Неточные совпадения
— Нет, не будет драться, — сказал волшебник, таинственно подмигнув, — не будет, я ручаюсь за это.
Иди, девочка, и не забудь того, что сказал тебе я меж двумя глотками ароматической водки и размышлением
о песнях каторжников.
Иди. Да будет мир пушистой твоей голове!
Нехаева, повиснув на руке Клима, говорила
о мрачной поэзии заупокойной литургии, заставив спутника своего с досадой вспомнить сказку
о глупце, который пел на свадьбе похоронные
песни.
Шли против ветра, говорить ей было трудно, она задыхалась. Клим строго, тоном старшего, сказал...
На дачах Варавки поселились незнакомые люди со множеством крикливых детей; по утрам река звучно плескалась
о берег и стены купальни; в синеватой воде подпрыгивали, как пробки, головы людей, взмахивались в воздух масляно блестевшие руки; вечерами в лесу пели
песни гимназисты и гимназистки, ежедневно, в три часа, безгрудая, тощая барышня в розовом платье и круглых, темных очках играла на пианино «Молитву девы», а в четыре
шла берегом на мельницу пить молоко, и по воде косо влачилась за нею розовая тень.
И опять звуки крепли и искали чего-то, подымаясь в своей полноте выше, сильнее. В неопределенный перезвон и говор аккордов вплетались мелодии народной
песни, звучавшей то любовью и грустью, то воспоминанием
о минувших страданиях и
славе, то молодою удалью разгула и надежды. Это слепой пробовал вылить свое чувство в готовые и хорошо знакомые формы.
И народ бежал встречу красному знамени, он что-то кричал, сливался с толпой и
шел с нею обратно, и крики его гасли в звуках
песни — той
песни, которую дома пели тише других, — на улице она текла ровно, прямо, со страшной силой. В ней звучало железное мужество, и, призывая людей в далекую дорогу к будущему, она честно говорила
о тяжестях пути. В ее большом спокойном пламени плавился темный шлак пережитого, тяжелый ком привычных чувств и сгорала в пепел проклятая боязнь нового…
— Да, не хотел пока
идти против всех. Ведь и в
песнях о Разине везде поют, что
Затем пикник кончился, как все пикники. Старики, кончив свою игру, а молодежь, протанцевав еще кадриль, отправились в обратный путь на освещенных фонарями лодках, и хор певцов снова запел
песню о боровике, повелевающем другим грибам на войну
идти, но…
Ходят еще в народе предания
о славе, роскоши и жестокости грозного царя, поются еще кое-где
песни про осуждение на смерть царевича, про нашествия татар на Москву и про покорение Сибири Ермаком Тимофеевичем, которого изображения, вероятно, несходные, можно видеть доселе почти во всех избах сибирских; но в этих преданиях,
песнях и рассказах — правда мешается с вымыслом, и они дают действительным событиям колеблющиеся очертания, показывая их как будто сквозь туман и дозволяя воображению восстановлять по произволу эти неясные образы.
Книги сделали меня неуязвимым для многого: зная, как любят и страдают, нельзя
идти в публичный дом; копеечный развратишко возбуждал отвращение к нему и жалость к людям, которым он был сладок. Рокамболь учил меня быть стойким, но поддаваться силе обстоятельств, герои Дюма внушали желание отдать себя какому-то важному, великому делу. Любимым героем моим был веселый король Генрих IV, мне казалось, что именно
о нем говорит славная
песня Беранже...
— В тебе говорит зависть, мой друг, но ты еще можешь проторить себе путь к бессмертию, если впоследствии напишешь свои воспоминания
о моей бурной юности. У всех великих людей были такие друзья, которые нагревали свои руки около огня их
славы… Dixi. [Я кончил (лат.).] Да, «
песня смерти» — это вся философия жизни, потому что смерть — все, а жизнь — нуль.
А. М. Максимов сказал, что сегодня утром приехал в Москву И. Ф. Горбунов, который не откажется выступить с рассказом из народного быта, С. А. Бельская и В. И. Родон обещали дуэт из оперетки, Саша Давыдов споет цыганские
песни, В. И. Путята прочтет монолог Чацкого, а П. П. Мещерский прямо с репетиции поехал в «Щербаки» пригласить своего друга — чтеца П. А. Никитина,
слава о котором гремела в Москве, но на сцене в столице он ни разу не выступал, несмотря на постоянные приглашения и желание артистов Малого театра послушать его.
«Мутноокой ночью сижу я — как сыч в дупле — в номерах, в нищем городе Свияжске, а — осень, октябрь, ленивенько дождь
идет, ветер дышит, точно обиженный татарин
песню тянет; без конца
песня: о-о-о-у-у-у…
Пропев, как «вдруг одна злодейка-пуля в шляпу царскую впилась», он затягивает бессмысленную и непристойную, но самую популярную у солдат
песню о том, как какая-то Лиза,
пойдя в лес, нашла черного жука и что из этого вышло. Затем еще историческая
песня про Петра, как его требуют в сенат. И в довершение всего доморощенная
песня нашего полка...
За этим невинным занятием, за сочинением
песен на трубадурный лад, за откапыванием преданий и хроник
о рыцарях для баллад, за томным стремлением, за мучительной любовью к неизвестной деве…
шло время и прошло несколько лет...
А то: стоит агромадный домище, называется ниверситет, ученики — молодые парни, по трактирам пьянствуют, скандалят на улицах, про святого Варламия [Речь
идет о студенческой
песне «Где с Казанкой-рекой» (см.: «
Песни казанских студентов. 1840–1868».
— Максим здесь? Хочешь ко мне эсаулом? — прервав свою
песню, заговорил он, протягивая мне руку. — Я, брат, совсем готов… Набрал шайку себе… вот она… Потом еще будут люди… Найдем! Это н-ничего! Пилу и Сысойку призовем… И будем их каждый день кашей кормить и говядиной… хорошо?
Идешь? Возьми с собой книги… будешь читать про Стеньку и про других… Друг! Ах и тошно мне, тошно мне… то-ошно-о!..
— Помнишь наш разговор
о севере и юге, еще тогда давно, помнишь? Не думай, я от своих слов не отпираюсь. Ну, положим, я не выдержал борьбы, я погиб… Но за мной
идут другие — сотни, тысячи других. Ты пойми — они должны одержать победу, они не могут не победить. Потому что там черный туман на улицах и в сердцах и в головах у людей, а мы приходим с ликующего юга, с радостными
песнями, с милым ярким солнцем в душе. Друг мой, люди не могут жить без солнца!
И какими странными путями
шла эта мысль: подумает он
о своем давнем путешествии по Италии, полном солнца, молодости и
песен, вспомнит какого-нибудь итальянского нищего — и сразу станет перед ним толпа рабочих, выстрелы, запах пороха, кровь.
Письмо из Москвы пришло, писал Евграф Макарыч, что отец согласен дать ему благословенье, но наперед хочет познакомиться с Гаврилой Маркелычем и с будущей невесткой. Так как наступала Макарьевская ярмарка, Евграф Макарыч просил Залетова приехать в Нижний с Марьей Гавриловной. Тут только сказали Маше про сватовство. Ответила она обычными словами
о покорности родительской воле: за кого, дескать, прикажете, тятенька, за того и
пойду, а сама резвей забегала по саду, громче и веселей запела
песни свои.
— И не поминай, — сказала Манефа. — Тут, Василий Борисыч, немало греха и суеты бывает, — прибавила она, обращаясь к московскому гостю. — С раннего утра на гробницу деревенских много найдет, из городу тоже наедут, всего ведь только пять верст дó городу-то… Игрища
пойдут,
песни, сопели, гудки… Из ружей стрельбу зачнут… А что под вечер творится —
о том не леть и глаголати.
Нет, никогда нежней и бестелесней
Твой лик,
о ночь, не мог меня томить!
Опять к тебе
иду с невольной
песней,
Невольной — и последней, может быть.
Фимочка задал тон, ударив камертоном
о левую руку, и хор запел Херувимскую… За Херувимской проследовал еще целый ряд других
песен, духовных и светских, и все закончилось «
славой», посвященной желанной, дорогой гостье.
Отовсюду звучали
песни. В безмерном удивлении, с новым, никогда не испытанным чувством я
шел и смотрел кругом. В этой пьяной жизни была великая мудрость.
О, они все поняли, что жизнь принимается не пониманием ее, не нахождениями разума, а таинственною настроенностью души. И они настраивали свои души, делали их способными принять жизнь с радостью и блаженством!.. Мудрые, мудрые!..
Князь Вадбольский. Исполать [Исполать —
слава (греч.).]! теперь поразведаемся и с певуном. Кажется, речь была
о Вадбольском, который неосторожно когда-то, во времена оны, посмеялся над тем, что нерусский коверкал в
песне русский язык. Грех утаить: надрывался аз грешный от смеху, когда этот любезник пел: «Прости, зеленый лук! Где ты, мыла друк?» — и многое множество тому подобного.
—
О светлая посланница Великого Духа!
Пойдем с нами в наш храм. Там твое место. День и ночь ты будешь жить в храме, и голубой дымок в честь твою понесется из наших кадильниц благовонной струею, мы будем петь тебе священные
песни и украсим тебя цветами. Ты будешь царицей нашего храма.
Пойдём и мы — пусть до конца оттаивает застывшее сердце. Пели хорошо, как редко поют на дачах, где каждая безголосая собака считает себя обязанной к вытью. И
песня была грустная и нежная. Мягкий, красивый баритон гудел сдержанно и взволнованно, как будто подтверждая то, на что страстно жаловался высокий и звучный тенор. А жаловался он на то, что дни и ночи думает все
о ней одной.
— Боже мой! Как же им не есть что у нас делать, когда у нас хотя люди, с одной стороны, и смирные, но с другой, знаете, и они тоже порою, знаете,
о чем-то молчат. Вот! и задумаются, и молчат, и
пойдут в лес, да и Зилизняка или Гонту кличат — а инии и
песню поют...
«Да это, верно, рекрутов провожают», — вспомнил я бывший на днях разговор
о том, что пятеро назначено из нашей деревни, и
пошел по направлению к невольно притягивающей к себе веселой
песне.