Неточные совпадения
— Это — мой дядя. Может быть, вы слышали его
имя? Это о нем на днях писал камрад Жорес. Мой брат, — указала она на
солдата. — Он — не
солдат, это только костюм для эстрады. Он — шансонье, пишет и поет песни, я помогаю ему делать музыку и аккомпанирую.
— А я насчет того-с, — заговорил вдруг громко и неожиданно Смердяков, — что если этого похвального
солдата подвиг был и очень велик-с, то никакого опять-таки, по-моему, не было бы греха и в том, если б и отказаться при этой случайности от Христова примерно
имени и от собственного крещения своего, чтобы спасти тем самым свою жизнь для добрых дел, коими в течение лет и искупить малодушие.
Когда «последний неприятельский
солдат переступил границу», Александр издал манифест, в котором давал обет воздвигнуть в Москве огромный храм во
имя Спасителя.
В стене за решеткой открылась дверь, вышел
солдат с обнаженной шашкой на плече, за ним явились Павел, Андрей, Федя Мазин, оба Гусевы, Самойлов, Букин, Сомов и еще человек пять молодежи, незнакомой матери по
именам.
Солдат есть
имя высокое и знаменитое.
И вот, с одной стороны, люди, христиане по
имени, исповедующие свободу, равенство, братство, рядом с этим готовы во
имя свободы к самой рабской, униженной покорности, во
имя равенства к самым резким и бессмысленным, только по внешним признакам, разделениям людей на высших, низших, своих союзников и врагов, и во
имя братства — готовы убивать этих братьев [То, что у некоторых народов, у англичан и американцев, нет еще общей воинской повинности (хотя у них уже раздаются голоса в пользу ее), а вербовка и наем
солдат, то это нисколько не изменяет положения рабства граждан по отношению правительств.
— Коли я уж начал говорить, так буду, как македонский
солдат, вещи называть своим
именем, а там что будет, не мое дело; я стар, однако трусом меня никто не назовет, да и я, из трусости, не назову неблагородного поступка — благородным.
Прелестный вид, представившийся глазам его, был общий, губернский, форменный: плохо выкрашенная каланча, с подвижным полицейским
солдатом наверху, первая бросилась в глаза; собор древней постройки виднелся из-за длинного и, разумеется, желтого здания присутственных мест, воздвигнутого в известном штиле; потом две-три приходские церкви, из которых каждая представляла две-три эпохи архитектуры: древние византийские стены украшались греческим порталом, или готическими окнами, или тем и другим вместе; потом дом губернатора с сенями, украшенными жандармом и двумя-тремя просителями из бородачей; наконец, обывательские дома, совершенно те же, как во всех наших городах, с чахоточными колоннами, прилепленными к самой стене, с мезонином, не обитаемым зимою от итальянского окна во всю стену, с флигелем, закопченным, в котором помещается дворня, с конюшней, в которой хранятся лошади; дома эти, как водится, были куплены вежливыми кавалерами на дамские
имена; немного наискось тянулся гостиный двор, белый снаружи, темный внутри, вечно сырой и холодный; в нем можно было все найти — коленкоры, кисеи, пиконеты, — все, кроме того, что нужно купить.
Из-за этого «ври, да говори» бывало немало курьезов.
Солдаты сами иногда молчали, рискуя сказать невпопад, что могло быть опаснее, чем дежурство не в очередь или стойка на прикладе. Но это касалось собственно перечислений
имен царского дома и высшего начальства, где и сам Ярилов требовал ответа без ошибки и подсказывал даже, чтобы не получилось чего-нибудь вроде оскорбления величества.
—
Солдат есть
имя общее, именитое,
солдат всякий носит от анирала до рядового… — вяло мнется Матюхин и замолкает.
— Вррешь. На прицелку на два часа! Не носит
имя, а
имя носят… Ворронов, что есть
солдат?
—
Солдат есть
имя общее, именитое,
солдат всякий носит от генерала до рядового…
«Экой ты какой… ничего с тобой не сообразишь!» — и, обратясь к Патрикею Семенычу, изволили приказать, чтоб отдать их
именем управителю приказание послать за этого Грайворону в его село на бедных пятьсот рублей, а в церковь, где он крещен, заказать серебряное паникадило в два пуда весу, с большим яблоком, и чтобы по этому яблоку видная надпись шла, что оно от
солдата Петра Грайворона, который до смертного часа не покинул в сечи командира своего князя Льва Протозанова.
— Хорошо, господа, хорошо! — сказал он, наконец, — пускай срамят этой несправедливостью
имя французских
солдат. Бросить в тюрьму по одному подозрению беззащитного пленника, — quelle indignité [какая гнусность! (франц.)]. Хорошо, возьмите его, а я сейчас поеду к Раппу: он не жандармской офицер и понимает, что такое честь. Прощайте, Рославлев! Мы скоро увидимся. Извините меня! Если б я знал, что с вами будут поступать таким гнусным образом, то велел бы вас приколоть, а не взял бы в плен. До свиданья!
Последний вызвал по
именам шестнадцать человек из высшего класса, в том числе, разумеется, старшего Княжевича, и под прикрытием вооруженных
солдат приказал отвести их в карцер.
Я думал, что виденный сейчас спектакль будет единственным предметом разговоров, но я ошибся:
солдаты говорили, судя по долетавшим до меня словам, о своих собственных делах; впрочем, раза два или три речь явственно относилась к театру, и я слышал
имя Щепкина с разными эпитетами «хвата, молодца, лихача» и проч.
Только немало меня удивило, что я всех своих
солдат отлично знаю и в лицо и по
имени, а этого Семеона Мамашкина будто не слыхивал и про какую он дамскую никсу писал — тоже не помню.
Михаил (быстро идет). Николай, на минутку! Ну, завод закрыт. Но на всякий случай надо принять меры… Пошли телеграмму вице-губернатору: кратко сообщи положение дела и требуй
солдат… Подпиши моим
именем.
Генерал (Татьяне). Пошлите его ко мне, я буду в столовой пить чай с коньяком и с поручиком… х-хо-хо! (Оглядывается, прикрыв рот рукой.) Благодарю, поручик! У вас хорошая память, да! Это прекрасно! Офицер должен помнить
имя и лицо каждого
солдата своей роты. Когда
солдат рекрут, он хитрое животное, — хитрое, ленивое и глупое. Офицер влезает ему в душу и там все поворачивает по-своему, чтобы сделать из животного — человека, разумного и преданного долгу…
Под сурдинкою подвиг рядового Постникова расползся по разным кружкам столицы, которая в то время печатной безголосицы жила в атмосфере бесконечных сплетен. В устных передачах
имя настоящего героя —
солдата Постникова утратилось, но зато сама эпопея раздулась и приняла очень интересный, романтический характер.
Что мне было делать? Не успел этот вопрос мелькнуть в голове, как около меня раздалось мое
имя. Я опустил глаза — у моих ног лежал Федоров, молоденький
солдат нашей роты, побывавший в Петербурге, хвативший цивилизации и выражавшийся почти литературным языком.
Солдаты же того батальона, которым командовал майор, просто боготворили ее: все они знали Катерину Астафьевну, и Катерина Астафьевна тоже всех их знала по
именам и по достоинствам.
Подле короля шел
солдат. Самый обыкновенный, самый простой
солдат. И
имя у него было самое простое. Его звали Иваном. На нем была пробитая пулями шинель, а через лоб шел огромный рубец от неприятельской шашки.
«Обратите внемание, — продолжал Егор писать, — в 5 томе Военых Постановлений.
Солдат есть
Имя обчшее, Знаменитое.
Солдатом называется Перьвейшый Генерал и последней Рядовой…»
Во время кратковременного пребывания Ивана Осиповича в Петербурге его сын, под
именем графа Свянторжецкого, раза два встречался с ним во дворце, но удачно избегал представления, хотя до сих пор не может забыть взгляд, полный презрительного сожаления, которым однажды обвел его этот заслуженный, почитаемый всеми, начиная с императрицы и кончая последним
солдатом, генерал.
Монахи пришли взять меня оттуда, и хотя тотчас догадались о подмене заключенного, но, видя, что вход в тюрьму был в прежнем крепком состоянии, приписывая этот случай чуду или напущению дьявола и более всего боясь открытием подмена заслужить казнь, мне приготовленную, сдали моего двойника, под моим
именем,
солдатам, а эти — палачу.
По доходившим известиям, поляки сильно укрепили Прагу и готовились к отпору. Александр Васильевич не скрывал этого от
солдат, а, напротив, заранее им внушал, что Прага даром в руки не дастся. По своему обыкновению, объезжая ежедневно на походе войска, он останавливался у каждого полка, здоровался, балагурил, называл по
именам знакомых
солдат, говорил о предстоящих трудах. Чуть не весь полк сбегался туда, где ехал и беседовал с
солдатами Суворов, — это беспорядком не считалось.
Насмелился
солдат, — в суете да с обиды и мышь храбра, — дернул рюмку-другую. С полковым батюшкой чокнулся, хоть он и не офицерской линии, однако вроде вольного человека. Хватил по третьей, — барыне за адъютантовой спиной подмигнул: сторонись, душа, оболью. Четвертую грибком осадил. От пятой еле его Илья отодрал, — не жаль себя, да жаль водочки… Кругом народ исподтишка удивляется: ай да помещик, ужели барыня на его
имя имение отписала? Ишь хлещет, будто винокуренный завод пропивает.
И действительно, его
имя, еще грозное в Польше, навело панику на мятежников и наполнило радостью сердца боготворивших его
солдат. С нетерпением ждали его войска с того момента, как весть о его назначении с быстротою молнии разнеслась по России.
Однажды,
солдату, стоявшему в карауле при Летнем дворце, явился в сиянии юноша и сказал оторопевшему часовому, что он, архангел Михаил, приказывает ему идти к императору и сказать, чтобы на месте этого старого Летнего дворца был построен храм во
имя архистратига Михаила.
— Отнесите меня к амбару, — проговорил я. Меня приподняли и отнесли туда; я указал, где знамя и сказал, кто его сохранил. Полковой командир крестился, офицеры целовали руки вашего сына. Как хорош он был и мертвый! Улыбка не сходила с его губ, словно он радовался своему торжеству. Как любили мы нашего Володю! Его похоронили с большими почестями, его оплакали все — от командира до
солдата.
Имя Ранеева не умрет в полку.
Императрица невольно улыбнулась, когда молодой
солдат скороговоркой произносил
имена знаменитых полководцев и историков, творения которых он не переставал изучать.
Несмотря на то что Александр Васильевич на похоронах не проронил ни одной слезы,
солдаты чувствовали, что их капрал хоронит дорогого для себя человека. Суворова тронуло это теплое проявление солдатского чувства. Он был тронут еще более, когда на девятый день, посетив могилу Глаши, он увидел на ней водруженный огромный деревянный крест с написанным на нем
именем и отчеством покойной и днем ее смерти. Александр Васильевич догадался, что крест этот был работы
солдат его капральства.
Солдат. Имена-то все русские, а в Лифляндах стоят!
Имя его Vincent уже переделали казаки — в Весеннего, а мужики и
солдаты в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
В лице его отдавалась честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому
солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского дохода с
именем Суворова.
Великой горестью для Пизонского была участь Авенира, которого суд выпустил, как и Константина Ионыча, но отец, во
имя своих родительских прав, устроил сдачу его за непочтение в
солдаты, с назначением в отдаленнейшие батальоны.
Так, Максимилиан, приведенный в присутствие по отбыванию воинской повинности, на первый вопрос проконсула о том, как его зовут, отвечал: «Мое
имя — христианин, и потому я сражаться не могу». Несмотря на это заявление, его зачислили в
солдаты, но он отказался от службы. Ему было объявлено, что он должен выбрать между отбыванием воинской повинности и смертью. Он сказал: «Лучше умру, но не могу сражаться». Его отдали палачам.
Переглянулись они справа-налево, — нет Антоши. А звали они так ангела одного хранителя, — потому
имена у них кажному по своему
солдату идут.