Неточные совпадения
Еще военный все-таки
кажет из
себя, а как наденет фрачишку — ну точно муха с подрезанными крыльями.
Что? Что такое страшное я видел во сне? Да, да. Мужик — обкладчик, кажется, маленький, грязный, со взъерошенною бородой, что-то делал нагнувшись и вдруг заговорил по-французски какие-то странные слова. Да, больше ничего не было во сне, ― c
казал он
себе. ― Но отчего же это было так ужасно?» Он живо вспомнил опять мужика и те непонятные французские слова, которые призносил этот мужик, и ужас пробежал холодом по его спине.
Старик, под рукой, навел кое-какие справки через Ипата и знал, что Привалов не болен, а просто заперся у
себя в комнате, никого не принимает и сам никуда не идет. Вот уж третья неделя пошла, как он и глаз не
кажет в бахаревский дом, и Василий Назарыч несколько раз справлялся о нем.
В первой привлекал богомольцев шикарный протопоп, который, ходя во время всенощной с
кадилом по церковной трапезе, расчищал
себе дорогу, восклицая: place, mesdames! [дорогу, сударыни! (фр.)]
Сам-то Михей Зотыч небось и глаз не
казал на свадьбу, а отсиживался у
себя на постоялом дворе да на берегу Ключевой.
Пасмурная и огорченная явилась Марья Петровна ко всенощной. В образной никого из домашних не было; отец Павлин, уже совершенно облаченный, уныло расхаживал взад и вперед по комнате, по временам останавливаясь перед иконостасом и почесывая в бороде; пономарь раздувал
кадило и, по-видимому, был совершенно доволен
собой, когда от горящих в нем угольев внезапно вспыхивало пламя; дьячок шуршал замасленными листами требника и что-то бормотал про
себя. Из залы долетал хохот Феденьки и Пашеньки.
Девчонка я была молодая, не балованная, а он из
себя казал такой смирный да тихонький.
— Грушка! — и глазами на меня
кажет. Она взмахнунула на него ресничищами… ей-богу, вот этакие ресницы, длинные-предлинные, черные, и точно они сами по
себе живые и, как птицы какие, шевелятся, а в глазах я заметил у нее, как старик на нее повелел, то во всей в ней точно гневом дунуло. Рассердилась, значит, что велят ей меня потчевать, но, однако, свою должность исполняет: заходит ко мне на задний ряд, кланяется и говорит...
Молился он богу всегда с земными поклонами и любил
кадить у
себя в комнате ладаном.
Должно быть, звонарь Иван
Кадило заснул
себе под церковью и дергал веревку спросонок, — так долго вызванивал полночь. Зато в последний раз, обрадовавшись концу, он бухнул так здорово, что мельник даже вздрогнул, когда звон загудел из-за горы, над его головой, и понесся через речку, над лесом, в далекие поля, по которым вьется дорога к городу…
Потом велит
себя к остальным товарищам вести. Взяло нас тут маленько раздумье, да что станешь делать? Пешком по морю не пойдешь! Привели. Возроптали на нас товарищи: «Это вы, мол, зачем гиляка сюда-то притащили?
Казать ему нас, что ли?..» — «Молчите, говорим, мы с ним дело делаем». А гиляк ничего, ходит меж нас, ничего не опасается; знай
себе халаты пощупывает.
Он был любитель и знаток богослужения, он на дом к
себе призывал молодого диакона и месяца три всякий день учил
кадить и делать возглас, поднимая орарь с полуоборотом на амвоне; диакон действительно так мастерски делал возглас и пол-оборота, что можайские купцы приезжали любоваться и находили, что иеродиакон Саввина монастыря далеко будет пониже липовского.
Взял заседатель перо, написал что-то на бумаге и стал вычитывать. Слушаю я за окном, дивлюсь только. По бумаге-то выходит, что самый этот старик Иван Алексеев не есть Иван Алексеев; что его соседи, а также и писарь не признают за таковое лицо, а сам он именует
себя Иваном Ивановым и пачпорт
кажет. Вот ведь удивительное дело! Сколько народу было, все руки прикладывали, и ни один его не признал. Правда, и народ тоже подобрали на тот случай! Все эти понятые у Ивана Захарова чуть не кабальные, в долгу.
Себя казать, как чудный зверь,
В Петрополь едет он теперь
С запасом фраков и жилетов,
Шляп, вееров, плащей, корсетов,
Булавок, запонок, лорнетов,
Цветных платков, чулок à jour,
С ужасной книжкою Гизота,
С тетрадью злых карикатур,
С романом новым Вальтер-Скотта,
С bon-mots парижского двора,
С последней песней Беранжера,
С мотивами Россини, Пера,
Et cetera, et cetera.
Вздумалось Ивану-царевичу по белу́ свету поездить, людей посмотреть,
себя показать, и пошел к батюшке царю просить родительского благословенья, государского соизволения — ехать по белу́ свету странствовать, людей смотреть,
себя казать.
«Мал малышок — а мудрые пути в
себе кажет…» — думает отец.
Вот уж месяц из-за лесу
кажет рога,
И туманом подернулись балки,
Вот и в ступе поехала баба-яга,
И в Днепре заплескались русалки,
В Заднепровье послышался лешего вой,
По конюшням дозором пошел домовой,
На трубе ведьма пологом машет,
А Поток
себе пляшет да пляшет.
Как бондарь долбилом — так попы да матери
кадилом деньгу
себе добывают.
Это они, мои милые, молятся творцу всяческих, изливают из
себя хвалебный фимиам, возносят к небесам его, как
кадило, как жертву хваления.
— Очень просто, — говорит Гиезий, — наши им в окно кукиши
казать стали, а те оттуда плюнули, и наши не уступили, — им то самое, наоборот. Хотели войну сделать, да полковник увидел и закричал: «Цыть! всех изрублю». Перестали плеваться и опять запели, и всю службу до конца доправили и разошлись. А теперь дедушка один остался, и страсть как вне
себя ходит. Он ведь завтра выход сделает.
Священники, отправляясь
кадить по церкви «на хвалитех», держали
себя так, что правая рука была занята кадильницею, а левая протянута к публике.
Священник принял это за грубость — осердился и начал на Перфилья «не однажды намахиваться
кадилом, яко бы жартуя (т. е. как будто шутя), но собственно со прошением
себе подаяния от денег, как обычай о том приходских церквей сбирать священницы имут».
«Намахиваться» же на него
кадилом он не намахивался, и питьем котельного пива его не урекал, и «мирствуя народы» из того общего благословения Перфилия не исключал, и подлецом его не называл, да и «подаяния» за каждение
себе вовсе не желал и не просил.