Неточные совпадения
С первой молодости он держал себя так, как будто готовился занять то блестящее место в свете, на которое впоследствии поставила его судьба; поэтому, хотя в его блестящей и несколько тщеславной жизни, как и во всех других, встречались неудачи, разочарования и огорчения, он ни разу не
изменил ни
своему всегда спокойному характеру, ни возвышенному образу
мыслей, ни основным правилам религии и нравственности и приобрел общее уважение не столько на основании
своего блестящего положения, сколько на основании
своей последовательности и твердости.
В том, что говорили у Гогиных, он не услышал ничего нового для себя, — обычная разноголосица среди людей, каждый из которых боится порвать
свою веревочку,
изменить своей «системе фраз». Он привык думать, что хотя эти люди строят мнения на фактах, но для того, чтоб не считаться с фактами. В конце концов жизнь творят не бунтовщики, а те, кто в эпохи смут накопляют силы для жизни мирной. Придя домой, он записал
свои мысли, лег спать, а утром Анфимьевна, в платье цвета ржавого железа, подавая ему кофе, сказала...
«Надоели мне ее таинственные дела и странные знакомства», — ложась спать, подумал он о Марине сердито, как о жене. Сердился он и на себя; вчерашние думы казались ему наивными, бесплодными, обычного настроения его они не
изменили, хотя явились какие-то бескостные
мысли, приятные
своей отвлеченностью.
Но ужас охватил Веру от этой снисходительности. Ей казалось, как всегда, когда совесть тревожит, что бабушка уже угадала все и ее исповедь опоздает. Еще минута, одно слово — и она кинулась бы на грудь ей и сказала все! И только силы
изменили ей и удержали, да еще
мысль — сделать весь дом свидетелем
своей и бабушкиной драмы.
Потом, узнав всю суть, он
изменил совсем о ней
свои мысли.
„Да, но куда ж в таком случае делись деньги, если их выбрал из пакета сам Федор Павлович, в его доме при обыске не нашли?“ Во-первых, в шкатулке у него часть денег нашли, а во-вторых, он мог вынуть их еще утром, даже еще накануне, распорядиться ими иначе, выдать их, отослать,
изменить, наконец,
свою мысль,
свой план действий в самом основании и при этом совсем даже не найдя нужным докладываться об этом предварительно Смердякову?
Он мог брать для
своих изображений не те жизненные факты, в которых известная идея отражаемся наилучшим образом, мог давать им произвольную связь, толковать их не совсем верно; но если художническое чутье не
изменило ему, если правда в произведении сохранена, — критика обязана воспользоваться им для объяснения действительности, равно как и для характеристики таланта писателя, но вовсе не для брани его за
мысли, которых он, может быть, еще и не имел.
И с каждым днем он становился требовательнее, придирчивее и суровее. Он вряд ли сознательно, вернее что по привычке, полагался на
свое всегдашнее влияние, устрашающее
мысль и подавляющее волю, которое ему редко
изменяло.
Я всегда боялся отца, а теперь тем более. Теперь я носил в себе целый мир смутных вопросов и ощущений. Мог ли он понять меня? Мог ли я в чем-либо признаться ему, не
изменяя своим друзьям? Я дрожал при
мысли, что он узнает когда-либо о моем знакомстве с «дурным обществом», но
изменить этому обществу,
изменить Валеку и Марусе я был не в состоянии. К тому же здесь было тоже нечто вроде «принципа»: если б я
изменил им, нарушив данное слово, то не мог бы при встрече поднять на них глаз от стыда.
Он не
изменит данному слову, потому что он — джентльмен; он не позволит себе сомнительного поступка, потому что он — джентльмен; он не ударит в лицо
своего слугу, не заставит повара съесть попавшего в суп таракана, не возьмет в наложницы крепостную девицу, потому что он — джентльмен; он приветливо примет бедного помещика-соседа, который явится с просьбой по делу, потому что он — джентльмен. Вообще он не «замарает» себя… нет, никогда! Даже наедине сам с собой он будет
мыслить и чувствовать как джентльмен.
Человек этот слишком круто
изменил, на мой взгляд,
свои прежние, может быть слишком молодые, но все-таки правильные
мысли.
— Они объясняли это, что меня проклял не Фотий, а митрополит Серафим […митрополит Серафим (в миру Стефан Васильевич Глаголевский, 1763—1843) — видный церковный деятель, боровшийся с мистическими течениями в русской религиозной
мысли.], который немедля же прислал благословение Фотию на это проклятие, говоря, что
изменить того, что сделано, невозможно, и что из этого даже может произойти добро, ибо ежели царь, ради правды, не хочет любимца
своего низвергнуть, то теперь, ради стыда, как проклятого, он должен будет удалить.
Он был подавлен, уничтожен. Тем не менее капризная
мысль его и тут не
изменила своему обычному характеру. Он не сказал себе: «Вот какое бремя лежит на мне, безвестном кадете, выбравшемся в помпадуры! вот с чем надлежало мне познакомиться прежде, чем расточать направо и налево: „влепить“, да „закатить“!» — но вскочил, как ужаленный, и с каким-то горьким, нервным смехом воскликнул...
— Я
мыслю то же самое, — сказал боярин Мансуров. — Безвременная поспешность может усугубить бедствия отечества нашего. Мой ответ пану Гонсевскому: не ждать от нас покорности, доколе не будет исполнено все, что обещано именем Владислава в договорной грамоте; а нам ожидать ответа и к Москве не ходить, пока не получим верного известия, что король Сигизмунд
изменил своему слову.
Анна Петровна. Жила я с тобою пять лет, томилась и болела от
мысли, что
изменила своей вере, но любила тебя и не оставляла ни на одну минуту… Ты был моим кумиром… И что же? Все это время ты обманывал меня самым наглым образом…
Покуда княгиня приводила себя в порядок, Анна Юрьевна ходила взад и вперед по комнате, и
мысли ее приняли несколько иное течение: прежде видя князя вместе с княгиней и принимая в основание, что последняя была tres apathique, Анна Юрьевна считала нужным и неизбежным, чтобы он имел какую-нибудь альянс на стороне; но теперь, узнав, что он уже имеет таковую, она стала желать, чтобы и княгиня полюбила кого-нибудь постороннего, потому что женщину, которая верна
своему мужу, потому что он ей верен, Анна Юрьевна еще несколько понимала; но чтобы женщина оставалась безупречна, когда муж ей
изменил, — этого даже она вообразить себе не могла и такое явление считала почти унижением женского достоинства; потому, когда княгиня, наконец, вышла к ней, она очень дружественно встретила ее.
— Всем! — продолжал он, вдруг
изменяя направление
своих мыслей, — всем с завтрашнего же дня двойное жалованье положу! А уж Гаврюшку-подлеца изведу! Изведу я тебя, мерзкий ты, неблагодарный ты человек!
Купавина. Когда же вы успели так
изменить свой образ
мыслей?
Духовное руководит телесным, а не телесное духовным. И потому, чтобы
изменить свое состояние, человек должен работать над собой в области духовной — в области
мысли.
Не вдруг
изменила она об нем
свои мысли, не сразу поверила братнину исправлению, думала, что все это у него одно притворство, но мало-помалу уверилась, что на добрую стезю напал.
Она уносилась так далеко, что, подобно тому как сказочная невеста ссорилась с
своим женихом по поводу выбора мужа для их будущей дочери, она негодовала на себя, когда ей приходила в голову
мысль, что воображаемый муж ее Подозеров наскучит ей, и она ему
изменит… и как он это снесет?
Заняв
свое место по правую сторону матери, Талечка все-таки не была совершенно покойна.
Мысль, что могут увидеть, как она передаст записку Зарудину, заставляла ее по временам мысленно совершенно отказываться от задуманного плана, но затем воспоминание об ожидающей завтра ответа подруге
изменило это решение.
— Вовсе нет. Я говорю с тобой немножко полегче, чем бы я говорил, если б ты была совсем здорова. Но я и не думаю подслащивать твоих нравственных страданий. К чему?
Изменить то, что ты чувствуешь теперь, я не могу и не желаю. Но помочь тебе иначе смотреть на
свое окаянство, это другое дело. Крайности самопрезрения и разных других ужасов происходят всегда от ложной
мысли, а не от ложного чувства.
Эта
мысль холодила ему сердце, но самолюбие вступило в
свои права, и князь не нашел возможным просить любимую им девушку
изменить ее решение.
В его голове мелькнула
мысль, что она решилась
изменить свое положение и выйти за него замуж. Он давно порешил согласиться на этот брак, если один этот путь мог доставить ему так страстно желаемое обладание.
Изменяя в декабре 1771 года распределения войск, Бибиков в предписании
своем Суворову говорил: «Оставляю, впрочем, вашему превосходительству на волю, как располагать и разделять войска, как за благо вы, по известному мне вашему искусству и знанию земли и, наконец, усердию к службе, рассудить изволите». Далее он писал: «Для занятия войсками нашими Замостья прошу подать мне
мысли, каким образом оное достигнуть бы можно».
И дрожащий голос ее и белые пятна, выступившие на пламенной щеке,
изменяли ее душевному беспокойству.
Мысль, что мать… сама… Но она это делала для блага
своей дочери. Может статься, Артемий Петрович хочет только погубить Мариорицу!.. Поверенная их тайн, она будет иметь возможность ее спасти…
Он решил несколько
изменить свою жизнь и ввести
свою жену в круг
своих прежних друзей. Ему понравилась оригинальная
мысль — присутствия супружеской пары в среде веселящегося Петербурга.