Неточные совпадения
— Что ж нам думать? Александр Николаевич
Император нас обдумал, он нас и обдумает во всех делах. Ему видней. Хлебушка не принесть ли еще? Парнишке еще
дать? — обратился он к Дарье Александровне, указывая на Гришу, который доедал корку.
— Возьметесь ли вы доставить
императору письмо от меня? на этом условии я велю вам
дать пропуск со всеми вашими.
Слава Гумбольдта, тайного советника его прусского величества, которому государь
император изволил
дать Анну и приказал не брать с него денег за материал и диплом, дошла и до них.
Не будучи ни так нервно чувствителен, как Шефсбюри, ни так тревожлив за здоровье друзей, как Гладстон, я нисколько не обеспокоился газетной вестью о болезни человека, которого вчера видел совершенно здоровым, — конечно, бывают болезни очень быстрые;
император Павел, например, хирел недолго, но от апоплексического удара Гарибальди был далек, а если б с ним что и случилось, кто-нибудь из общих друзей
дал бы знать.
— «Так вот я тебе, говорит,
дам прочесть: был такой один папа, и на
императора одного рассердился, и тот у него три дня не пивши, не евши, босой, на коленках, пред его дворцом простоял, пока тот ему не простил; как ты думаешь, что тот
император в эти три дня, на коленках-то стоя, про себя передумал и какие зароки
давал?..
Я его встречал, кроме Петербурга, в Молдавии и в Одессе, наконец, знал эту
даму, в которую он был влюблен, — и это была прелестнейшая женщина, каких когда-либо создавал божий мир; ну, тогда, может быть, он желал казаться повесой, как было это тогда в моде между всеми нами, молодежью… ну, а потом, когда пошла эта всеобщая слава, наконец, внимание государя
императора, звание камер-юнкера — все это заставило его высоко ценить свое дарование.
Таким образом прошел год и могло бы идти и дальше, но однажды раннею весной Николай Фермор во время прогулки опять попался на глаза
императору Николаю Павловичу, и от этого случая произошла перемена, которая
дала делу новое направление.
Вследствие всего этого
император Александр, вскоре по вступлении своем на престол, указом 9 февраля 1802 года, снова
дал дозволение привозить из-за границы все иностранные книги и заводить повсеместно вольные типографии.
Стр. 56. «Игорь обязался
давать каждому из своих подданных, отправляющемуся во владения
императора, письменный паспорт, в котором прописывалась цель путешествия и свидетельствовались мирные намерения путешественника».
Бухарский царь услыхал об этом, и ему захотелось достать червей и научиться этому делу. Он просил китайцев
дать ему семян и червей и деревьев. Они отказали. Тогда бухарский царь послал сватать за себя дочь у китайского
императора и велел сказать невесте, что у него всего много в царстве, нет только одного — шелковых тканей, — так чтобы она с собою потихоньку привезла семян шелковицы и червей, а то не во что ей будет наряжаться.
Слышно, за тобой уже послано…» И навеки простился с княжной опальный сродник и
дал ей на сохраненье родовой образ нерукотворного Спаса да александровскую ленту, что надета была на него самим императором-племянником Петром Вторым.
— Ладно, брат, будь без сумленья, наешься вволю, обед нас нынче ждет аховый, самому кайзеру Вильгельму да
императору Францу впору: на первое тебе суп с вражецкими пулями заместо клецок
дадут, a на второе тебе под красным соусом гранаты…
Вильгельм II,
император германский, человек, которому лавры действительно гениального Наполеона и его мировые победы не
давали спать, открыто и дерзко выступил с унизительнейшим для нашего дорогого отечества требованием разоружиться.
Музыкальная
дама взмахнула своей палочкой, девочки взяли первые аккорды… Высокие Гости в сопровождении Maman, подоспевших опекунов, институтского начальства и старших воспитанниц, окруживших Государя и Государыню беспорядочной гурьбой, вошли в зал и заняли места в креслах, стоявших посередине между портретами
Императора Павла I и Царя-Освободителя.
И сказано было княжне: «крестный твой отец, первый
император,
дал тебе обещанье, когда в возраст придешь, жениха сыскать, но не исполнил того обещания, волею божиею от временного царствования в вечное отыде, того ради великий государь, его императорское величество, памятуя обещание деда своего, указал тебе, княжне Марфе Петровой дочери Тростенского, быть замужем за князем Алексеем княж Юрьевичем Заборовским».
На мучительный вопрос о мировом зле и страдании
давали свой ответ и люди, стоящие на вершине человеческой иерархии, как люди царской крови Сакия Муни, как
император Марк Аврелий, и люди, стоящие на самой низшей ступени человеческой иерархии, как раб Эпиктет и как плотник Иисус, давший божественный ответ на это вопрошание.
— Поезжай и учись у него, — сказал ему
император. — Лучшего примера тебе
дать и в лучшие руки отдать не могу.
Адмирал Александр Семенович Шишков, министр народного просвещения, с присущим ему горячим красноречием, высказался, что государство не может ни одного дня оставаться без
императора и что присягу прежде всего, надо
дать великому князю Константину, и он волен принять корону или отказаться от нее.
Но более всего Петр Федорович, который по меткому выражению императрицы Екатерины, «первым врагом своим был сам», вредил себе своим отношением к жене. Став
императором, он тотчас же поместил ее с семилетним Павлом на отдаленный конец Зимнего дворца, в полном пренебрежении. Ей даже не
давали любимых фруктов. Подле него появилась Елизавета Романовна Воронцова, в блеске придворного почета, и ее высокомерный тон оскорблял даже посланников.
Император не скрывал своего к ней расположения и грозил жене монастырем.
Но здесь же низложенный
император назван: «необузданным властителем, который повиновался своим страстям, хотел искоренить православие и отдать отечество в чужие руки, возненавидел гвардию и повеление
давал действительно нас убить».
Говорили, что одна из придворных
дам явилась однажды в перчатках такого цвета и
император послал одну из этих перчаток в образец составителю этой краски.
Для устройства этих поселений, вся Германия
дала средства
императору Рудольфу, по воззванию которого на свободные земли между реками Кульною и Унною сошлось до 4000 славян, кроатов, масса переселенцев из Валахии и из христианских провинций, страдавших под владычеством турок.
Гвардейцы
давали всему этому тон, и
император Павел Петрович естественно с них начал искоренение этого зла.
Уговаривая поселян, он обещал им, что если они выберут от себя хожалых, то он
даст им билет к самому государю
императору, и тогда они могут рассказать лично его величеству все обстоятельства и принести жалобы.
Император окончательно выразил свое согласие на принятие сана великого магистра, и через бывшего в Риме русского посла, Лазакевича, вошел об этом в переговоры с папою Пием VI, который не замедлил
дать императору ответ, исполненный чувств признательности и преданности.
Павел Петрович
дал баварским депутатам публичную аудиенцию собственно только как великий магистр мальтийского ордена, а не как русский
император.
— «В таком случае, — отвечал ему Антон, — благородный врач Эренштейн
дает ему, подлому трусу, своею перчаткой пощечину, которую благороднейший рыцарь может предъявить у своего
императора в доказательство, как он достойно носит свое почетное звание».
— Я этого не знал! — откровенно отвечал великий князь. — Впрочем, если императорский рескрипт и существует, то, мне кажется, никто не знает о нем. Но мы все знаем, что наш законный государь, после
императора Александра — есть мой брат Константин, следовательно, мы исполнили наш долг,
дав ему присягу. Пусть то будет, что угодно Богу!
Он получил титул «высочества»,
давал и подписывал от имени
императора некоторые дарения членам императорской фамилии, распоряжения о милостях и другие документы, обнародуемые обыкновенно при начале нового царствования.
— Ваше высочество — сказал граф Литте, один из влиятельнейших членов совета, — те, которые еще не
дали присяги вашему брату Константину, уверены, что сообразуются с волею покойного
императора, признавая вас своим государем. Вам одному они могут повиноваться. Итак, если ваше решение непоколебимо, то оно есть приказание, которому мы должны подчиниться. Ведите же нас сами к присяге и мы будем повиноваться.
В Варшаву были отправлены адъютанты Лазарев и Опочинин, чтобы
дать отчет Константину Павловичу обо всем совершившемся в Петербурге. Великий князь Николай послал, кроме того, своему брату — новому
императору — письмо с изъявлением верноподданнических чувств.
Но так как любимцу государя были известны тайные соглядатаи
императора, то он сумел воспользоваться и ими, чтобы доводить — по-видимому самым естественным образом — до ушей государя многочисленное восхваление человека, которому желали
дать место.
Первое то, что в самые трудные дни отступления армии от Вильны к Дриссе, Аракчеев, вместе с Шишковым,
дал государю совет ехать в Москву, совет слишком смелый, потому что он шел вразрез только что торжественно объявленному в приказе обещанию
императора не расставаться с войсками.
— А, так ты польский
император? Эге, ребята! Вот какой зверь нам попался. Это не простой какой-нибудь полячишка — бродяга, а, видишь, вздумал уже приехать в Россию и губить людей сам их нехристь-император! Нечего же на него смотреть,
давайте веревку. Повесить проклятого!
Данная войсками присяга Константину Павловичу, со дня на день долженствующая быть замененной другою,
давала им в руки возможность действовать на солдат якобы легальным путем, указывая на то, что шутить присягой грешно, что от присяги может освободить их лишь тот, кому они присягали, а именно, их
император Константин Павлович, которого брат его Николай держит, будто бы, под арестом, намереваясь захватить престол силою.
— Хорошо! — сказал он Фридериксу, стараясь казаться покойным и равнодушным. —
Император уже, без сомнения,
дал свои приказания барону Дибичу. Впрочем,
император завтра, быть может, будет здесь. Я советую вам подождать его.
— Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, — сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. — Прошу
дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю
императору и России.
Императоры поменялись орденами: Александр получил Почетного легиона, а Наполеон Андрея 1-й степени, и в этот день был назначен обед Преображенскому батальону, который
давал ему батальон французской гвардии.
Всем этим государь Александр Павлович сколько удовлетворял своему собственному настроению, столько же и
давал чувствовать братии — в каком духе им надлежало держать себя в его присутствии; но братия, в ответ на поклон
императора, «поклонилась ему в землю» (ibidem).
— Я приехал по воле государя
императора узнать у вашего сиятельства, какой ход вы полагаете
дать поданной записке? — сказал учтиво князь Андрей.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские
дамы, приветствуя его, махали ему платками.
— Ну, ну, хорошо! — сказал старый граф, — всё горячится… Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в
императоры. Что ж,
дай Бог, — прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Австрийцы
дали себя обмануть при переходе венского моста, а вы
даете себя обмануть адъютантам
императора.
«Он — военный министр, доверенное лицо государя
императора; никому не должно быть дела до его личных свойств; ему поручено рассмотреть мою записку, следовательно он один и может
дать ход ей», думал князь Андрей, дожидаясь в числе многих важных и неважных лиц в приемной графа Аракчеева.
— Где же ваш пакет? — сказал он. — Donnez-le moi, je l’enverrai à l'Empereur. [
Дайте мне, его я пошлю
императору.]
Страсть его к государю несколько ослабела в Москве, так как он за это время не видал его. Но он всё-таки часто рассказывал о государе, о своей любви к нему,
давая чувствовать, что он еще не всё рассказывает, что что-то еще есть в его чувстве к государю, что́ не может быть всем понятно; и от всей души разделял общее в то время в Москве чувство обожания к
императору Александру Павловичу, которому в Москве в то время было дано наименование «ангела во плоти».
Да, — продолжал он, — я обещал и
дал бы
императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций.
— Просит подкрепления? — с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но
император отвернулся от него, сделал два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. — Надо
дать резервы, — сказал он, слегка разводя руками. — Кого послать туда, как вы думаете? — обратился он к Бертье, к этому oison que j’ai fait aigle, [гусенку, которого я сделал орлом,] как он впоследствии называл его.
— Кому
дать? — не громко, по-русски спросил
император Александр у Козловского.