Лично я, впрочем, выше всего ценил в Мартыне Степаныче его горячую любовь к детям и всякого рода дурачкам: он способен был целые дни их занимать и забавлять, хотя в то же время я смутно слышал историю его выхода из лицея, где он был
инспектором классов и где аки бы его обвиняли; а, по-моему, тут были виноваты сами мальчишки, которые, конечно, как и Александр Пушкин, затеявший всю эту историю, были склоннее читать Апулея [Апулей (II век) — римский писатель, автор знаменитого романа «Золотой осел» («Метаморфозы»).] и Вольтера, чем слушать Пилецкого.
Неточные совпадения
Наконец в коридоре слышатся тяжелые шаги. «Егоров, Егоров…» В
классе водворяется тишина, и мы с недоумением смотрим друг на друга… Что же теперь будет?.. Толстая фигура с журналом подмышкой появляется на пороге и в изумлении отшатывается… Через минуту является встревоженный надзиратель, окидывает взглядом стены и стремглав убегает… В
класс вдвигается огромная фигура
инспектора… А в перемену эпидемия перекидывается в младшие
классы…
За стеклянной дверью порой мелькали в коридоре изумленные лица надзирателей или
инспектора, привлеченных странными выкрикиваниями желто — красного попугая… Но, когда Лотоцкий проходил из
класса в учительскую, — сдержанный, холодный, неприступный и сознающий свою образцовость, — никто не решался заговорить с ним о том, что его
класс напоминает порой дом сумасшедших.
— Да-с, так вот сидим мы однажды с деточками в
классе и переводим:"время, нами переживаемое"… И вдруг — инспектор-с. Посидел, послушал. А я вот этой случайности-то и не предвидел-с. Только прихожу после урока домой, сел обедать — смотрю: пакет! Пожалуйте! Являюсь."Вы в Пинеге бывали?" — Не бывал-с. — "Так вот познакомьтесь". Я было туда-сюда: за что? — "Так вы не знаете? Это мне нравится! Он… не знает! Стыдитесь, сударь! не увеличивайте вашей вины нераскаянностью!"
— При рекрутских наборах я тоже бывал печальным свидетелем, как эта, и без того тяжелая обязанность наших низших
классов, составляет сенокос, праздник для волостных голов, окружных начальников, рекрутских присутствий и докторов в особенности! — сказал губернатор и, как все заметили, прямо при этом посмотрел на кривошейку
инспектора врачебной управы, который в свою очередь как-то весь съежился, сознавая сам в душе, что при наборах касательно интереса он действительно был не человек, а дьявол.
Инспектор духовного училища, исключивший Ахиллу Десницына из синтаксического
класса за «великовозрастие и малоуспешие», говорил ему...
Инспектора звали Тыквой за его лысую голову. И посыпались угрозы выгнать, истолочь в порошок, выпороть и обрить на барабане всякого, кто завтра на попечительский смотр не обреется и не острижется. Приехал попечитель, длинный и бритый. И предстали перед ним старшие
классы, высокие и бритые — в полумасках. Загорелые лица и белые подбородки и верхние губы свежеобритые… смешные физиономии были.
Подошли к шестому и седьмому
классам, директор с
инспектором заволновались, зажестикулировали.
— Да мы, Порфирий Леонидович, не покажем их… — Но как раз в эту минуту влетел
инспектор, удивившийся, что после звонка перемены
класс не выходит, — и пошла катавасия! К утру мышей не было.
Ему, впрочем, и некогда было разгуливать: будучи в одно и то же время директором и
инспектором, он по этой последней обязанности четыре раза в день непременнообходил все
классы.
Домине
инспектор принялся меня ужасно стыдить: напоминал мне шляхетское мое происхождение, знатность рода Халявских и в conclusio — так назвал он — запретил мне в тот день ходить в школу."Стыдно-де и мне, что мой ученик на первый
класс не исправен с уроком".
Домине
инспектор, пользы ради своей и выгод, исходатайствовал и мне свидетельство, в коем сказано было, что я"был в синтаксическом
классе и как за учение, так и за поведение никогда наказываем не был".
С третьего
класса нас вдруг начали учить маршировать и кричать в один голос: «Ура!» и «Здравие желаем!»
Инспектору (особе, кажется бы, по происхождению своему из духовного звания) чрезвычайно это понравилось. Он мало того, что лично присутствовал на наших ученьях, но и сам пожелал упражняться в сих экзерсициях и нарочно пришел для этого в одну из перемен между
классами.
— Э, полноте! Ведь мы не в
классе! Не бойтесь, я не скажу
инспектору! — приятельски улыбнулся Подвиляньский, подавая ему полный и довольно уемистый стакан. — Пейте-ка, пейте! Это ведь легонькое винцо, слабое, совсем дамское… Ну, хватите-ка!
Анцыфров, видимо, желал порисоваться, — показать, что и он тоже такого рода важная птица, которую есть за что арестовать. Полояров, напротив, как-то злобно отмалчивался. По сведениям хозяйки, оказалось, однако, что забрано в ночь вовсе не множество, на чем так упорно продолжал настаивать Анцыфров, а всего только четыре человека: один молодой, но семейный чиновник, один офицер Инфляндманландского полка, племянник соборного протопопа да гимназист седьмого
класса — сын
инспектора врачебной управы.
Я видела как в тумане чужого учителя-географа старших
классов, пришедшего к нам в качестве ассистента, видела, как он рисовал карандашом карикатуру маленького человечка в громадной шляпе на положенном перед ним чистом листе с фамилиями воспитанниц, видела добродушно улыбнувшееся мне лицо
инспектора, с удовольствием приготовившегося слушать хороший ответ одной из лучших воспитанниц.
В
классе он был настоящий, тайный «старшой», хотя старшим считался, в глазах начальства, другой ученик, и товарищи поговаривали, что он ведет «кондуитный список» для
инспектора и часто захаживает к живущим на квартирах без родителей вовсе не за тем, чтобы покурить или чайку напиться, а чтобы все высмотреть и разузнать.
Инспектор был из наших же учителей, духовного звания, как и директор; учил нас в первых двух
классах латыни очень умело, хоть и по-семинарски; но, попав в
инспекторы, сделался для нас «притчей во языцех», смешной фигурой полицейского, с наслаждением ловившего мальчуганов, возглашая при этом: «Стань столбом!» или: «Дик видом».
Когда мы к 1 сентября собрались после молебна, перед тем как расходиться по
классам, нам, четвероклассникам,объявил
инспектор, чтобы мы, поговорив дома с кем нужно, решили, как мы желаем учиться дальше: хотим ли продолжать учиться латинскому языку (нас ему учили с первого
класса) для поступления в университет, или новому предмету, «законоведению», или же ни тому, ни другому. «Законоведы» будут получать чин четырнадцатого
класса; университетские — право поступить без экзамена, при высших баллах; а остальные — те останутся без латыни и знания русских законов и ничего не получат; зато будут гораздо меньше учиться.
Следом за этим в
класс вошел
инспектор с целой пачкой книжек и листов.
Университетское начальство, употребив безуспешно все исправительные меры, вследствие представлений
инспектора гимназии профессора Антона Алексеевича Барсова, выключило Потемкина из гимназии «за леность и нехождение в
классы».
— Очень, очень мило с вашей стороны, барышня! — и, довольный результатом экзаменов,
инспектор вышел из
класса.