Неточные совпадения
Захару было за пятьдесят лет. Он был уже не прямой потомок тех русских Калебов, [Калеб —
герой романа английского писателя Уильяма Годвина (1756–1836) «Калеб Вильямс» — слуга, поклоняющийся
своему господину.] рыцарей лакейской, без страха и упрека, исполненных преданности к господам до самозабвения, которые отличались всеми добродетелями и не
имели никаких пороков.
— Вот так фунт! — ахнул Мышников. — Карла, если бы ты меня возвел в такие
герои, я на тебя подал бы жалобу мировому… Галактион, хочешь, я вчиню иск об оскорблении? Свидетели налицо… Все дело поведу на
свой риск. Ха-ха!..
Герой оптом… Раньше
герои имели значение в розницу, а теперь оптовый
герой, беспаспортный.
Нынешний, настоящий
герой не
имеет даже имени, история не занесет его в
свои скрижали, благодарное потомство не будет чтить его памяти…
Но даже и это
имеет свою прелесть, не говоря уже о том, что подобная суровая обстановка есть лучшая школа для человека, которого назначение быть
героем.
Надобно было
иметь нечеловеческое терпенье, чтоб снести подобный щелчок. Первое намерение
героя моего было пригласить тут же кого-нибудь из молодых людей в секунданты и послать
своему врагу вызов; но дело в том, что, не будучи вовсе трусом, он в то же время дуэли считал решительно за сумасшествие. Кроме того, что бы ни говорили, а направленное на вас дуло пистолета не безделица — и все это из-за того, что не питает уважение к вашей особе какой-то господин…
Про
героя моего я по крайней мере могу сказать, что он искренно и глубоко страдал: как бы совершив преступление, шел он от князя по Невскому проспекту, где тут же встречалось ему столько спокойных и веселых господ, из которых уж, конечно, многие
имели на
своей совести в тысячу раз грязнейшие пятна. Дома Калинович застал Белавина, который сидел с Настенькой. Она была в слезах и держала в руках письмо. Не обратив на это внимания, он молча пожал у приятеля руку и сел.
Действительно, офицер этот в настоящую минуту был жесточайшим трусом, хотя 6 месяцев тому назад он далеко не был им. С ним произошел переворот, который испытали многие и прежде и после него. Он жил в одной из наших губерний, в которых есть кадетские корпуса, и
имел прекрасное покойное место, но, читая в газетах и частных письмах о делах севастопольских
героев,
своих прежних товарищей, он вдруг возгорелся честолюбием и еще более патриотизмом.
Если же «сочинитель без вкуса станет описывать злосчастнейшие приключения, но называет
героев своих Брандышевыми, Брандаусовыми и Клонтубасовыми, то впечатление теряется, и хотя никто оспорить не может, что Брандаусов и Клонтубасов
имеют столько же права быть несчастными, как какого бы имени христианин ни был».
Герой мой как будто был не совсем в
своем уме, по крайней мере решительно не
имел ясного сознания и, только одевшись, немного опомнился: уселся на диван и объявил, что не поедет, потому что Феоктиста Саввишна врунья и что, может быть, все это вздор.
Но Великая в
Героях сохранила на троне нежную чувствительность
Своего пола, которая вступалась за несчастных, за самых винных; искала всегда возможности простить, миловать; смягчала все приговоры суда и служила совершеннейшим образцом той высокой добродетели, которую могут
иметь одни Небеса и Государи: милосердия!
Первая светская книга, которую маленький
герой наш, читая и читая, наизусть вытвердил, была Езоповы «Басни»: отчего во всю жизнь
свою имел он редкое уважение к бессловесным тварям, помня их умные рассуждения в книге греческого мудреца, и часто, видя глупости людей, жалел, что они не
имеют благоразумия скотов Езоповых.
Вера (с большой силой). Ты — не понимаешь! Он —
герой! Он рисковал жизнью, исполняя
свой долг! А вы… что вы делаете? Какой долг исполняете? Вы все живёте неизвестно зачем и завидуете отцу, потому что он
имеет власть над людьми, а вы ничего не
имеете, ничего…
Здесь биограф сознается, что он ни за что бы не решился говорить о таких нестоящих, низких и даже щекотливых, скажем более, даже обидных для иного любителя благородного слога подробностях, если б во всех этих подробностях не заключалась одна особенность, одна господствующая черта в характере
героя сей повести; ибо господин Прохарчин далеко не был так скуден, как сам иногда уверял, чтоб даже харчей не
иметь постоянных и сытных, но делал противное, не боясь стыда и людских пересудов, собственно для удовлетворения
своих странных прихотей, из скопидомства и излишней осторожности, что, впрочем, гораздо яснее будет видно впоследствии.
— Я отниму у вас одну только минуту! — продолжал мой
герой извиняющимся голосом. — Но прежде всего позвольте представиться… Кандидат прав Иван Петрович Камышев, бывший судебный следователь… К пишущим людям не
имею чести принадлежать, но, тем не менее, явился к вам с чисто писательскими целями. Перед вами стоит желающий попасть в начинающие, несмотря на
свои под сорок. Но лучше поздно, чем никогда.
И так почти в каждом рассказе… Большие романы, с
героями, наиболее близкими душе Достоевского. «Замечательно, что Раскольников, быв в университете, почти не
имел товарищей, всех чуждался, ни к кому не ходил и у себя принимал тяжело. Впрочем, и от него скоро все отвернулись… Он решительно ушел от всех, как черепаха в
свою скорлупу». «Я — человек мрачный, скучный, — говорит Свидригайлов. — Сижу в углу. Иной раз три дня не разговорят».
«Перестаньте, стыдитесь, — заговорил опять голос Петрова. — Какое право
имеете вы обвинять его? Разве вы жили его жизнью? Испытывали его восторги? („Правда, правда!“ — шептал Альберт.) Искусство есть высочайшее проявление могущества в человеке. Оно дается редким избранным и поднимает избранника на такую высоту, на которой голова кружится и трудно удержаться здравым. В искусстве, как во всякой борьбе, есть
герои, отдавшиеся все
своему служению и гибнувшие, не достигнув цели».
Наверное, какая-нибудь барышня или дама назначила кому-нибудь свидание в темной комнате, долго ждала и, будучи нервно возбуждена, приняла Рябовича за
своего героя; это тем более вероятно, что Рябович, проходя через темную комнату, остановился в раздумье, то есть
имел вид человека, который тоже чего-то ждет…
Сам Наполеон дивился храбрости русского арьергарда. «Русские гренадеры выказали неустрашимость», — писал он в
своем бюллетене. Имя Багратиона, как
героя, обошло всю Россию. За дело при Шенграбене он был произведен в генерал-лейтенанты, получил Георгиевский крест второй степени и командирский крест ордена Марии Терезы от императора Франца; последнего ордена никто из русских еще не
имел.
Ну и пускай. Разумеется, гордости очень мало в том, чтобы бояться за
свою жизнь и ощупывать живот, как кубышку, и Георгия с бантом за это не получишь, но я и не гонюсь за Георгием и в
герои Малахова кургана не лезу. Всю мою жизнь я никого не трогал и, что бы там ни пели,
имею полное право желать, чтобы и меня не трогали и не стреляли в меня, как в воробья! Не я хотел войны, и Вильгельм ведь не прислал ко мне посла с вопросом, согласен ли я драться, а просто взял и объявил: дерись!
Красовский, так же как и
герой Диккенса, получил вес и значение в тюрьме; он славился
своим благочестием и скупостию;
имел нравственное влияние на заключенных и на охранителей, и довел двух прислуживавших ему арестантов из простонародья до того, что они сделали покушение задушить его за скупость, и за то наказаны плетьми и сосланы в каторгу.