост стоит, казаки границу стерегут. Те самые казаки, к которым он шел. Накормили его казаки, напоили, стали расспрашивать, как он пропал, да где странствовал. Парень рассказал, показал тюк с драгоценностями. Казаки говорят:

— Что ж нам тебе не верить! Мы эту рогатую птицу знаем! Она над нами часто летает.

— А что ж вы ее не убьете?

— А зачем? Она нас не трогает! Приказа убивать ее не было. Эдак мы станем палить, куда не попадя — скоро на земле одни камни да песок останутся.

Урядник говорит:

— Ты, паря, не больно рассиживайся. Там тебя купцы дожидаются. Помрут ведь ни за что, ни про что. На тебе грех. Казачьей чести урон.

Растолковали ему, как до Китайского царства добраться, дали верблюда для поклажи, припасов воды, пуль да пороха. Напоследок посмотрели камни драгоценные.

— Чего от них люди с ума сходят? Ни вида в них, ни пользы. Ну, блестят. Так с этого блеску сыт не будешь. Ну, их к бесу! Отдай китайцам от греха, а то им богдыхан за потерю головы поснимает. У них это быстро!

Простился казак со своими, повесил на шею пулю отцовскую и поехал купцов искать. Дня через три нашел. У китайцев от радости ажник речь отнялась. Глядят на него, руками охлопывают, а сказать ничего не могут. Поначалу-то думали, что он оборотень! Видели, как его птица рогатая унесла, уже по нем и отходную отслужили, а он вот — живой стоит. А как достал он пропавшие драгоценности, так купцы перед ним на колени попадали. Не то он волшебник, не то святой.

— Да какой я волшебник, — парень отнекивается, — мне вот пуля отцовская помогла.

Через месяц привел казак караван в Китай, в целости и сохранности.

В Китае народу полным полно. Все кричат, все бегают. Бабы в штанах, а мужики с косами. Ну, да это казаку не в диковину — он китайцев и прежде видал — в Верной крепости: меха, которые с отцом промышляли, китайским купцам продавали.

Как они в китайский город въехали — набежала тут народу тьма-тьмущая, вся купеческая родня, все знакомые. Уж они казака расхваливали, благодарили, его от стыда в жар бросало. «Да что вы, — говорит, — право слово, мне совестно! Ну, вывел из пустыни и вывел, на то я и казак».

Вот, дней через несколько, ведут его к богдыхану — правителю, во дворец.

Такой роскоши казак никогда не видывал. Стоит золотой дворец в райском саду. В этом саду деревья диковинные, на деревьях птицы невиданные сидят, сладкие плоды-ягоды клюют. Во дворце все в коврах да в шелках, кругом стража стоит, а сам богдыхан сидит на золотом троне, над ним балдахин с колокольчиками. Подле трона табуреточка золотая, тут положено богдыхановой дочери сидеть, ан вот нет никого. Богдыхан ну казака хвалить-благодарить, казак отмалчивается да отнекивается. А купцы поддакивают, да все рассказывают.

Богдыхан слушал-слушал да и говорит:

— У меня дочь больна, мог бы ты, к примеру, ее вылечить?

— Да нет! — говорит казак. — Я не доктор, в этом деле ничего не понимаю, лечить не умею.

— Не скромничай, — говорит богдыхан. — Мы знаем, что ты великий волшебник. Лечи! А не вылечишь — отрубим тебе голову.

Вокруг стража стоит, мечи-то у стражи наточены, мигни богдыхан — враз голову снесут.

Делать нечего, пошел казак к богдыхановой дочери. Лежит девушка в своей спальне на серебряной кровати, все окна шелком алым занавешены, все ставни плотно затворены, кругом горят свечи да курильницы — дым глаза ест! Духотища — не продохнуть.

Вокруг принцессы няньки-мамки, слуги да плакальщицы — все воют, причитают, друг перед другом стараются.

Принцесса лежит вся бледная, махонькая — личико с кулачок, цветом как лимон.

— Во! — думает казак. — Тут и здоровый больным сделается, в уме тронется.

— А ну-ко! — говорит богдыхану. — Прикажите всех гнать в три шеи с ихней музыкой!

Все курильницы загасил, свечи задул, ставни вышиб, окна растворил. Пошел в покои свежий воздух сада. Принцесса свежего воздуха вдохнула и улыбнулась. Тут все придворные закричали, обрадовались. Богдыхан говорит:

— Лечи ее хорошенько! Не вылечишь — голова с плеч. Делать нечего. Подумал казак да и вывез принцессу от гула и шума городского на берег реки в широкую степь. Поставил юрту, стал охотиться. Быстро принцесса на вольной волюшке на поправку пошла. Казак ее сайгачатиной кормит, кумысом поит да песни поет. Недели не прошло, а принцесса уже из юрты выходить стала. Две не минуло, а она в степи стала цветы собирать да букеты составлять. А на третью неделю казака окликнула, а у нее с губ алый рубин и две жемчужины упали.

— Это что еще за чудо? — казак говорит.

— Это моя погибель, — говорит принцесса. — Из-за этого моего таланта меня взаперти держат, да все время петь заставляют, тогда у меня с губ алмазы сыплются. А казна богатеет. Мой отец, богдыхан, хоть и любит меня, а богатство любит больше, совсем меня замучили, я от того и заболела. Зачем ты меня вылечил?!

— Господи ты Боже мой! Да что вы тут помешались все на камушках-то этих! На что они нужны? В наших местах горсть таких камней краюхи хлеба не стоит.

— А где такие места?

— В России, в Семиречьи. Где я родился, где отец мой похоронен.

— Как бы я хотела там побывать! — говорит принцесса.

— Бежим! — говорит казак.

— А ты меня замуж возьмешь?

— Можно и замуж. Вот окрещу тебя в станичной церкви и повенчаемся!

Ночью, когда только караулы не спали, те, что охраняли или стерегли казака и принцессу, он незаметно вывел двух коней, обмотал им копыта тряпками, усадил принцессу, взял запас воды и припасов, винтовку — мультук, порох да патроны и ушел в сторону гор, через пустыню.

Утром хватилась стража, а беглецов и след простыл. Немедля снарядили погоню — сотню всадников на лучших конях!

Да разослал богдыхан строжайший приказ ко всем окрестным племенам: перехватить беглецов, а кто перехватит — тому награда обещана.

От стражников казак с принцессой легко ушли, а вот как в пустыне оказались, стали нагонять их аргыны. Догадались они, кто принцессу увез — их давнишний обидчик, что у них добычу и верблюдов отнял. Нагнали аргыны беглецов на свежих конях, не уйти казаку.

— Вот что, — говорит он принцессе, — видать не судьба нам вместе быть. Бери коней и скачи в сторону гор, а меня не поминай лихом — я их задержу, а может, и сам как-нибудь выкручусь… Ищи казаков, они тебя в обиду не дадут.

Не хотела принцесса уезжать, плакала, просила, чтобы не гнал ее казак.

— Если меня любишь, — говорит он, — беги. Беги ради Бога, а то разбойники тебя лютой смерти предадут.

Умчалась принцесса. А казак лег за барханом и начал разбойников пулями из седел ссаживать. Сколько пуль у него было, столько врагов и положил. Перебил всех бандитов, остался один — предводитель Алтынбек.

— Эй, казак, — кричит он из-за бархана. — Это говорю я — Алтынбек, мое слово золотое крепче стали! Давай подружимся. Живи у меня гостем со своей принцессой. Я тебя содержать, кормить-поить буду, а камни драгоценные будем делить поровну. Давай дружить.

— Эй! — кричит казак. — Это по вашему Алтын — золотой, а у нас, у казаков, алтын — три копейки! Да слово твое и трех копеек не стоит! Дружил волк с кобылой, оставил хвост да гриву. Иди-ко подобру-поздорову своей дорогой, а я своей пойду!

Совсем озверел Алтынбек, стрелял-стрелял, припасу-то у него много, а все мимо.

А казак снял с гайтана отцовскую пулю, зарядил в последний раз свой мультук.

Уже стемнело, и в темноте хотел казак уйти через барханы. Тут вспыхнул выстрел Алтынбека, а казак его не услыхал — пуля ему в грудь попала.

Встал из-за бархана Алтынбек, захохотал. Пасть свою поганую раскрыл, а казачий мультук возьми и выстрели! Влетела отцовская пуля в разбойничью голову, разнесла ее вдребезги и пропала в песках.

Хорошо, конечно, что разбойник пропал, да что толку, наш-то казак убитый лежит, мертвый.

Вернулась китайская принцесса. Она по дороге купцов встретила, которых казак от смерти спас, — те живо караван повернули да за казаком поехали. Быстро дошли, да маленько припоздали — казак-то еще теплый, да не живой.

Заплакала принцесса, заголосила, посыпались у нее с губ алмазы чуть не по кулаку. Купцы ей говорят: «Что даром плакать — привяжи мешок шелковый да и плачь туда».

— А зачем вы такое говорите! — принцесса плачет. — Мне без этого казака все не мило.

— И нам его очень жалко, — купцы отвечают. — Однако, что же богатству-то зря пропадать.

Положили они казака на верблюда и повезли его к горам Алатау, где казачьи посты стояли.

— Он, — говорят, — казак, пусть с ним его народ разбирается, может, у них какое лекарство есть, которого и мы не знаем.

Приехали на линию, казаков встретили. Загоревали казаки.

— Много, — говорят, — у нас разных средств есть, а только от смерти нет лекарства. А жалко парня! Вон у него серьга в ухе — последний в роду, на нем фамилия кончается. Никак ему помирать нельзя.

Вдруг над ними зашумело. Прилетела рогатая птица. Села на гору и говорит человеческим голосом.

— Эй, люди с малиновыми полосками на штанах, с длинными мультуками! За то, что вы не разрушаете мое гнездо, я вам помогу. Далеко в горах Тибета живет старый лама-знахарь, он умеет вылечивать мертвых. Приготовьте мне еды и воды в бочках, поставьте на спину, посадите принцессу и вашего мертвого, я их отнесу.

Казаки мигом все свои припасы отдали, воды набрали.

— Давай-давай быстрее! Мы себе дичины настреляем.

Все управили, полетела птица, понесла принцессу с убитым казаком.

Долго ли, коротко летели. Прилетели в Черные горы, что небо на вершинах снежных держат. Тут старый лама-знахарь живет. Лама мертвого осмотрел и говорит:

— Можно воскресить, но это очень дорого будет стоить. Нужно будет вместо этого мертвого смерти какой-то откуп дать.

Принцесса говорит:

— Вот драгоценные камни и алмазы, что у меня изо рта сыплются — возьмите, они дорогие.

Лама говорит:

— За эти камни ты еды и воды на обратный путь купишь. За мое лечение иной выкуп требуется. Вот ты подумай: ни казак твой, ни купцы, ни ты за дела свои деньгами не расплачиваются! Казак за все жизнью платит, вот тут цена какая… Подумай, чем расплатиться можешь.

Принцесса и думать не стала:

— Возьми, — говорит, — мой талант — что с губ при каждом слове драгоценные камни сыплются, мою молодость и красоту, только воскреси казака моего.

— Правильно, — говорит, — ты рассудила. Правильно все поняла. Возьму я талант твой. Он тебе самой в тягость, отдам другой принцессе — будет ей испытание. А красоту и молодость себе оставь — молодость и красота вам с казаком самим пригодятся.

Спрыснул он казака из черной бутылки мертвой водой. Раскрылась у казака грудь простреленная, в пробитом сердце пуля лежит. Вынул ее лама, отдал принцессе.

— Он неделю спать будет. А проснется — год выздоравливать будет, ты его береги.

На прощание поднес лама принцессе ковшичек с питьем, она выпила, и хорошо ей стало, и весело. Засмеялась, а с губ камни не посыпались. Забрал лама ее талант.

Погрузилась принцесса на птицу, полетела птица. Летят над горами крутыми, казаки им снизу фуражками машут. Летят над пустынями песчаными, китайские купцы им кланяются, счастливого пути желают. Прилетели в долину реки Или. Тут принцесса с рогатой птицей простилась, положила казака под раскидистым орехом на кошму, а он и очнулся.

— Долго же, — говорит принцесса, — ты был без памяти.

— Э… А что же камни-то у тебя с губ не сыплются? — казак спрашивает.

Рассказала ему принцесса, как спасала его мертвого. Напоследок достала пулю, что лама из казака вынул, и говорит:

— Вот теперь это все наше богатство, таланта-то моего больше нет. Теперь он у другой принцессы появился.

— Жалко мне ее! — говорит казак. — Такая этот талант тягота! А что богатства нет — это как считать! Мы с тобой молодые, здоровые, сильные да любим друг друга, кругом наша родина, чего еще желать?

Стали они жить-поживать, как положено семиреченским казакам. Казак охотился, сеял хлеб, на службу ходил — границу стеречь, караваны охранять, а принцесса по хозяйству, по домашности. Скоро у них детишки пошли, семиреченские казачата. Старшему отец пулю подарил в своей крови омытую, что у него знахарь из сердца вынул. Единственную свою драгоценность, и нет ее дороже.

Поспрашивай у казаков — в каждой семье такая пуля есть, а то и не одна.

ВДОВЕЦ И ЛЮДОЕД

Служил в гвардейском полку урядник — первый стрелок во всей Гвардии. В темноте на слух в комара попадал. Служить бы ему, да служить — на каждом смотру все призы за стрельбу забирал. Царь с ним на Пасху с первым из нижних чинов христосовался. Вдруг приходит из станицы депеша — жена померла. Мальчонка урядников один сиротою остался.

А у казака никого родни не было. Он, как депешу получил, сразу государю прошение — тот его на льготу и в чистую.

Помчался казак домой. Сколько лошадей загнал дорогой! Мальчонку своего у соседей забрал и ушел на дальний хутор. Поселился там в пустом курене, стал своему мальчишке и отцом, и матерью! Ни на минуту с ним не расставался и на охоту с собой в башлыке таскал, благо мальчонка еще маленький. И на пахоту, отец на сабан налегает, а мальчонка на ярме сидит — хворостиной быков погоняет.

Мальчонка тоже рос подстать отцу, добрый да смышленый, работящий да ласковый. Многие казачки на отца с сыном поглядывали, многие хотели уряднику женой стать, а мальчонке матерью, да те только посмеивались: «Нам и вдвоем хорошо!»

А жить-то стали и впрямь хорошо. И худобы завели много, и пашню хорошую держали, и сад рассадили, а больше всего охотой да рыбалкой промышляли. И всегда вместе; работают вместе, спят вместе, песни поют вместе, даже стреляют вместе — отец целится, а сын второе ружье заряжает…

Так бы и жили, да появился в тех местах великан-людоед. Пришел он с гор. Поселился в чащобе, куда не пройти, не проехать ни пешему, ни конному.

Повадился он детей таскать. Казаки со всех хуторов и станиц в облаву на него ходили, но он их камнями закидал, скалами завалил. Потому незаметно к нему подобраться нельзя — был он трехглазый и треухий, как бы крепко ни спал, а все одно ухо да один глаз не спали — все видели и все слышали. А ручищи у него, как оглобли, а ноги, как колодезные журавли, шаг шагнет — сто саженей! Рукой махнет — запряжку волов валит. А страшный! Весь шерстью покрытый, из рта клыки, что твои кинжалы, торчат!

Собрались казаки на круг и порешили в новые места переходить. Ничего не могут ведь с людоедом поделать! Ни в строю, ни россыпью его не взять!

Пришел вдовец с круга расстроенный, сел у огня. Сынишка говорит:

— Что ты, отец, саламаты не ешь, что ирьян не пьешь, чего не весел?

— Уходим мы, сынок! — Отец говорит.

— А курень, а хозяйство, а пашня?

— Все бросаем! Людоед всему карачун навел. Круг решил от людоеда уходить в новые места.

Мальчонка маленький был, а толковый:

— Да нешто он от нас отстанет? Ему только покажи слабину-то — он за нами пойдет и всех заест! Тут-то мы дома, нас дедовские стены да церкви берегут, а в степи куда сховаемся? И кто знает, нет ли в новых местах такого же людоеда? Попадем из огня да в полымя!

Взял вдовец сынишку на руки и поцеловал.

— Совсем ты, — говорит, — у меня большой стал, разумный! Ишь, как выводишь — прямо писарь полковой! Но рассуди: детишков таскает, эдак он всех переест. А вас, знаш, как жалко!

— Жалко, а бежите! Куда бежите — то?! Эх вы, казаки! Был бы я побольше, уж я бы ему показал! Я бы не сробел!

— Не сробел бы, говоришь?

— Стыдно робеть! На нас мамушка с небес смотрит, как робеть-то?

— То-то и оно! — сказал вдовец. Уложил малыша спать, перекрестил на ночь, а сам никак уснуть не может. Ворочается, а сон не идет. Под утро забылся и увидал во сне жену.

— Уходите? — спрашивает.

— Уходим.

— А ты подумал, сколько детей умрет в дороге и в новом краю?

— Что же делать?

— У тебя сын есть! — сказала жена и растаяла, как облако.

— Так я потому и ухожу, что мне его жалко! У меня кроме него никого нет! — закричал вдовец и проснулся.

Около постели стоял сынишка.

— Отец, — сказал он. — Я во сне маму видел, она нам велела никуда не ходить! Я ее спросил, что нам делать, а она говорит: Отец знает!

Вдовец схватил сынишку на руки, пал на колени перед иконой и взмолился со слезами: «Владычица Богородица, вразуми! Все святые угодники, молите Бога о нас». А мальчик молча вытирал ему ладошкой слезы.

— Вот что! — сказал вдовец, когда помолился и успокоился. — Мы никуда не пойдем, мы биться станем.

— И я!

— И ты! Не забоишься? Ты, сынок, приманкой будешь!

— Я когда с тобой, ничего не боюсь.

Взял урядник все оружие, какое было в доме, все зарядил. Взял из сундука лучший свой чекмень, папаху и пошли они к той тропе, по которой людоед спускался с гор. Вдовец выбрал место, развел маленький костер, а на сухое дерево надел свой чекмень и папаху, только сначала все сучки на коряге заострил.

— Ну, сынок, — говорит, — молись и ничего не бойся, а я тут рядом в засаде буду! Ничего не бойся!

— Да ладно, отец! Ты сам не бойся! — сказал мальчик, усаживаясь у огня.

Вдовец себя дымом окурил, чтобы человеческий дух отбить, и лег так, чтобы стрелять было удобно.

Но он не знал, что у людоеда было одно волшебство — умел людоед напускать на людей сон.

Вот проухал пугач полночь — людоед вышел на охоту. Принюхался, почуял мальчика, дохнул раз, дохнул два — уснули мальчик с отцом. Стал людоед к костру подкрадываться…

Спит мальчик и снится ему, что мать через реку по льду переходит, а лед тонкий, трещит и гнется, а впереди полынья-промоина. Вот мать провалится! Вот не увидит промоины! Закричал мальчик ей «Мама!» и проснулся.

А людоед уже совсем к костру подошел.

— Отец! — что есть силы, закричал мальчик, вскочил на ноги и выхватил свой детский кинжальчик.

Проснулся вдовец. Вскинул ружье. Закричал людоед — кинулся на ребенка. Отскочил мальчик, выстрелил отец и не понял, попал или нет?

Зарычал людоед, завыл, опять прыгнул! Отскочил мальчик! Выстрелил отец из второго ружья, почти в упор. Еще сильнее завыл людоед — мальчик через костер перескочил, кинжалом перед собою размахивает.

Бросил отец ружье, кинулся к сыну, страшный свой длинный и широкий кинжал вытащил. Повернулся к нему людоед, в три глаза на него уставился. Растопырил руки-оглобли.

— Эх, — успел подумать охотник, — не достану кинжалом! Вот бы пика была!

А мальчонка схватил горсть пепла и швырнул людоеду в глаза, завыл людоед, за глаза схватился. Ударил его казак кинжалом в живот. По рукоять кинжал вошел, кровь черная брызнула фонтаном! Раскрыл людоед один глаз, бросился на казака, а тот отпрыгнул за сухостоину, на которой его чекмень висел, и напоролся людоед на острые сучки! Зарычал в последний раз. Прыгнул ему на спину казак и горло кинжалом перерезал. Издох людоед.

Бросился вдовец к сыну, а тот словно окаменел весь.

— Сынок! Сынок! — кричит. — Мы победили его!

Тут мальчик опомнился и заплакал.

— Что ты, что ты, родной!

— Ничего! — говорит мальчик. — Это из меня страх выходит, а то он внутри сидел. Теперь выльется слезами, и я, как ты, храбрый сделаюсь!

Пошли они к ручью, кровь отмыли, посадил отец мальчика себе на плечи и пошел в станицу дальше в покое да без страха проживать.

ЗЛЫДНИ

При государыне Екатерине переселили черноморцев на Кубань — новую границу охранять. Собрались они со всем скарбом да худобой, да с бабами, да со стариками и ребятишками и пришли в новые места. Места, спору нет, — хорошие, земля плодородная, а хоть к горам привычки нет, красоту их казаки сразу поняли. Однако трудно на первых порах приходилось. Местность безлюдная — жилья нет.

Вот один казак нашел пустое селение, в нем все от чумы умерли — один старик остался, бывший князь. Он, видать, в те поры, когда его соплеменники умирали, в отъезде был. Жил князь богато. Были у него и слуги, и усадьба, и скотина.

— Так и так, — говорит. — Вы здесь старший и по чину, и по возрасту. Где мне с детишками поселиться?

Указал ему князь саклю-развалюху, да так глазами зыркнул, что у казака сердце дрогнуло: не к добру.

Стояла халупа-развалюха в стороне от дороги, в месте сыром, в зарослях густых, вся от дождей оплыла да разъехалась. Казак крышу камышом перекрыл, стены побелил, печку переложил, а на большее и времени нет — он ведь еще и службу нес, его чуть не каждый день на кордоны гоняли. И все у него не ладилось. То посевы посохнут, то скотина заболеет, то конь захромает, то огород горная река смоет.

Казак на себя поначалу грешил — мол, здешних мест не знаю, потому во всем промашку даю. А причина была не в нем, а в том, что в этой хате, куда его князь наладил, — злыдни жили. Да такие вредные, что ежли б казак с детишками да с бабой не перекрестившись да не помолившись хоть день прожили, так их бы к вечеру злыдни смертью уморили.

Раз выделили казаку в полку, как многодетному и беднейшему, харч войсковой к празднику: соли, крупы, сала… Приехал казак домой довольный да радостный. Наварили они кулеша с салом, наелись. Достал казак скрипку, стал играть, а музыкант был он славный, а жена подпевать, а детишки плясать. Пляшут казачата, отец на них любуется, а только видит рядом с ними человечки какие-то корячатся: уродливые, маленькие, ручки-ножки тоненькие, мордочки гадкие, злые, и все в басурманском платье и в татарских туфлях. Догадался казак — злыдни!

Отложил он скрипку — злыдни в разные стороны по щелям разбежались, толкались, топтались, но спрятались. Казак им говорит:

— Эй, хозяева этого дома, что вы по щелям сидите, вам же там неудобно!

— Да ничего! Удобно! Мы в любом месте поместиться можем!

— Да вам же там сыро! А у меня для вас квартира готовая есть.

— Какая квартира?

— Да вот газыри с чеканкой серебряной.

Злыдни из щелей смотрят — красивые газыри. А главное, ежели в газыри залезут, то станет их хозяин носить, а они будут всему полку казачьему вредить, по всей Кубани.

— Ладно, — говорят, — станем жить в газыре! Вылезли из щелей, понабились в газырь.

— Все ли? — казак спрашивает.

— Ну и слава Богу! — говорит казак. — Тут вам сухо и покойно будет, — да и забил газырь крышкой. — Спите на серебре.

Отнес газырь на старую мельницу, засунул газырь под самый тяжелый жернов.

— Оставайтесь тут навсегда! А то мне от ваших козней житья нет.

— Эй, казак, — кричат злыдни. — Неужто ты газырь серебряный бросишь? Это главное богатство в твоем доме.

— Главное богатство у казаков — детишки да иконы! — говорит казачок, — а это цацка, хоть серебряная, хоть золотая — пропади она пропадом!

С тех пор зажил он хорошо. С врагами замирение вышло, казак вокруг своего куреня заросли вырубил, стены просушил, пашню распахал, да такой урожай осенью собрал, что смог не только своих волов завести, а и свиней, и кур, и гусей, и овец! Живет — радуется, на скрипке играет — песни поет.

Прослышал про то старый князь, приехал к казаку. Черноморец гостю рад. Угощение на стол выставил, чарку налил. А старик не ест, не пьет.

— Как же это ты, казак, — спрашивает, — от бедности своей голой в достаток пришел?

— Да работаю, рук не покладая! — казак отвечает. — Вот мне Господь и помогает.

— Да ты ведь и раньше работал, что он тебе тогда не помогал?

— Кабы не помогал, давно бы мы в земелюшке лежали. А достаток приобресть мне тутошние злыдни мешали. Ну да я их вывел. Заманил их всех в газырь серебряный да на старой мельнице под жернов положил.

Князь скорей на коня и на мельницу. Нашел газырь. Открыл серебряную крышку и приказывает:

— Ну, злыдни! Выходите! На волю бегите, к своему обидчику, он по вас соскучился!

А злыдни пищат:

— Нет, мы к нему не пойдем! Он хитрый, опять нас как-нибудь обманет. Да и жизнь у него в хате для нас была не сладкая. Они утром и вечером всей семьею молятся, а нас от их молитвы по всем щелям трясет. Ты нас выпустил, мы к тебе жить и пойдем!

Не успел князь охнуть, а злыдни облепили его со всех сторон целым роем. Он их стряхивал-стряхивал, а так ни одного и не стряхнул. Поехал со злыднями в свою усадьбу. Не успел в ворота зайти, прыснули злыдни по щелям: и в дом, и в коровник, и в конюшню, и на псарню. С тех пор не стало у князя житья. Скот передох, коней украли, хлеб вымок, а овцы в реку забрели. Напоследок и усадьба сгорела. Кабы казак по доброте старому князю куска не давал, тот бы с голоду помер.

А не рой другому яму — сам в нее попадешь.

ДВОРЦОВАЯ СЛУЖБА

Эта служба, скажу вам, братцы, самая, что ни на есть, тяжелая. И не в том тягость, что цельные сутки стоишь, глаза растопырив, в полной ожидации — и царь может пройти, и министры какие! И не в том, что стоишь, как статуй бесчувственный, в старые времена казаков, которы во дворцовых покоях стоят, в мундиры-то зашивали, а после караула в сани валили, как поленья, да в бани на Казачьем переулке везли. На горячих полках вытаптывали — до того у них все тело затекало да костенело! И даже не в том тягость, что, неровен час, кака пуговка не блестит на мундире, или сукно морщится — враз в казарме от вахмистра внушению получишь, а в том, что дворец место нехорошее, и находиться там казаку, особенно «истинно верующему», очень даже грешно!

Потому там на стенах картины всякие висят, а на картинах мало что бабы толстомясые телешом намалеваны, так что ажник смотреть срамота; на каждой, почитай, второй — враг человеческий! И с рогами, и с копытами, и в дудку дудит и баб голых тискает — ад кромешный!

Иной казак стоит-стоит, у него от этих картин такое в голове кружение становится, что неровен час и сомлеет. Его в царский садик вынесут на снежке полежать, а после обратно в караул.

Но наш-то казак, про которого сказывать станем, к дворцовой службе присмотрелся, хоть и противно, и срамно ему на живописи энти красоваться, поскольку был он из честной семьи старой веры, станицы Кумылженской, да и не первый уж год служил — притерпелся!

А припало ему стоять в ночь перед Рождеством, когда нечистая сила полную власть имеет, — Спаситель-то еще не народился, мир Божий в самой что ни на есть темноте пребывает. Тут особо нужно Непременную молитву творить для обороны души.

Но казак наш об том не думал! У него, вишь ты, другое горе: пришло письмо из станицы — невесту его сватают! Вот он стоит и так умом располагает и эдак: кабы был сам-то в станице, непременно бы за себя ее взял, а не отдали бы добром — угоном увез. У него с невестой все давно решено да сговорено, и родители были не против… Кабы! Кабы он сам в станице был! А он как раз тут стоит, как истукан, прости Господи!

— Шут бы меня побрал! — не заметил, как вслух сказал. Сказал, а шут — враг человеческий — враз как есть тут! Из

картины, где с бабами толстомясыми в обнимку был намалеван, — выпрыгнул.

— Что прикажешь, казак, то все исполню.

Казак пригляделся: шут взаправдашний — и с рогами и с копытами — • морда козлиная.

— А мог бы ты, — говорит, — скажем, меня в станицу перенести!

А шут уж все наперед знает.

— Не только труда не составит, но можем вам на годок отпуск сделать, свадьбу сладить, опосля назад в сохранности! Только уговор…

— Эх! — говорит казак. — Шут с тобой! Знаю. Бери мою душу! Шут ажник ногами от радости застучал.

— Вот это, — говорит, — дело. Только у нас все по чести: сначала моя служба, а с вас пока расписочка.

Явилась сразу бумага, перо… Ткнул шут пером казаку в руку, крови добыл, казак-то бумагу и подмахнул.

И в ту же секунду в Кумылженской со сватами у своей невесты оказался.

А шут обличье казака принял, да на службу на год заступил.

Как его мундиром-то сдавило! А он сутулый, кривоногий, да не выправленный. Стоит шут, как в колодке, чувствует, не то сукно трещит, не то у него кости ломаются. Да это бы все не беда — ремни у него на одном плече! Все казаки ремнями перекрещены, потому, может, и в бою невредимы бывают, что и спереди и сзади на них ремнями имя Христово написано, а шуту такое никак невозможно. Не может он имя Христово на себе принять — враз исчезнет.

А идет мимо вахмистр старший по караулу, как увидал шута кривого, да что у него все ремни на одном плече, чуть его паралич не разбил. Схватил он шута за загривок, выволок под лестницу, да по морде, да по морде, чтоб службу понял! У того в голове кружение, а из глаз искры! А вахмистр его охаживает! И в брюхо, чтоб не отвисало, и по спине, чтоб крюком не была. По спине-то как наладил — так у шута казачья расписка из-за пазухи вылетела.

Вахмистр как увидел, до того в сердце вошел, до того кровью, как клоп, налился, аж синий отлив дал!

— Это! — спрашивает, — что? Это что за прокламация! Ах ты,

цицилист поганый! — да такую по шуту сапогами дробь дал, что снопу на току и то легче приходится!

Порвал вахмистр казачью расписку, не читая, чтобы, значит, вольнодумством не заразиться, а клочки-то все шуту в пасть затолкал! Дал кулаком по кумполу, тот клочки-то все и проглотил! Так расписка долго жить приказала.

А шут, от крутого мордобою, все волшебства свои позабыл. Да и то сказать — Рождество. Нечисть враз силу теряет.

Притащили шута в казарму.

— Ой, — думает шут. — Хоть я в праздник отлежусь! (Вишь ты, уж и Христову празднику рад!)

Только глаза закрыл, а дежурный урядник тут как тут:

— Ты чего разлегся! А коня доглядать?!

— Так ведь праздник, вашбродь, — шут лепечет.

— А нам что — на праздник коня в ланбард ложить? — Да по скуле, да по другой! — Я из тебя лень-то выколочу!

Притащился шут в конюшню. Кони от него шарахаются, копытами бьют. Они чуют нечистую силу. Ну, а в конюшне известно — кони забалуют — с казака спрос. Тут уж испробовал шут кнута ременного.

Приставили его на самою тяжелую работу: глину месить, да в денниках грунт менять. Заставили глину утрамбовывать — буфер вагонный, стало быть, в белы ручки да и танцуй.

Из конюшни бегом на плац, ружейные приемы учить, потом езда с джигитовкой, потом рубка лозы, и так каждый день! А чуть что — по скуле…

Спробовал за службу шут и порки, и карцера, спасибо казачки жалели: кто припарку на сеченую спину поставит, кто шкалик поднесет, чтобы с устатку кости не болели. Чаю-сахару одалживали, гостинцами из станиц делились.

Год прошел. Казак наш Кумылженский давно женился, первенца дождался и, как верный слову, со сменной сотней в полк вернулся.

— Как там мой, — думает, — шут его знает…

В ночь перед Рождеством прошел во дворец, на прежнее свое место, где по всем стенам похабные картины висят. Увидал себя у дверей в карауле, как в отражение посмотрелся.

— Здорово служите! — говорит.

Тут шут свое прежнее обличие принял.

Да какое прежнее — смотреть смешно. Стал шут выправленный! Грудь колесом, спина прямая, живот подтянутый. Копыта ровно стоят — начищены, как лакированные, хвост к бедру, как шашку придерживает, рога обломаны, в морда все от мордобою заплыла, лицо круглое — глаза щелочки, как есть калмык.

— Ой! — стонет шут. — Насилу я тебя дождался!

— Так и так! — говорит казак. — Ты свое дело сделал, забирай меня в ад, согласно расписке.

— Какая там расписка! Какой там ад! — шут стонет. — После такой службы любой ад раем покажется! Как вы только, казаки, такую службу терпите!

Поволокся он к картине, левой рукой за раму схватился, как на джигитовке учили, да на полотно и вскочил — бабы толстомясые на него только глаза растопырили. А он их и видеть не может — пошел куда-то за кусты, да там, видать, отсыпаться завалился. С тех пор его никто и не видел.

КАЗАК И ЗМЕИЩЕ.

Когда-то давным-давно прилетел с гор страшный — престрашный Змеище. Вырыл в лесу себе нору и лег отдыхать. А как выспался, налетел на соседнее село и закричал страшным голосом:

— Эй вы, хамы! Мужики и бабы, старые и малые, приносите отныне мне каждый день дань: кто корову, кто овечку, кто свинью! Станете носить — живы будете, а кто не принесет, проглочу!

Мужики да бабы, известное дело, перепугались! Стали Змею носить, что он велел* Разжирел Змеище, стал в десять раз больше и сильнее, чем был. Но у мужиков скоро все припасы кончились, носить стало нечего. Тогда Змеище и за людей принялся. Что ни день, а одного человека в селе не досчитаются.

Люди со страху как с ума сошли! Только и знают, что плачут да Богу молятся! А Змеище их ест да ест.

Ехал мимо казак донской: обыкновенный, ни молодой, ни старый, ни высокий, ни маленький. Одно слово: строевой — исправный! И звали его обыкновенно: Гаврилыч.

Проезжает он селом, а там крик стоит.

— Что, говорит, у вас за беда? Рассказали люди.

— Эх вы! — говорит Гаврилыч. — Русь ты моя лапотная! Что ж вы Змеище на свою голову выкормили? Сразу надо было его в ножи брать, пока он отощавший был. А теперь, вишь, схватились, когда половину ваших переел! Ну да ладно, чего горевать, надо грех исправлять.

Взял он нагайку свою боевую да и поехал в темный лес. Увидел его Змеище, глаза вытаращил.

— Ты кто такой, зачем сюда заехал?

— Разуй глаза-то! — Гаврилыч отвечает. — Я человек простой — казак донской! А приехал тебя, Змеище, бить до смерти!

— Ишь ты каков! — говорит Змеище. — Бежал бы ты поскорей куда глаза глядят, пока я сытый, а то как дохну огнем, да как свистну! На ногах не устоишь, за три версты отлетишь!

— Не хвались ты, старое пугало! — Гаврилыч отвечает. — Я иной раз с похмелья так дохну, что моя баба враз за семь верст отлетает А свистнуть могу твоего покруче. Ну — ко ты свистни!

Свистнул Змеище да так, что с деревьев листья посыпались, а казачий конь, строевой да крепкий, на круп сел.

— Э! — говорит казак. — Вот я свистну, так свистну. Только ты глаза завяжи, чтобы они на лоб не выскочили.

Завязал Змеище глаза платком, а Гаврилыч как свистнул его нагайкой поперек морды — у Змеища из глаз искры посыпались, а из ушей дым пошел.

— Неужели ты сильнее меня? — Змеище говорит. — Давай еще попробуем! Кто быстрее камень раздавит.

Схватил Змеище камень сто пудов, да так его лапами сжал, что камень в пыль рассыпался.

— Эва! — говорит Гаврилыч. — Я так сожму, что из камня вода закапает.

А у него в тороках сюзьма была. Свежая. Сжал ее казак и точно — видит Змей — вода побежала. Испугался Змеище, говорит:

— Проси у меня, чего захочешь.

— Чтоб казак, да просил? Ты что, Змеище, заболел?

— Хорошо! Давай дружить! — говорит Змеище. Сам думает: ужо я как-нибудь тебя изведу. А у самого все поджилки трясутся.

— Ты куда едешь?

— Домой! — говорит казак. — Аида вместе.

Двинулись они вместе. Долго ли коротко, время к полудню.

— Давай, — говорит Змеище, — подкрепимся. Поймай вола, а я пока костер разведу.

Пошел казак в лес. Нет его и нет. Пошел Змеище его искать. А Гаврилыч с липы лыко дерет.

— Казак, ты чего делаешь?

— Да вот лыко деру, веревку сплету, десяток волов поймаю, пяток сейчас съем, пяток домой прихвачу.

Тут у Змеища душа от страха в пятки ушла.

— Да зачем же так много? — говорит.

— У меня детишек пять человек — каждый на ужин не меньше вола съедает. А ты думаешь, откуда у казаков сила? Ты же сам видел, чего я могу.

— Видел! Видел! — соглашается Змеище, а сам думает: «Зачем я с ним поехал. Как бы ноги унести».

— Ладно! — говорит казак. — Шут с ними, с волами! Поедем быстрее ко мне! У меня ребятишкам кое-что получше волов приготовлено.

Тронулись они дальше. Змеище ни жив ни мертв. Подъехал казак к своему хутору, а ребятишки отца увидели, выскочили на дорогу, кричат:

— Тятя едет! Ата едет!

А Змеищу со страху чудится: «Еда едет! Еда едет».

Ополоумел он от страха, да как бросится бежать. Кинулся в лес без разбору, без дороги. Да провалился в болото и утонул!

А казак, когда через село проезжал, все мужиков поддразнивал:

— Эх ты, Русь лапотная! Что ж ты Змеища испугалася! Змеище-то и сам со страху подох. Сказано: молодец против овец, а против молодца — сам овца!