Неточные совпадения
На этот призыв выходит
из толпы парень и с разбега бросается в пламя. Проходит одна томительная минута, другая. Обрушиваются балки одна за другой, трещит потолок. Наконец парень показывается среди облаков дыма; шапка и полушубок на нем затлелись, в
руках ничего нет. Слышится вопль:"Матренка! Матренка! где ты?" — потом следуют утешения, сопровождаемые предположениями, что, вероятно, Матренка с испуга убежала на огород…
И вот
из ближнего посада,
Созревших барышень кумир,
Уездных матушек отрада,
Приехал ротный командир;
Вошел… Ах, новость, да какая!
Музыка будет полковая!
Полковник сам ее послал.
Какая радость: будет бал!
Девчонки прыгают заране;
Но кушать подали. Четой
Идут за стол
рука с
рукой.
Теснятся барышни к Татьяне;
Мужчины против; и, крестясь,
Толпа жужжит, за стол садясь.
Толпа голодных рыцарей подставляла наподхват свои шапки, и какой-нибудь высокий шляхтич, высунувшийся
из толпы своею головою, в полинялом красном кунтуше с почерневшими золотыми шнурками, хватал первый с помощию длинных
рук, целовал полученную добычу, прижимал ее к сердцу и потом клал в рот.
Что почувствовал старый Тарас, когда увидел своего Остапа? Что было тогда в его сердце? Он глядел на него
из толпы и не проронил ни одного движения его. Они приблизились уже к лобному месту. Остап остановился. Ему первому приходилось выпить эту тяжелую чашу. Он глянул на своих, поднял
руку вверх и произнес громко...
Ни крика, ни стону не было слышно даже тогда, когда стали перебивать ему на
руках и ногах кости, когда ужасный хряск их послышался среди мертвой
толпы отдаленными зрителями, когда панянки отворотили глаза свои, — ничто, похожее на стон, не вырвалось
из уст его, не дрогнулось лицо его.
Кибитка подъехала к крыльцу комендантского дома. Народ узнал колокольчик Пугачева и
толпою бежал за нами. Швабрин встретил самозванца на крыльце. Он был одет казаком и отрастил себе бороду. Изменник помог Пугачеву вылезть
из кибитки, в подлых выражениях изъявляя свою радость и усердие. Увидя меня, он смутился, но вскоре оправился, протянул мне
руку, говоря: «И ты наш? Давно бы так!» — Я отворотился от него и ничего не отвечал.
Но люди, стоявшие прямо против фронта, все-таки испугались, вся масса их опрокинулась глубоко назад, между ею и солдатами тотчас образовалось пространство шагов пять, гвардии унтер-офицер нерешительно поднял
руку к шапке и грузно повалился под ноги солдатам, рядом с ним упало еще трое,
из толпы тоже, один за другим, вываливались люди.
Самгин все замедлял шаг, рассчитывая, что густой поток людей обтечет его и освободит, но люди все шли, бесконечно шли, поталкивая его вперед. Его уже ничто не удерживало в
толпе, ничто не интересовало; изредка все еще мелькали знакомые лица, не вызывая никаких впечатлений, никаких мыслей. Вот прошла Алина под
руку с Макаровым, Дуняша с Лютовым, синещекий адвокат. Мелькнуло еще знакомое лицо, кажется, — Туробоев и с ним один
из модных писателей, красивый брюнет.
Самгин подвинулся к решетке сада как раз в тот момент, когда солнце, выскользнув
из облаков, осветило на паперти собора фиолетовую фигуру протоиерея Славороссова и золотой крест на его широкой груди. Славороссов стоял, подняв левую
руку в небо и простирая правую над
толпой благословляющим жестом. Вокруг и ниже его копошились люди, размахивая трехцветными флагами, поблескивая окладами икон, обнажив лохматые и лысые головы. На минуту стало тихо, и зычный голос сказал, как в рупор...
Лютов был явно настроен на скандал, это очень встревожило Клима, он попробовал вырвать
руку, но безуспешно. Тогда он увлек Лютова в один
из переулков Тверской, там встретили извозчика-лихача. Но, усевшись в экипаж, Лютов, глядя на густые
толпы оживленного, празднично одетого народа, заговорил еще громче в синюю спину возницы...
Его волновала жалость к этим людям, которые не знают или забыли, что есть тысячеглавые
толпы, что они ходят по улицам Москвы и смотрят на все в ней глазами чужих. Приняв рюмку
из руки Алины, он ей сказал...
Впереди
толпы шагали, подняв в небо счастливо сияющие лица, знакомые фигуры депутатов Думы, люди в мундирах, расшитых золотом, красноногие генералы, длинноволосые попы, студенты в белых кителях с золочеными пуговицами, студенты в мундирах, нарядные женщины, подпрыгивали, точно резиновые, какие-то толстяки и, рядом с ними, бедно одетые, качались старые люди с палочками в
руках, женщины в пестрых платочках, многие
из них крестились и большинство шагало открыв рты, глядя куда-то через головы передних, наполняя воздух воплями и воем.
Из толпы вывернулся Митрофанов, зажав шапку под мышкой, держа в
руке серебряные часы, встал рядом и сказал вполголоса, заикаясь...
Когда наша шлюпка направилась от фрегата к берегу, мы увидели, что
из деревни бросилось бежать множество женщин и детей к горам, со всеми признаками боязни. При выходе на берег мужчины
толпой старались не подпускать наших к деревне, удерживая за
руки и за полы. Но им написали по-китайски, что женщины могут быть покойны, что русские съехали затем только, чтоб посмотреть берег и погулять. Корейцы уже не мешали ходить, но только старались удалить наших от деревни.
Это от непривычки: если б пароходы существовали несколько тысяч лет, а парусные суда недавно, глаз людской, конечно, находил бы больше поэзии в этом быстром, видимом стремлении судна, на котором не мечется
из угла в угол измученная
толпа людей, стараясь угодить ветру, а стоит в бездействии, скрестив
руки на груди, человек, с покойным сознанием, что под ногами его сжата сила, равная силе моря, заставляющая служить себе и бурю, и штиль.
Тогда мы насильно вывели одного
из толпы за
руки и послали вперед показывать дорогу.
Хотя некоторый ковшик несколько раз переходил
из рук в
руки, странное молчание царствовало в сей
толпе; разбойники отобедали, один после другого вставал и молился богу, некоторые разошлись по шалашам, а другие разбрелись по лесу или прилегли соснуть, по русскому обыкновению.
Владимир потупил голову, люди его окружили несчастного своего господина. «Отец ты наш, — кричали они, целуя ему
руки, — не хотим другого барина, кроме тебя, прикажи, осударь, с судом мы управимся. Умрем, а не выдадим». Владимир смотрел на них, и странные чувства волновали его. «Стойте смирно, — сказал он им, — а я с приказным переговорю». — «Переговори, батюшка, — закричали ему
из толпы, — да усовести окаянных».
…Зачем же воспоминание об этом дне и обо всех светлых днях моего былого напоминает так много страшного?.. Могилу, венок
из темно-красных роз, двух детей, которых я держал за
руки, факелы,
толпу изгнанников, месяц, теплое море под горой, речь, которую я не понимал и которая резала мое сердце… Все прошло!
Разговор шел деловой: о торгах, о подрядах, о ценах на товары. Некоторые
из крестьян поставляли в казну полотна, кожи, солдатское сукно и проч. и рассказывали, на какие нужно подниматься фортели, чтоб подряд исправно сошел с
рук. Время проходило довольно оживленно, только душно в комнате было, потому что вся семья хозяйская считала долгом присутствовать при приеме. Даже на улице скоплялась перед окнами значительная
толпа любопытных.
Когда она выходила в зал, то там уж стояла
толпа человек в пятнадцать,
из которых каждый держал в
руках кулек.
Сидит человек на скамейке на Цветном бульваре и смотрит на улицу, на огромный дом Внукова. Видит, идут по тротуару мимо этого дома человек пять, и вдруг — никого! Куда они девались?.. Смотрит — тротуар пуст… И опять неведомо откуда появляется пьяная
толпа, шумит, дерется… И вдруг исчезает снова… Торопливо шагает будочник — и тоже проваливается сквозь землю, а через пять минут опять вырастает
из земли и шагает по тротуару с бутылкой водки в одной
руке и со свертком в другой…
Но капитан уже опомнился и уже не слушал его. В эту минуту появившийся
из толпы Рогожин быстро подхватил под
руку Настасью Филипповну и повел ее за собой. С своей стороны, Рогожин казался потрясенным ужасно, был бледен и дрожал. Уводя Настасью Филипповну, он успел-таки злобно засмеяться в глаза офицеру и с видом торжествующего гостинодворца проговорить...
Галдевшая у печей
толпа поденщиц была занята своим делом. Одни носили сырые дрова в печь и складывали их там, другие разгружали
из печей уже высохшие дрова. Работа кипела, и слышался только треск летевших дождем поленьев. Солдатка Аннушка работала вместе с сестрой Феклистой и Наташкой. Эта Феклиста была еще худенькая, несложившаяся девушка с бойкими глазами. Она за несколько дней работы исцарапала себе все
руки и едва двигалась: ломило спину и тело. Сырые дрова были такие тяжелые, точно камни.
Когда мы подъехали к парадному крыльцу с навесом, слуги, целою
толпой, одетые как господа, выбежали к нам навстречу, высадили нас
из кибиток и под
руки ввели в лакейскую, где мы узнали, что у Прасковьи Ивановны, по обыкновению, много гостей и что господа недавно откушали.
Вдруг
из всей этой
толпы выскочила, — с всклоченными волосами, с дикими глазами и с метлою в
руке, — скотница и начала рукояткой метлы бить медведя по голове и по животу.
Кто-то осторожно потянул бумаги
из ее
рук, она взмахнула ими в воздухе и бросила в
толпу.
Дверь в кают-компанию — та самая: через час она тяжко звякнет, замкнется… Возле двери — какой-то незнакомый мне, низенький, с сотым, тысячным, пропадающим в
толпе лицом, и только
руки необычайно длинные, до колен: будто по ошибке наспех взяты
из другого человеческого набора.
С пеной у рта, с сверкающими очами, с подъятым копьем, он стиснул коня ногами, налетел вскачь на
толпу осужденных, так что искры брызнули из-под конских подков, и пронзил первого попавшегося ему под
руку.
В
толпу разбойников незаметно втерся посторонний человек лет шестидесяти, опрятно одетый, и старался, не показываясь царю, привлечь внимание Серебряного. Уже несколько раз он из-за переднего ряда протягивал украдкою
руку и силился поймать князя за полу, но, не достав его, опять прятался за разбойников.
Версты полторы от места, где совершилось нападение на Максима,
толпы вооруженных людей сидели вокруг винных бочек с выбитыми днами. Чарки и берестовые черпала ходили
из рук в
руки. Пылающие костры освещали резкие черты, всклокоченные бороды и разнообразные одежды. Были тут знакомые нам лица: и Андрюшка, и Васька, и рыжий песенник; но не было старого Коршуна. Часто поминали его разбойники, хлебая
из черпал и осушая чарки.
Бог знает, что бы сделал Серебряный. Пожалуй, вышиб бы он чарку
из рук разбойника и разорвала б его на клочья пьяная
толпа; но, к счастию, новые крики отвлекли его внимание.
Бабушка принесла на
руках белый гробик, Дрянной Мужик прыгнул в яму, принял гроб, поставил его рядом с черными досками и, выскочив
из могилы, стал толкать туда песок и ногами, и лопатой. Трубка его дымилась, точно кадило. Дед и бабушка тоже молча помогали ему. Не было ни попов, ни нищих, только мы четверо в густой
толпе крестов.
В
толпе нашлись люди, которые прямо предлагали высадить двери правления и насильно взять черта
из рук законной власти.
Ведь только оттого совершаются такие дела, как те, которые делали все тираны от Наполеона до последнего ротного командира, стреляющего в
толпу, что их одуряет стоящая за ними власть
из покорных людей, готовых исполнять всё, что им прикажут. Вся сила, стало быть, в людях, исполняющих своими
руками дела насилия, в людях, служащих в полиции, в солдатах, преимущественно в солдатах, потому что полиция только тогда совершает свои дела, когда за нею стоят войска.
И она бросилась на гейшу, пронзительно визжала и сжимала сухие кулачки. За нею и другие, — больше
из ее кавалеров. Гейша отчаянно отбивалась. Началась дикая травля. Веер сломали, вырвали, бросили на пол, топтали.
Толпа с гейшею в середине бешено металась по зале, сбивая с ног наблюдателей. Ни Рутиловы, ни старшины не могли пробиться к гейше. Гейша, юркая, сильная, визжала пронзительно, царапалась и кусалась. Маску она крепко придерживала то правою, то левою
рукою.
Набежало множество тёмных людей без лиц. «Пожар!» — кричали они в один голос, опрокинувшись на землю, помяв все кусты, цепляясь друг за друга, хватая Кожемякина горячими
руками за лицо, за грудь, и помчались куда-то тесной
толпою, так быстро, что остановилось сердце. Кожемякин закричал, вырываясь
из крепких объятий горбатого Сени, вырвался, упал, ударясь головой, и — очнулся сидя, опираясь о пол
руками, весь облепленный мухами, мокрый и задыхающийся.
Она погрузила лицо в
руки и сидела так, склонив голову, причем я заметил, что она, разведя пальцы, высматривает из-за них с задумчивым, невеселым вниманием. Отняв
руки от лица, на котором заиграла ее неподражаемая улыбка, Дэзи поведала свои приключения. Оказалось, что Тоббоган пристал к
толпе игроков, окружающих рулетку, под навесом, у какой-то стены.
Она оглянулась на меня, помахала поднятой вверх
рукой, и я почти сразу потерял их
из вида в проносящейся ураганом
толпе, затем осмотрелся, с волнением ожидания и с именем, впервые после трех дней снова зазвучавшим, как отчетливо сказанное вблизи. «Биче Сениэль». И я увидел ее незабываемое лицо.
На площади, против отворенной и освещенной двери лавки, чернеется и белеется
толпа казаков и девок и слышатся громкие песни, смех и говор. Схватившись
рука с
рукой, девки кружатся, плавно выступая на пыльной площади. Худощавая и самая некрасивая
из девок запевает...
— Толкуй! — крикнул Лука, скидывая портки. Он живо разделся, перекрестился и, подпрыгнув, со всплеском вскочил в воду, обмакнулся и, вразмашку кидая белыми
руками и высоко поднимая спину
из воды и отдувая поперек течения, стал перебивать Терек к отмели.
Толпа казаков звонко, в несколько голосов, говорила на берегу. Трое конных поехали в объезд. Каюк показался из-за поворота. Лукашка поднялся на отмели, нагнулся над телом, ворохнул его раза два. — Как есть мертвый! — прокричал оттуда резкий голос Луки.
Представьте себе, этот мерр-завец
из толпы дикарей, напавших на нас, голыми
руками индийского раджу выхватил как щенка и на шлюпку притащил.
Никто, однако ж, не решался «выходить»;
из говора
толпы можно было узнать, что Федька уложил уже лоском целый десяток противников; кого угодил под «сусалы» либо под «микитки», кого под «хряшки в бока», кому «
из носу клюквенный квас пустил» [Термины кулачных бойцов. (Прим. автора.)] — смел был добре на
руку. Никто не решался подступиться. Присутствующие начинали уже переглядываться, как вдруг за
толпой, окружавшей бойца, раздались неожиданно пронзительные женские крики...
Крики бабы усиливались: видно было, что ее не пропускали, а, напротив, давали дорогу тому, кого она старалась удержать. Наконец
из толпы показался маленький, сухопарый пьяненький мужичок с широкою лысиною и вострым носом, светившимся, как фонарь. Он решительно выходил
из себя: болтал без толку худенькими
руками, мигал глазами и топал ногами, которые, мимоходом сказать, и без того никак не держались на одном месте.
Из арки улицы, как
из трубы, светлыми ручьями радостно льются песни пастухов; без шляп, горбоносые и в своих плащах похожие на огромных птиц, они идут играя, окруженные
толпою детей с фонарями на высоких древках, десятки огней качаются в воздухе, освещая маленькую круглую фигурку старика Паолино, ого серебряную голову, ясли в его
руках и в яслях, полных цветами, — розовое тело Младенца, с улыбкою поднявшего вверх благословляющие ручки.
— И-эх ты-ы! — печально сказал дед и потрогал кузнеца за плечо дрожащей
рукой, а
из толпы снова сказали...
Люди смотрели на него молча; лица у всех были строгие, и, хотя на дворе было шумно и суетно, здесь, около кузницы, — тихо. Вот
из толпы вылез дедушка Еремей, растрёпанный, потный; он дрожащей
рукой протянул кузнецу ковш воды...
Все присмирели, замолчали.
Из кабинета вышел Ясногурский, его оттопыренные мясистые уши прилегли к затылку, и весь он казался скользким, точно кусок мыла. Расхаживая в
толпе шпионов, он пожимал им
руки, ласково и смиренно кивал головой и вдруг, уйдя куда-то в угол, заговорил оттуда плачущим голосом...
Псаломщик чувствовал себя, кажется, очень неловко в этой разношерстной
толпе; его выделяло
из общей массы все, начиная с белых
рук и кончая костюмом. Вероятно, бедняга не раз раскаялся, что польстился на даровщинку, и в душе давно проклинал неунимавшегося хохла. Скоро «эти девицы» вошли во вкус и начали преследовать псаломщика взглядами и импровизированными любезностями, пока Савоська не прикрикнул на них.
Таких дураков не нашлось, и Осип Иваныч победоносно отступил, пообещав отдуть лычагами [Лычага — веревка, свитая
из лыка.] каждого, кто будет бунтовать. Крестьянская
толпа упорно молчала. Слышно было, как ноги в лаптях топтались на месте; корявые
руки сами собой лезли в затылок, где засела, как у крыловского журавля, одна неотступная мужицкая думушка. Гроза еще только собиралась.