Иван Матвеич кладет перо, встает из-за стола и садится на другой стул. Проходит минут пять в молчании, и он начинает чувствовать, что ему пора уходить, что он лишний, но в
кабинете ученого так уютно, светло и тепло, и еще настолько свежо впечатление от сдобных сухарей и сладкого чая, что у него сжимается сердце от одной только мысли о доме. Дома — бедность, голод, холод, ворчун-отец, попреки, а тут так безмятежно, тихо и даже интересуются его тарантулами и птицами.
Неточные совпадения
Зато избавляю себя и вас от дальнейших воззрений и догадок: рассмотрите эти вопросы на досуге, в
кабинете, с помощью
ученых источников. Буду просто рассказывать, что вижу и слышу.
«Эрмитаж» стал давать огромные барыши — пьянство и разгул пошли вовсю. Московские «именитые» купцы и богатеи посерее шли прямо в
кабинеты, где сразу распоясывались… Зернистая икра подавалась в серебряных ведрах, аршинных стерлядей на уху приносили прямо в
кабинеты, где их и закалывали… И все-таки спаржу с ножа ели и ножом резали артишоки. Из
кабинетов особенно славился красный, в котором московские прожигатели жизни
ученую свинью у клоуна Таити съели…
Вихров с искреннейшим благоговением вдыхал в себя этот
ученый воздух; в
кабинете, слабо освещенном свечами с абажуром, он увидел самого профессора; все стены
кабинета уставлены были книгами, стол завален кипами бумаг.
Н.П. Гиляров-Платонов —
ученый, был неведом для публики, ибо он никогда не выходил из своего
кабинета, а некрупная популярность его «Современных известий» была создана только обличителем-фельетонистом.
Нижние стекла у окон его
кабинета завесились непроницаемыми тканями, возле двух черепов явилась небольшая Венера; везде выросли, как из земли, гипсовые головы с выражением ужаса, стыда, ревности, доблести — так, как их понимает
ученое ваяние, то есть так, как эти страсти не являются в натуре.
Любимец трех государей [Любимец трех государей — Александра I, Николая I и Александра II.], Михайло Борисович в прежнее суровое время как-то двоился: в
кабинете своем он был друг
ученых и литераторов и говорил в известном тоне, а в государственной деятельности своей все старался свести на почву законов, которые он знал от доски до доски наизусть и с этой стороны, по общему мнению, был непреоборим.
Я слышал один раз из своей комнаты, которая отделялась тонкою дверью от гостиной, служившей
ученым кабинетом и спальной для Григорья Иваныча, как он разговаривал обо мне с Ибрагимовым.
Было полное белое утро с золотой полосой, перерезавшей кремовое крыльцо института, когда профессор покинул микроскоп и подошел на онемевших ногах к окну. Он дрожащими пальцами нажал кнопку, и черные глухие шторы закрыли утро, и в
кабинете ожила мудрая
ученая ночь. Желтый и вдохновенный Персиков растопырил ноги и заговорил, уставившись в паркет слезящимися глазами...
В глубоких сумерках прозвучал звонок из
кабинета Персикова. Панкрат появился на пороге. И увидал странную картину.
Ученый стоял одиноко посреди
кабинета и глядел на столы. Панкрат кашлянул и замер.
Тут узнал я, что дядя его, этот разумный и многоученый муж, ревнитель целости языка и русской самобытности, твердый и смелый обличитель торжествующей новизны и почитатель благочестивой старины, этот открытый враг слепого подражанья иностранному — был совершенное дитя в житейском быту; жил самым невзыскательным гостем в собственном доме, предоставя все управлению жены и не обращая ни малейшего внимания на то, что вокруг него происходило; что он знал только
ученый совет в Адмиралтействе да свой
кабинет, в котором коптел над словарями разных славянских наречий, над старинными рукописями и церковными книгами, занимаясь корнесловием и сравнительным словопроизводством; что, не имея детей и взяв на воспитание двух родных племянников, отдал их в полное распоряжение Дарье Алексевне, которая, считая все убеждения супруга патриотическими бреднями, наняла к мальчикам француза-гувернера и поместила его возле самого
кабинета своего мужа; что родные его жены (Хвостовы), часто у ней гостившие, сама Дарья Алексевна и племянники говорили при дяде всегда по-французски…
Без преувеличенья можно сказать, что исписанных им книг и бумаг, находившихся в его
кабинете, нельзя было увезти на одном возу; но, кажется, многие его
ученые труды после его кончины, а может быть, еще и при жизни, которая долго тлелась в его уже недвижимом теле, погибли без следа.
В числе этой движимости была довольно большая библиотека и этот, как по-ученому называется, минералогический
кабинет.
— Батюшка, — говорю, — Дмитрий Никитич, давно ли вы изволили в
ученые записаться, что библиотеками и
кабинетами заводитесь?
Маруся кое-как застегнула свои пуговки, неловко подала ему пять рублей и, немного постояв, вышла из
ученого кабинета.
Горничная вносит в
кабинет на подносе два стакана чаю и корзинку с сухарями… Иван Матвеич неловко, обеими руками берет свой стакан и тотчас же начинает пить. Чай слишком горяч. Чтобы не ожечь губ, Иван Матвеич старается делать маленькие глотки. Он съедает один сухарь, потом другой, третий и, конфузливо покосившись на
ученого, робко тянется за четвертым… Его громкие глотки, аппетитное чавканье и выражение голодной жадности в приподнятых бровях раздражают
ученого.
Иван Матвеич садится и широко улыбается. Почти каждый вечер сидит он в этом
кабинете и всякий раз чувствует в голосе и во взгляде
ученого что-то необыкновенно мягкое, притягательное, словно родное. Бывают даже минуты, когда ему кажется, что
ученый привязался к нему, привык, и если бранит его за опаздывания, то только потому, что скучает по его болтовне о тарантулах и о том, как на Дону ловят щеглят.
Шестой час вечера. Один из достаточно известных русских
ученых — будем называть его просто
ученым — сидит у себя в
кабинете и нервно кусает ногти.
Эта маленькая каракулька,
ученая, мудреная и уродливая, как гиероглиф, — секретарь кабинет-министра, Зуда.