Неточные совпадения
— Да вот я вам скажу, — продолжал помещик. — Сосед купец был у меня. Мы прошлись
по хозяйству,
по саду. «Нет, — говорит, — Степан Васильич, всё у вас в порядке
идет, но садик в забросе». А он у меня в порядке. «На мой разум, я бы эту липу срубил. Только в сок надо. Ведь их тысяча лип, из каждой два хороших лубка выйдет. А нынче лубок в цене, и струбов бы липовеньких нарубил».
И убедившись, что она одна, и желая застать ее врасплох, так как он не обещался быть нынче и она, верно, не думала, что он приедет пред скачками, он
пошел, придерживая саблю и осторожно шагая
по песку дорожки, обсаженной цветами, к террасе, выходившей в
сад.
Она видела
по лицу Вронского, что ему чего-то нужно было от нее. Она не ошиблась. Как только они вошли через калитку опять в
сад, он посмотрел в ту сторону, куда
пошла Анна, и, убедившись, что она не может ни слышать, ни видеть их, начал...
Прошли снега и реки, — работы так вдруг и закипят: там погрузки на суда, здесь расчистка дерев
по лесам, пересадка дерев
по садам, и
пошли взрывать повсюду землю.
Прощай, свидетель падшей
славы,
Петровский замок. Ну! не стой,
Пошел! Уже столпы заставы
Белеют; вот уж
по Тверской
Возок несется чрез ухабы.
Мелькают мимо будки, бабы,
Мальчишки, лавки, фонари,
Дворцы,
сады, монастыри,
Бухарцы, сани, огороды,
Купцы, лачужки, мужики,
Бульвары, башни, казаки,
Аптеки, магазины моды,
Балконы, львы на воротах
И стаи галок на крестах.
Обед кончился; большие
пошли в кабинет пить кофе, а мы побежали в
сад шаркать ногами
по дорожкам, покрытым упадшими желтыми листьями, и разговаривать.
Однажды они как-то долго замешкались; Николай Петрович вышел к ним навстречу в
сад и, поравнявшись с беседкой, вдруг услышал быстрые шаги и голоса обоих молодых людей. Они
шли по ту сторону беседки и не могли его видеть.
Действительно,
по саду, шагая через клумбы,
шел Базаров. Его полотняное пальто и панталоны были запачканы в грязи; цепкое болотное растение обвивало тулью [Тулья — верхняя часть шляпы.] его старой круглой шляпы; в правой руке он держал небольшой мешок; в мешке шевелилось что-то живое. Он быстро приблизился к террасе и, качнув головою, промолвил...
Он
шел встречу ветра
по главной улице города, уже раскрашенной огнями фонарей и магазинов; под ноги ему летели клочья бумаги, это напомнило о письме, которое Лидия и Алина читали вчера, в
саду, напомнило восклицание Алины...
Доктор, схватив шляпу, бросился вниз, Самгин
пошел за ним, но так как Любомудров не повторил ему приглашения ехать с ним, Самгин прошел в
сад, в беседку. Он вдруг подумал, что день Девятого января, несмотря на весь его ужас, может быть менее значителен
по смыслу, чем сегодняшняя драка, что вот этот серый день более глубоко задевает лично его.
Затем
по внутренней лестнице сбежала Лидия, из окна Клим видел, что она промчалась в
сад. Терпеливо выслушав еще несколько замечаний матери, он тоже
пошел в
сад, уверенный, что найдет там Лидию оскорбленной, в слезах и ему нужно будет утешать ее.
Мария Романовна тоже как-то вдруг поседела, отощала и согнулась; голос у нее осел, звучал глухо, разбито и уже не так властно, как раньше. Всегда одетая в черное, ее фигура вызывала уныние; в солнечные дни, когда она
шла по двору или гуляла в
саду с книгой в руках, тень ее казалась тяжелей и гуще, чем тени всех других людей, тень влеклась за нею, как продолжение ее юбки, и обесцвечивала цветы, травы.
Когда она, стройная, в шелковом платье жемчужного цвета,
шла к нему
по дорожке среди мелколистного кустарника, Самгин определенно почувствовал себя виноватым пред нею. Он ласково провел ее в отдаленный угол
сада, усадил на скамью, под густой навес вишен, и, гладя руку ее, вздохнул...
А через несколько дней, ночью, встав с постели, чтоб закрыть окно, Клим увидал, что учитель и мать
идут по дорожке
сада; мама отмахивается от комаров концом голубого шарфа, учитель, встряхивая медными волосами, курит. Свет луны был так маслянисто густ, что даже дым папиросы окрашивался в золотистый тон. Клим хотел крикнуть...
Бальзаминов. Да помилуйте! на самом интересном месте! Вдруг вижу я, маменька, будто
иду я
по саду; навстречу мне
идет дама красоты необыкновенной и говорит: «Господин Бальзаминов, я вас люблю и обожаю!» Тут, как на смех, Матрена меня и разбудила. Как обидно! Что бы ей хоть немного погодить? Уж очень мне интересно, что бы у нас дальше-то было. Вы не поверите, маменька, как мне хочется доглядеть этот сон. Разве уснуть опять?
Пойду усну. Да ведь, пожалуй, не приснится.
Но Обломов настоял на своем и торопливо
пошел с нею
по саду, а она, напротив,
шла тихо, опираясь ему на руку.
Ребенок видит, что и отец, и мать, и старая тетка, и свита — все разбрелись
по своим углам; а у кого не было его, тот
шел на сеновал, другой в
сад, третий искал прохлады в сенях, а иной, прикрыв лицо платком от мух, засыпал там, где сморила его жара и повалил громоздкий обед. И садовник растянулся под кустом в
саду, подле своей пешни, и кучер спал на конюшне.
— Я не могу стоять: ноги дрожат. Камень ожил бы от того, что я сделала, — продолжала она томным голосом. — Теперь не сделаю ничего, ни шагу, даже не
пойду в Летний
сад: все бесполезно — ты умер! Ты согласен со мной, Илья? — прибавила она потом, помолчав. — Не упрекнешь меня никогда, что я
по гордости или
по капризу рассталась с тобой?
— Они
по деревне
пошли, велели сказать, что если вы кончили книжку, так чтоб пожаловали в
сад часу во втором.
Она стригла седые волосы и ходила дома
по двору и
по саду с открытой головой, а в праздник и при гостях надевала чепец; но чепец держался чуть-чуть на маковке, не
шел ей и как будто готов был каждую минуту слететь с головы. Она и сама, просидев пять минут с гостем, извинится и снимет.
Она
пошла. Он глядел ей вслед; она неслышными шагами неслась
по траве, почти не касаясь ее, только линия плеч и стана, с каждым шагом ее, делала волнующееся движение; локти плотно прижаты к талии, голова мелькала между цветов, кустов, наконец, явление мелькнуло еще за решеткою
сада и исчезло в дверях старого дома.
Райский
по утрам опять начал вносить заметки в программу своего романа, потом
шел навещать Козлова, заходил на минуту к губернатору и еще к двум, трем лицам в городе, с которыми успел покороче познакомиться. А вечер проводил в
саду, стараясь не терять из вида Веры,
по ее просьбе, и прислушиваясь к каждому звуку в роще.
Он прошел окраины
сада, полагая, что Веру нечего искать там, где обыкновенно бывают другие, а надо забираться в глушь, к обрыву,
по скату берега, где она любила гулять. Но нигде ее не было, и он
пошел уже домой, чтоб спросить кого-нибудь о ней, как вдруг увидел ее сидящую в
саду, в десяти саженях от дома.
По-прежнему у ней не было позыва
идти вникать в жизнь дальше стен,
садов, огородов «имения» и, наконец, города. Этим замыкался весь мир.
А жених с невестой, обежав раз пять
сад и рощу, ушли в деревню. Викентьев нес за Марфенькой целый узел, который, пока они
шли по полю, он кидал вверх и ловил на лету.
Если сам он
идет по двору или
по саду, то пройти бы ему до конца, не взглянув вверх; а он начнет маневрировать, посмотрит в противоположную от ее окон сторону, оборотится к ним будто невзначай и встретит ее взгляд, иногда с затаенной насмешкой над его маневром. Или спросит о ней Марину, где она, что делает, а если потеряет ее из вида, то бегает, отыскивая точно потерянную булавку, и, увидевши ее, начинает разыгрывать небрежного.
На поясе и в карманах висело и лежало множество ключей, так что бабушку, как гремучую змею, можно было слышать издали, когда она
идет по двору или
по саду.
Они
шли молча
по аллее от дома, свернули в другую, прошли
сад, наконец, остановились у обрыва. Тут была лавка. Они сели.
Они долго
шли до того места, где ему надо было перескочить через низенький плетень на дорогу, а ей взбираться, между кустов,
по тропинке на гору, в
сад.
Идет ли она
по дорожке
сада, а он сидит у себя за занавеской и пишет, ему бы сидеть, не поднимать головы и писать; а он, при своем желании до боли не показать, что замечает ее, тихонько, как шалун, украдкой, поднимет уголок занавески и следит, как она
идет, какая мина у ней, на что она смотрит, угадывает ее мысль. А она уж, конечно, заметит, что уголок занавески приподнялся, и угадает, зачем приподнялся.
Вся Малиновка, слобода и дом Райских, и город были поражены ужасом. В народе, как всегда в таких случаях, возникли слухи, что самоубийца, весь в белом, блуждает
по лесу, взбирается иногда на обрыв, смотрит на жилые места и исчезает. От суеверного страха ту часть
сада, которая
шла с обрыва
по горе и отделялась плетнем от ельника и кустов шиповника, забросили.
Вера долго ходила взволнованная
по саду и мало-помалу успокоилась. В беседке она увидела Марфеньку и Викентьева и быстро
пошла к ним. Она еще не сказала ни слова Марфеньке после новости, которую узнала утром.
Она выходила гулять, когда он пришел. Глаза у ней были, казалось, заплаканы, нервы видимо упали, движения были вялы, походка медленна. Он взял ее под руку, и так как она направлялась из
сада к полю, он думал, что она
идет к часовне, повел ее
по лугу и
по дорожке туда.
Облако, о котором я говорил, разрослось, пока мы
шли садами, и густым слоем, точно снегом, покрыло плотно и непроницаемо всю вершину и спускалось
по бокам ровно: это стол накрывался скатертью.
Налево от дому,
по холму,
идет довольно большой
сад, сзади дома виноградники, и тоже
сад, дальше дикие кусты.
Дорогой навязавшийся нам в проводники малаец принес нам винограду. Мы
пошли назад все
по садам, между огромными дубами, из рытвины в рытвину, взобрались на пригорок и, спустившись с него, очутились в городе. Только что мы вошли в улицу, кто-то сказал: «Посмотрите на Столовую гору!» Все оглянулись и остановились в изумлении: половины горы не было.
Мимо леса красного дерева и других, которые толпой жмутся к самому берегу, как будто хотят столкнуть друг друга в воду,
пошли мы
по тропинке к другому большому лесу или
саду, манившему издали к себе.
Дамы
пойдут в
сад и оранжерею, а барин с гостем отправились
по гумнам,
по полям, на мельницу, на луга.
Обошедши все дорожки, осмотрев каждый кустик и цветок, мы вышли опять в аллею и потом в улицу, которая вела в поле и в
сады. Мы
пошли по тропинке и потерялись в
садах, ничем не огороженных, и рощах. Дорога поднималась заметно в гору. Наконец забрались в чащу одного
сада и дошли до какой-то виллы. Мы вошли на террасу и, усталые, сели на каменные лавки. Из дома вышла мулатка, объявила, что господ ее нет дома, и
по просьбе нашей принесла нам воды.
Нехлюдов поблагодарил его и, не входя в комнаты,
пошел ходить в
сад по усыпанным белыми лепестками яблочных цветов заросшим дорожкам, обдумывая всё то, что он видел.
Погода переменилась.
Шел клочьями спорый снег и уже засыпал дорогу, и крышу, и деревья
сада, и подъезд, и верх пролетки, и спину лошади. У англичанина был свой экипаж, и Нехлюдов велел кучеру англичанина ехать в острог, сел один в свою пролетку и с тяжелым чувством исполнения неприятного долга поехал за ним в мягкой, трудно катившейся
по снегу пролетке.
Она смотрела на него и, по-видимому, ждала, что он предложит ей
пойти в
сад, но он молчал.
Водились за ним, правда, некоторые слабости: он, например, сватался за всех богатых невест в губернии и, получив отказ от руки и от дому, с сокрушенным сердцем доверял свое горе всем друзьям и знакомым, а родителям невест продолжал
посылать в подарок кислые персики и другие сырые произведения своего
сада; любил повторять один и тот же анекдот, который, несмотря на уважение г-на Полутыкина к его достоинствам, решительно никогда никого не смешил; хвалил сочинение Акима Нахимова и повесть Пинну;заикался; называл свою собаку Астрономом; вместо однакоговорил одначеи завел у себя в доме французскую кухню, тайна которой,
по понятиям его повара, состояла в полном изменении естественного вкуса каждого кушанья: мясо у этого искусника отзывалось рыбой, рыба — грибами, макароны — порохом; зато ни одна морковка не попадала в суп, не приняв вида ромба или трапеции.
Пока мне закладывали таратайку, я
пошел побродить
по небольшому, некогда фруктовому, теперь одичалому
саду, со всех сторон обступившему флигелек своей пахучей, сочной глушью.
Десять раз выбегал я в сени из спальни, чтоб прислушаться, не едет ли издали экипаж: все было тихо, едва-едва утренний ветер шелестил в
саду, в теплом июньском воздухе; птицы начинали петь, алая заря слегка подкрашивала лист, и я снова торопился в спальню, теребил добрую Прасковью Андреевну глупыми вопросами, судорожно жал руки Наташе, не знал, что делать, дрожал и был в жару… но вот дрожки простучали
по мосту через Лыбедь, —
слава богу, вовремя!
— Устроилась,
слава Богу. Вот здесь у князя М. М. в экономках служу. — Она указала на великолепную виллу, в глубине
сада, обнесенного каменным забором. —
По крайней мере, место постоянное. Переезжать не надо.
Помню, что я с няней
иду по аллее
сада в родовом имении моего отца, Обухове, на берегу Днепра.
— Розог-то! — сказал дед, весело подмигнув мне, когда, осматривая
сад, я
шел с ним
по мягким, протаявшим дорожкам. — Вот я тебя скоро грамоте начну учить, так они годятся…
В
саду дела мои
пошли хорошо: я выполол, вырубил косарем бурьян, обложил яму
по краям, где земля оползла, обломками кирпичей, устроил из них широкое сиденье, — на нем можно было даже лежать. Набрал много цветных стекол и осколков посуды, вмазал их глиной в щели между кирпичами, — когда в яму смотрело солнце, всё это радужно разгоралось, как в церкви.
—
Иди, гуляй! На улицу не смей, а
по двору да в
саду…