Неточные совпадения
В этом случае грозящая опасность увеличивается всею суммою неприкрытости, в жертву которой, в известные
исторические моменты, кажется отданною
жизнь…
— Рассуждая революционно, мы, конечно, не боимся действовать противузаконно, как боятся этого некоторые иные. Но — мы против «вспышкопускательства», — по слову одного товарища, — и против дуэлей с министрами. Герои на час приятны в романах, а
жизнь требует мужественных работников, которые понимали бы, что великое дело рабочего класса — их кровное,
историческое дело…
Эти
исторические крохи соберутся и сомнутся рукой судьбы опять в одну массу, и из этой массы выльются со временем опять колоссальные фигуры, опять потечет ровная, цельная
жизнь, которая впоследствии образует вторую древность.
Он приветствовал смелые шаги искусства, рукоплескал новым откровениям и открытиям, видоизменяющим, но не ломающим
жизнь, праздновал естественное, но не насильственное рождение новых ее требований, как праздновал весну с новой зеленью, не провожая бесплодной и неблагодарной враждой отходящего порядка и отживающих начал, веря в их
историческую неизбежность и неопровержимую, преемственную связь с «новой весенней зеленью», как бы она нова и ярко-зелена ни была.
Я теперь живой, заезжий свидетель того химически-исторического процесса, в котором пустыни превращаются в жилые места, дикари возводятся в чин человека, религия и цивилизация борются с дикостью и вызывают к
жизни спящие силы.
Дядюшка Оскар Филипыч принадлежал к тому типу молодящихся старичков, которые постоянно улыбаются самым сладким образом, ходят маленькими шажками, в качестве старых холостяков любят дамское общество и непременно имеют какую-нибудь странность: один боится мышей, другой не выносит каких-нибудь духов, третий целую
жизнь подбирает коллекцию тросточек разных
исторических эпох и т. д.
Обращение к глубине национальной
жизни обращает вместе с тем и к шири
жизни всемирно-исторической.
«Частный» же взгляд на
жизнь, для которого все
историческое, мировое, сверхличное — чуждое и инородное, делает рабом, способным лишь на рабий бунт.
Для
исторического, обращенного к мировым ценностям взгляда на
жизнь остается в силе заповедь Ницше: будьте жестки, тверды.
Ведь последовательно проведенная точка зрения блага людей ведет к отрицанию смысла истории и
исторических ценностей, так как ценности
исторические предполагают жертву людским благам и людскими поколениями во имя того, что выше блага и счастья людей и их эмпирической
жизни.
Старые славянофильские идеалы были прежде всего идеалами частной, семейной, бытовой
жизни русского человека, которому не давали выйти в ширь
исторического существования, который не созрел еще для такого существования [Я не касаюсь здесь церковных идей Хомякова, которые очень глубоки и сохраняют свое непреходящее значение.].
Жизнь историческая, национальная, задачи истории, борьба народов и царств, великие
исторические люди — все это казалось Л. Толстому несущественным, нереальным, обманчивой и внешней оболочкой
жизни.
Можно и должно открывать моральный смысл
исторического процесса, но моральные категории истории существенно отличаются от моральных категорий личной
жизни.
У женщин очень слабо развито чувство истории, их очень трудно довести до сознания
исторической задачи и
исторической ценности, их взгляд на
жизнь — безнадежно и безвыходно «частный».
Интересы
жизни частной, эгоистически семейной, мещанской побеждаются интересами
жизни национальной,
исторической, мировой, инстинктами славы народов и государств.
Исторический строй русской государственности централизовал государственно-общественную
жизнь, отравил бюрократизмом и задавил провинциальную общественную и культурную
жизнь.
Вынужденное всемирной историей обращение к интересам международным, к
историческим судьбам народов и их взаимоотношениям обращает также и внутрь
жизни каждого народа, повышает и укрепляет национальное самочувствие и самосознание.
В
историческом теле, в материальной ограниченности невозможна абсолютная божественная
жизнь.
А
жизнь передовых кругов Петрограда и Москвы и
жизнь глухих уголков далекой русской провинции принадлежит к разным
историческим эпохам.
Нация есть динамическая субстанция, а не преходящая
историческая функция, она корнями своими врастает в таинственную глубину
жизни.
Национальность, как ступень индивидуализации в
жизни общества, есть сложное
историческое образование; она определима не только кровью, — раса есть зоология, праисторическая материя, — но также языком, не только землей, но прежде всего общей
исторической судьбой.
Внутренне этот
исторический поворот подготовлялся духовным кризисом европейской культуры, крахом позитивизма и материализма новейшего европейского сознания, разочарованием в
жизни, жаждой новой веры и новой мудрости.
В «Войне и мире» не только «мир» побеждает «войну», но и вообще реальность «частной»
жизни побеждает призрачность
жизни «
исторической», детская пеленка, запачканная в зеленое и желтое, оказывается существеннее, глубже всех Наполеонов и всех столкновений Запада и Востока.
Исторический час
жизни России требует, чтобы русский человек раскрыл свою человеческую духовную активность.
Миссия эта лежит не в сфере высшей духовной
жизни, но она нужна во исполнение
исторических судеб человечества.
Национальное единство глубже единства классов, партий и всех других преходящих
исторических образований в
жизни народов.
Русская интеллигенция, освобожденная от провинциализма, выйдет, наконец, в
историческую ширь и туда понесет свою жажду правды на земле, свою часто неосознанную мечту о мировом спасении и свою волю к новой, лучшей
жизни для человечества.
Эта жестокость и болезненность операций должна быть морально оправдана и в
жизни исторической.
Но на высоких ступенях
исторического развития вся материальная
жизнь роковым образом перестает быть священной.
Душа не раскрывается перед многообразной
исторической действительностью, и энергия мысли не работает над новыми творческими задачами, поставленными
жизнью и историей.
Для чисто моралистической точки зрения, переносящей на
историческую действительность моральные категории личной
жизни, не существует
исторических задач и ценностей
жизни исторической, как самостоятельной сферы.
Тот взгляд на
жизнь, который я называю
историческим лишь в противоположность частному и который, в сущности, религиозный, — ценности ставит выше блага, он принимает жертвы и страдания во имя высшей
жизни, во имя мировых целей, во имя человеческого восхождения.
Человек в своей
исторической судьбе проходит не только через радикальные изменения социальной
жизни, которые должны создать новую структуру общества, но и через радикальное изменение отношения к
жизни космической.
Но прямолинейное ее перенесение в относительность природно-исторического процесса превращает духовную
жизнь в отвлеченные принципы и доктрины, лишенные конкретной жизненности.
Достижения
жизни исторической, решения мировых задач выше достижений
жизни замкнуто-эгоистической, личной и семейной.
Остаются необъяснимыми периоды богооставленности в
жизни исторической и в индивидуальной
жизни.
Но в отношении к
жизни русской интеллигенции, да и вообще русских людей есть как бы преобладание женственного, господства чувства женственного сострадания, женственных «частных» оценок, женственного отвращения к истории, к жестокости и суровости всего
исторического, к холоду и огню восходящего ввысь духа.
Цель
жизни народов — не благо и благополучие, а творчество ценностей, героическое и трагическое переживание своей
исторической судьбы.
Я думаю, что нынешний
исторический день совершенно опрокидывает и славянофильские, и западнические платформы и обязывает нас к творчеству нового самосознания и новой
жизни.
Доктринерская, отвлеченная политика всегда бездарна — в ней нет интуиции конкретной
жизни, нет
исторического инстинкта и
исторической прозорливости, нет чуткости, гибкости и пластичности.
По-другому, менее последовательно, чем Л. Толстой, но также отвергла
исторический и утверждала «частный» взгляд на
жизнь значительная часть русской интеллигенции в своем традиционном миросозерцании.
Верочке и теперь хорошо. Я потому и рассказываю (с ее согласия) ее
жизнь, что, сколько я знаю, она одна из первых женщин,
жизнь которых устроилась хорошо. Первые случаи имеют
исторический интерес. Первая ласточка очень интересует северных жителей.
Православие славянофилов, их
исторический патриотизм и преувеличенное, раздражительное чувство народности были вызваны крайностями в другую сторону. Важность их воззрения, его истина и существенная часть вовсе не в православии и не в исключительной народности, а в тех стихиях русской
жизни, которые они открыли под удобрением искусственной цивилизации.
Так как мне пришлось жить в эпоху
исторических катастроф и порожденных ими ужасов
жизни, то я был свидетелем больших изменений и трансформаций людей.
Мы наиболее прорываемся к концу в катастрофические минуты нашей
жизни и
жизни исторической, в войнах и революциях, в творческом экстазе, но и в близости к смерти.
Вся
жизнь мира, вся
жизнь историческая есть лишь момент этой мистерии Духа, лишь проекция во вне, объективация этой мистерии.
Первая театральная пьеса, которую я увидел в своей
жизни, была польская и притом насквозь проникнутая национально —
историческим романтизмом.
Романтизм, которым питалось настроение восставшей тогда панской молодежи, — плохая военная школа. Они вдохновлялись умершим прошлым, тенями
жизни, а не самой
жизнью… Грубое, прозаическое наступление толпы мужиков и казаков ничем не напоминало красивых батальных картин… И бедняга Стройновский поплатился за свое доверие к
историческому романтизму…
Воинствующее безбожие коммунистической революции объясняется не только состоянием сознания коммунистов, очень суженного и зависящего от разного рода ressentiments, но и
историческими грехами православия, которое не выполняло своей миссии преображения
жизни, поддерживая строй, основанный на неправде и гнете.
Тареев утверждает свободу абсолютной религии духа от
исторических форм и свободу природно-исторической
жизни от притязаний религиозной власти.