Неточные совпадения
Слова, сказанные мужиком, произвели в его душе действие электрической
искры, вдруг преобразившей и сплотившей в одно целый рой разрозненных, бессильных отдельных
мыслей, никогда не перестававших занимать его.
Мысли эти незаметно для него самого занимали его и в то время, когда он говорил об отдаче земли.
Прошло минут пять; сердце мое сильно билось, но
мысли были спокойны, голова холодна; как я ни искал в груди моей хоть
искры любви к милой Мери, но старания мои были напрасны.
Я выслушал его молча и был доволен одним: имя Марьи Ивановны не было произнесено гнусным злодеем, оттого ли, что самолюбие его страдало при
мысли о той, которая отвергла его с презрением; оттого ли, что в сердце его таилась
искра того же чувства, которое и меня заставляло молчать, — как бы то ни было, имя дочери белогорского коменданта не было произнесено в присутствии комиссии.
«Конечно, студенты. Мальчишки», — подумал он, натужно усмехаясь и быстро шагая прочь от человека в длинном пальто и в сибирской папахе на голове. Холодная темнота, сжимая тело, вызывала вялость, сонливость. Одолевали мелкие
мысли, — мозг тоже как будто шелушился ими. Самгин невольно подумал, что почти всегда в дни крупных событий он отдавался во власть именно маленьких
мыслей, во власть деталей; они кружились над основным впечатлением, точно
искры над пеплом костра.
Он задрожит от гордости и счастья, когда заметит, как потом
искра этого огня светится в ее глазах, как отголосок переданной ей
мысли звучит в речи, как
мысль эта вошла в ее сознание и понимание, переработалась у ней в уме и выглядывает из ее слов, не сухая и суровая, а с блеском женской грации, и особенно если какая-нибудь плодотворная капля из всего говоренного, прочитанного, нарисованного опускалась, как жемчужина, на светлое дно ее жизни.
Удар обдуман. С Кочубеем
Бесстрашный
Искра заодно.
И оба
мыслят: «Одолеем;
Врага паденье решено.
Но кто ж, усердьем пламенея,
Ревнуя к общему добру,
Донос на мощного злодея
Предубежденному Петру
К ногам положит, не робея...
Слушая этот горький рассказ, я сначала решительно как будто не понимал слов рассказчика, — так далека от меня была
мысль, что Пушкин должен умереть во цвете лет, среди живых на него надежд. Это был для меня громовой удар из безоблачного неба — ошеломило меня, а вся скорбь не вдруг сказалась на сердце. — Весть эта электрической
искрой сообщилась в тюрьме — во всех кружках только и речи было, что о смерти Пушкина — об общей нашей потере, но в итоге выходило одно: что его не стало и что не воротить его!
И затем, словно
искра, засветилась
мысль:"Да, надо кончать!"То есть та самая
мысль, до которой иным, более сложным и болезненным процессом, додумался и я…
Оглядывалась и ничего не видела, а
мысли одна за другою
искрами вспыхивали и гасли в ее мозгу.
Одинокие
искры неумелой, бессильной
мысли едва мерцали в скучном однообразии дней.
Смешная. Ну что я мог ей сказать? Она была у меня только вчера и не хуже меня знает, что наш ближайший сексуальный день послезавтра. Это просто все то же самое ее «опережение
мысли» — как бывает (иногда вредное) опережение подачи
искры в двигателе.
Это — последнее. Затем — повернут выключатель,
мысли гаснут, тьма,
искры — и я через парапет вниз…
Неведомые, прекрасные, раскрывались они перед ее внимательным взором; со страниц книги, которую Рудин держал в руках, дивные образы, новые, светлые
мысли так и лились звенящими струями ей в душу, и в сердце ее, потрясенном благородной радостью великих ощущений, тихо вспыхивала и разгоралась святая
искра восторга…
Объяснить, зачем я это ей сказал, не умею: в ту пору всё чаще вспыхивали у меня такие
мысли, — вспыхнет да и вылетит
искрой в глаз кому-нибудь. Казалось мне, что все люди лгут, притворяются.
Одна
искра, и животворный огонь Прометеев пылает; одна великая
мысль, и великий ум, воскриляясь, парит орлом под облаками!
Вложи ей, господи, огненную
искру в сердце, в легкие, в печень, в пот и в кровь, в кости, в жилы, в мозг, в
мысли, в слух, в зрение, обоняние и в осязание, в волосы, в руки, в ноги-тоску, и сухоту, и муку; жалость, печаль, и заботу, и попечение обо мне, рабе (имярек)».
Я находил особого рода отраду в
мысли, что во мгле холодной ночи моя одинокая юрта сверкает светлыми льдинами и сыплет, точно маленький вулкан, целым снопом огненных
искр, судорожно трепещущих в воздухе, среди клубов белого дыма.
Но и для нас проходит время надгробных речей по России, и мы говорим с вами: «В этой
мысли таится
искра жизни». Вы угадали ее, эту
искру, силою вашей любви; но мы, мы ее видим, мы ее чувствуем. Эту
искру не потушат ни потоки крови, ни сибирские льды, ни духота рудников и тюрем. Пусть разгорается она под золою! Холодное, мертвящее дуновение, которым веет от Европы, может ее погасить.
А время шло. Кто любит так, не знает,
Чего он ждет, чем
мысль его кипит.
Спросите вы у дома, что пылает:
Чего он ждет? Не ждет он, а горит,
И темный дым весь
искрами мелькает
Над ним, а он весь пышет и стоит.
Надолго ли огни и
искры эти?
Надолго ли? — Надолго ль всё на свете?
Что касается внутреннего
Мысли, то нет никого, кто мог бы понять, что это такое; с тем большим основанием невозможно понять Бесконечное (Ayn-Soph), которое неосязаемо; всякий вопрос и всякое размышление остались бы тщетны, чтобы охватить сущность высшей
Мысли, центра всего, тайны всех тайн, без начала и без конца, бесконечное, от которого видят только малую
искру света, такую, как острие иглы, и еще эта частица видна лишь благодаря материальной форме, которую она приняла» (Zohar, I, 21 a, de Pauly, I, 129).
Что думал он в эти последние свои минуты, когда, снова закрыв глаза, он летел безбрежно, не чувствуя и не зная ни единого знака, который означал бы преграду? Чем был в сознании своем? Человеческой звездою, вероятно; странной человеческой звездою, стремящейся от земли, сеющей
искры и свет на своем огненном и страшном пути; вот чем был он и его
мысли в эти последние минуты.
Иногда, сквозь туман вечной занятости и
мыслей о не своем личном, вдруг в голове Темки яркой паровозной
искрой проносилась
мысль: «ро-ди-те-ли». И ему отчетливо представлялось, каким это песком посыплется на скользящие части быстро работавшей машины их жизни. Он встряхивал головою и говорил себе огорченно...
От
мысли, что он отравился, его бросило и в холод и в жар. Что яд был действительно принят, свидетельствовали, кроме запаха в комнате, жжение во рту,
искры в глазах, звон колоколов в голове и колотье в желудке. Чувствуя приближение смерти и не обманывая себя напрасными надеждами, он пожелал проститься с близкими и отправился в спальню Дашеньки. (Будучи вдовым, он у себя в квартире держал вместо хозяйки свою свояченицу Дашеньку, старую деву.)