Неточные совпадения
Признаюсь тоже (не унижая себя, я думаю), что в этом существе из народа я нашел и нечто совершенно для меня новое относительно иных чувств и воззрений, нечто мне не
известное, нечто гораздо более ясное и утешительное, чем как я сам понимал эти
вещи прежде.
Он знал ее девочкой-подростком небогатого аристократического семейства, знал, что она вышла за делавшего карьеру человека, про которого он слыхал нехорошие
вещи, главное, слышал про его бессердечность к тем сотням и тысячам политических, мучать которых составляло его специальную обязанность, и Нехлюдову было, как всегда, мучительно тяжело то, что для того, чтобы помочь угнетенным, он должен становиться на сторону угнетающих, как будто признавая их деятельность законною тем, что обращался к ним с просьбами о том, чтобы они немного, хотя бы по отношению
известных лиц, воздержались от своих обычных и вероятно незаметных им самим жестокостей.
Мы с Радиловым опять разговорились. Я уже не помню, каким путем мы дошли до
известного замечанья: как часто самые ничтожные
вещи производят большее впечатление на людей, чем самые важные.
В день выступления, 19 мая, мы все встали рано, но выступили поздно. Это вполне естественно. Первые сборы всегда затягиваются. Дальше в пути все привыкают к
известному порядку, каждый знает своего коня, свой вьюк, какие у него должны быть
вещи, что сперва надо укладывать, что после, какие предметы бывают нужны в дороге и какие на биваке.
Когда прошло несколько месяцев без всяких слухов о нем, люди, знавшие о нем что-нибудь, кроме
известного всем, перестали скрывать
вещи, о которых по его просьбе молчали, пока он жил между нами.
Он стал штейнерианцем, но в
известный момент стал смертельным врагом Штейнера и писал о нем ужасные
вещи, потом опять вернулся в лоно штейнерианства.
В доме он не казался вовсе беспомощным, ходил всюду очень уверенно, сам убирал свою комнату, держал в
известном порядке свои игрушки и
вещи.
Чем его более ласкали здесь, тем он становился расстроеннее и тем чаще у него просились на глаза слезы.
Вещи свои, заключающиеся в давно
известном нам ранце, он еще с вечера перевез к Розанову и от него хотел завтра уехать.
Случалось ли вам, читатель, в
известную пору жизни, вдруг замечать, что ваш взгляд на
вещи совершенно изменяется, как будто все предметы, которые вы видели до тех пор, вдруг повернулись к вам другой, неизвестной еще стороной? Такого рода моральная перемена произошла во мне в первый раз во время нашего путешествия, с которого я и считаю начало моего отрочества.
— Впрочем, тебе лучше знать, — продолжала Раиса Павловна, как о
вещи известной.
Имярек вообще не признавал ни виновности, ни невиновности, а видел только
известным образом сложившееся положение
вещей.
Выбор пьес был
известный — вальсы, галопы, романсы (arrangés) и т. п., — всё тех милых композиторов, которых всякий человек с немного здравым вкусом отберет вам в нотном магазине небольшую кипу из кучи прекрасных
вещей и скажет: «Вот чего не надо играть, потому что хуже, безвкуснее и бессмысленнее этого никогда ничего не было писано на нотной бумаге», и которых, должно быть, именно поэтому, вы найдете на фортепьянах у каждой русской барышни.
Знаете, он прочтет у нас свою последнюю
вещь, еще никому не
известную.
С стесненным, переполненным слезами сердцем я хотел уже выйти из хаты, как вдруг мое внимание привлек яркий предмет, очевидно, нарочно повешенный на угол оконной рамы. Это была нитка дешевых красных бус,
известных в Полесье под названием «кораллов», — единственная
вещь, которая осталась мне на память об Олесе и об ее нежной, великодушной любви.
Ты права! что такое жизнь? жизнь
вещь пустая.
Покуда в сердце быстро льется кровь,
Всё в мире нам и радость и отрада.
Пройдут года желаний и страстей,
И всё вокруг темней, темней!
Что жизнь? давно
известная шарада
Для упражнения детей;
Где первое — рожденье! где второе —
Ужасный ряд забот и муки тайных ран,
Где смерть — последнее, а целое — обман!
Прошло месяца два. Елена все это время была занята устройством лотереи на
известный нам предмет. Она предположила разыграть в ней все свои
вещи. Жуквич тоже принес ей для этого очень ценный бритвенный ящик и пару отличных револьверов.
— А этот господин, — продолжал Михайло Борисович, мотнув головой на дверь и явно разумея под именем господина ушедшего генерала, — желает получить
известное место, и между ними произошло, вероятно, такого рода facio ut facias [я делаю, чтобы ты делал (лат.).]: «вы-де схлопочите мне место, а я у вас куплю за это дом в мое ведомство»… А? — заключил Михайло Борисович, устремляя на барона смеющийся взгляд, а тот при этом сейчас же потупился, как будто бы ему даже совестно было слушать подобные
вещи.
И хотя эта суета в конце концов не созидала и сотой доли того, что она могла бы создать, если бы была применена более осмысленным образом, но она помогала жить и до
известной степени оттеняла ту
вещь, которая известна под именем жуировки и которую, без этих вспомогательных средств, следовало бы назвать смертельною тоской.
Взятый сам по себе, со стороны своего внутреннего содержания, этот тип не весьма выразителен, а в смысле художественного произведения даже груб и не интересен; но он представляет интерес в том отношении, что служит наивернейшим олицетворением
известного положения
вещей.
Эти
вещи можно играть только при
известных, важных, значительных обстоятельствах, и тогда, когда требуется совершить
известные, соответствующие этой музыке важные поступки.
Не тогда изменяется
известная мера, установление, вообще положение
вещей, когда гениальный ум сообразит, что оно может повести к дурным последствиям через несколько столетий, так как повело к ним за несколько веков пред тем.
— Как же, вы бы сами посудили хорошенько. Это-таки ружье,
вещь известная; а то — черт знает что такое: свинья! Коли бы вы не говорили, я бы мог это принять в обидную для себя сторону.
Ни комнаты, ни
вещей его не опечатывали, потому что, во-первых, не было наследников, а во-вторых, оставалось очень немного наследства, именно: пучок гусиных перьев, десть белой казенной бумаги, три пары носков, две-три пуговицы, оторвавшиеся от панталон, и уже
известный читателю капот.
Он начинает страдать, не спит ночь, наконец вооружается энергией и строчит к Ольге длинное рудинское послание, в котором повторяет
известную, тертую и перетертую
вещь, говоренную и Онегиным Татьяне, и Рудиным Наталье, и даже Печориным княжне Мери: «Я, дескать, не так создан, чтобы вы могли быть со мною счастливы; придет время, вы полюбите другого, более достойного».
«Я должен был приноровляться к потребностям моих читателей, — говорит он, — и потому я опускал некоторые подробности, интересные, может быть, для моих соотечественников, но скучные для других, и распространялся иногда о
вещах, очень хорошо
известных в России, но более или менее новых для иностранцев».
Нет такой
вещи, которую бы можно было гнуть и тянуть бесконечно: дойдя до
известного предела, она непременно изломится или оборвется.
Миша. Да мы можем эдак не по улице… Помилуйте, Алексей Иваныч, не тревожьтесь… Чего вы можете бояться? Ведь мы тут; ведь мы наблюдаем-с… ведь, кажется, это всё
вещь такая известная-с… Вы вот в три часа вернетесь…
Мы считаем такое понимание весьма односторонним, за него была покарана еще философия Гегеля, притязавшая философски дедуцировать все эмпирическое бытие и обанкротившаяся на этом притязании (от него был свободен, до
известной степени, даже философский отец имманентизма Кант, утверждавший непознаваемую Ding an sich [
Вещь в себе (нем.) — термин философии И. Канта.], которая есть не что иное, как объект мышления, ему неадекватный).
Но неопределенное определяется и некоторым положительным суждением, и как для глаза темное есть материя всякой невидимой краски, так и душа устраняет все, что подобно свету в чувственно воспринимаемых
вещах, и, не имея уже определения, подобна зрению, сохраняющемуся до
известной степени и в темноте.
В самом деле, против мнимого платоновского дуализма, разъединяющего и противопоставляющего идеи и явления, Аристотель утверждает их неразрывность: идея есть движущее начало, цель, причина, энтелехия, она имманентна
вещи и, однако, есть для нее prius, онтологически ей предшествует, т. е. ей в
известном смысле трансцендентна.
Для того, кто уяснит себе эту действительную точку зрения оккультизма, отпадает также и возражение, будто чрез то, что положение
вещей в
известном смысле предопределимо, становится невозможной какая-либо свобода человека.
Удачный человек, «счастливый», с естественною обязательностью совершает
известные поступки и инстинктивно чуждается других поступков, он вносит порядок, который он физиологически являет собою, в свои отношения к людям и
вещам.
— Я вас понимаю, м-р Вандергуд… но я должен ответить вам отказом. Нет, я с вами не поеду. Я еще не сказал вам одной
вещи, но ваша прямота и доверчивость понуждает меня к откровенности: я должен до
известной степени скрываться от полиции…
Та степень свободы зла, свободы греховной похоти, которая определяет жизнь буржуазно-капиталистического общества, этически не может быть терпима, как не может быть терпима на
известной ступени нравственного сознания свобода зла и греховной похоти, определявшей строй, основанный на рабстве, на превращении человека, несущего образ и подобие Божье, в
вещь, которую можно продавать и покупать.
Кроме денежных средств, важно было и то, с какими силами собрался я поднимать старый журнал, который и под редакцией таких
известных писателей, как Дружинин и Писемский, не привлекал к себе большой публики. Дружинин был
известный критик, а Писемский — крупный беллетрист. За время их редакторства в журнале были напечатаны, кроме их статей, повестей и рассказов, и такие
вещи, как «Три смерти» Толстого, «Первая любовь» Тургенева, сцены Щедрина и «Горькая судьбина» Писемского.
В
известный, благоприятный период времени, под укрывательством волчьей ночи, все эти
вещи укладывались в краденую телегу, в которую запрягали лошадь неотысканного хозяина, и отправлялись с верным служителем в деревушку Герасима Сазоновича, род закутки, укрытой лесами и охраняемой болотами.
Я иду напролом, умышляю против
известного порядка
вещей, сознательно призываю на себя неизбежное возмездие, неизбежное, — повторял он с оттяжкой, — в каждом правильно организованном государстве, и потом возмущаюсь последствиями моих деяний, хитрю, пускаюсь на мелкие обманы, не хочу отбыть срока своего наказания, как порядочный человек, понимающий смысл народной поговорки: люби кататься, люби и саночки возить!
Людей он знал много, огромных и маленьких, но лучше знал и ценил маленьких, с которыми можно говорить обо всем; большие же держали себя так глупо и расспрашивали о таких нелепых, всем
известных, скучных
вещах, что приходилось тоже притворяться глупым, картавить и отвечать нелепости; и, конечно, хотелось как можно скорее уйти от них.