Я помнил, что я арестован, и нарушить данного слова отнюдь не хотел. Но ведь могу же я в коридоре погулять? Могу или не могу?.. Борьба, которую возбудил этот вопрос, была тяжела и продолжительна, но наконец
инстинкт свободы восторжествовал. Да, я могу выйти в коридор, потому что мне этого никто даже не воспрещал. Но едва я высунул нос за дверь, как увидел Прокопа, несущегося по коридору на всех парусах.
Неточные совпадения
— Ну, да! А — что же? А чем иным, как не идеализмом очеловечите вы зоологические
инстинкты? Вот вы углубляетесь в экономику, отвергаете необходимость политической борьбы, и народ не пойдет за вами, за вульгарным вашим материализмом, потому что он чувствует ценность политической
свободы и потому что он хочет иметь своих вождей, родных ему и по плоти и по духу, а вы — чужие!
Он предвидел, что революция будет сделана не на розовой воде, что в ней не будет
свободы,
свобода будет совсем отменена, и что для революции потребуются вековые
инстинкты повиновения.
Начать не
инстинктом, не по внешним наталкиваниям, не с скорбным метаньем во все стороны, не с темным предчувствием, а с полной нравственной
свободой.
Это в нем, видимо, начинал говорить
инстинкт бродяги, чувство вечного стремления к
свободе, на которую было сделано покушение.
Но это симптом декаданса: наше понятие «
свободы» есть лишнее доказательство вырождения
инстинкта».
Обоснование государственного величия и могущества на садических
инстинктах есть просто крайняя форма утери
свободы, личности и образа человеческого в объективированном мире.
Человека лишали
свободы, как существо, одержимое греховными
инстинктами.
Корни человеческого существа уходят в добытийственную бездну, в бездонную, меоническую
свободу, и в борьбе за личность, за Божью идею человек должен был вырабатывать сознание с его границами, освещать тьму, проводить через цензуру сознания подсознательные влечения и
инстинкты.
За революцией стоят освободительные
инстинкты и идеи, борьба против тирании, но сама революция не имеет пафоса
свободы и создает новую, еще горшую тиранию.
Но социальное обуздание
свободы обратилось в
инстинкт властолюбия и тирании.
Инстинкт в нравственной жизни человека играет двоякую роль: он унаследован от древней природы, от человека архаического, в нем говорит древний ужас и страх, рабство и суеверие, жестокость и звериность, и в нем же есть напоминание о рае, о древней
свободе, о древней силе человека, о древней связи его с космосом, о первобытной стихии жизни.
Разобрав их программу, определив состав партии, я стал доказывать, что всевозможные
свободы и конституции им выгодны, сокращение рабочего дня безразлично, наделение крестьян землею «по справедливой оценке» диктуется очень разумным и выгодным
инстинктом классового самосохранения.
Рабствующий собственным страстям, льстящий интересам и
инстинктам масс не может созидать царства
свободы.
На этой зыбкой почве лишь слова, льстящие интересам и
инстинктам масс, получают безграничную
свободу.
Не утопичны ли, не бессмысленны ли были мечты, что Россию вдруг можно превратить в правовое демократическое государство, что русский народ можно гуманными речами заставить признать права и
свободы человека и гражданина, что можно либеральными мерами искоренить
инстинкты насилия управителей и управляемых?