Неточные совпадения
Во время кадрили ничего значительного не было сказано,
шел прерывистый разговор то
о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних детей, то
о будущем общественном
театре, и только один раз разговор затронул ее за живое, когда он спросил
о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень понравился ему.
Чтоб не думать, он
пошел к Варавке, спросил, не нужно ли помочь ему? Оказалось — нужно. Часа два он сидел за столом, снимая копию с проекта договора Варавки с городской управой
о постройке нового
театра, писал и чутко вслушивался в тишину. Но все вокруг каменно молчало. Ни голосов, ни шороха шагов.
Иногда называл себя в третьем лице, будто не
о нем речь. Где говорит,
о том и вспоминает: в трактире —
о старых трактирах,
о том, кто и как пил, ел; в
театре в кругу актеров —
идут воспоминания об актерах,
о театре. И чего-чего он не знал! Кого-кого он не помнил!
Из отпуска нужно было приходить секунда в секунду, в восемь с половиной часов, но стоило заявить
о том, что
пойдешь в
театр, — отпуск продолжается до полуночи.
К концу зимы сестры не имели ни покровителей «настоящих», ни «постоянного положения». Они еще держались кой-как около
театра, но
о «Периколах» и «Полковниках старых времен» не было уж и речи. Любинька, впрочем, выглядела несколько бодрее, Аннинька же, как более нервная, совсем опустилась и, казалось, позабыла
о прошлом и не сознавала настоящего. Сверх того, она начала подозрительно кашлять: навстречу ей, видимо,
шел какой-то загадочный недуг…
Разнесся по городу слух, что актеры здешнего
театра устраивают в общественном собрании маскарад с призами за лучшие наряды, женские и мужские.
О призах
пошли преувеличенные слухи. Говорили, дадут корову даме, велосипед мужчине. Эти слухи волновали горожан. Каждому хотелось выиграть: вещи такие солидные. Поспешно шили наряды. Тратились не жалея. Скрывали придуманные наряды и от ближайших друзей, чтобы кто не похитил блистательной мысли.
Поп позвал меня к себе, и она тоже
пошла с Любой, сидели там, пили чай, а дядя Марк доказывал, что хорошо бы в городе
театр завести. Потом попадья прекрасно играла на фисгармонии, а Люба вдруг заплакала, и все они ушли в другую комнату. Горюшина с попадьёй на ты, а поп зовёт её Дуня, должно быть, родственница она им. Поп, оставшись с дядей, сейчас же начал говорить
о боге; нахмурился, вытянулся, руку поднял вверх и, стоя середи комнаты, трясёт пышными волосами. Дядя отвечал ему кратко и нелюбезно.
Вернувшись в
театр, мы рассказали
о проделке всей труппе. Вечером
шел «Лес». Ильков, игравший Милонова, был очень сконфужен, потому что Вася рассказал ему за вечерним чаем
о нашей шутке. Но никто не подавал виду, что знает
о мухах. Ильков успокоился, но перед самым выходом Глама спросила его.
О театре — ни слова, а это ему вскочило в копеечку. Вся труппа жила в его новой гостинице — прекрасной, как в большом городе. Квартира и содержание всей труппы
шли за счет Иванова. Все проходило по секрету от матери, безвыездно жившей в своем имении в окружении старообрядческих начетчиков и разных стариц, которых сын ублажал подарками, чтоб они не сплетничали матери
о его забавах.
А на другой день в «Московских ведомостях» у Каткова появилась статья об открытии
театра и отдельная
о Н. X. Рыбакове, заканчивающаяся словами: «Честь и
слава Рыбакову!»
Впоследствии Селиванов, уже будучи в
славе, на московском съезде сценических деятелей в 1886 году произнес с огромным успехом речь
о положении провинциальных актеров. Только из-за этого смелого, по тогдашнему времени, выступления он не был принят в Малый
театр, где ему был уже назначен дебют, кажется, в Чацком Селиванову отказали в дебюте после его речей...
А. М. Максимов сказал, что сегодня утром приехал в Москву И. Ф. Горбунов, который не откажется выступить с рассказом из народного быта, С. А. Бельская и В. И. Родон обещали дуэт из оперетки, Саша Давыдов споет цыганские песни, В. И. Путята прочтет монолог Чацкого, а П. П. Мещерский прямо с репетиции поехал в «Щербаки» пригласить своего друга — чтеца П. А. Никитина,
слава о котором гремела в Москве, но на сцене в столице он ни разу не выступал, несмотря на постоянные приглашения и желание артистов Малого
театра послушать его.
Так и теперь: рассказал гостю много
о столице, об увеселениях и красотах ее,
о театре,
о клубах,
о картине Брюллова;
о том, как два англичанина приехали нарочно из Англии в Петербург, чтоб посмотреть на решетку Летнего сада, и тотчас уехали;
о службе, об Олсуфье Ивановиче и об Андрее Филипповиче;
о том, что Россия с часу на час
идет к совершенству и что тут
Даже в те часы, когда совершенно потухает петербургское серое небо и весь чиновный народ наелся и отобедал, кто как мог, сообразно с получаемым жалованьем и собственной прихотью, — когда всё уже отдохнуло после департаментского скрипенья перьями, беготни, своих и чужих необходимых занятий и всего того, что задает себе добровольно, больше даже, чем нужно, неугомонный человек, — когда чиновники спешат предать наслаждению оставшееся время: кто побойчее, несется в
театр; кто на улицу, определяя его на рассматриванье кое-каких шляпенок; кто на вечер — истратить его в комплиментах какой-нибудь смазливой девушке, звезде небольшого чиновного круга; кто, и это случается чаще всего,
идет просто к своему брату в четвертый или третий этаж, в две небольшие комнаты с передней или кухней и кое-какими модными претензиями, лампой или иной вещицей, стоившей многих пожертвований, отказов от обедов, гуляний, — словом, даже в то время, когда все чиновники рассеиваются по маленьким квартиркам своих приятелей поиграть в штурмовой вист, прихлебывая чай из стаканов с копеечными сухарями, затягиваясь дымом из длинных чубуков, рассказывая во время сдачи какую-нибудь сплетню, занесшуюся из высшего общества, от которого никогда и ни в каком состоянии не может отказаться русский человек, или даже, когда не
о чем говорить, пересказывая вечный анекдот
о коменданте, которому пришли сказать, что подрублен хвост у лошади Фальконетова монумента, — словом, даже тогда, когда всё стремится развлечься, — Акакий Акакиевич не предавался никакому развлечению.
Я пробовал заговаривать с ним
о его детях; но он отделывался прежнею скороговоркою и переходил поскорее на другой предмет: «Да-да! дети-дети, вы правы, дети!» Однажды только он расчувствовался — мы
шли с ним в
театр: «Это несчастные дети! — заговорил он вдруг, — да, сударь, да, это не-с-счастные дети!» И потом несколько раз в этот вечер повторял слова: «несчастные дети!» Когда я раз заговорил
о Полине, он пришел даже в ярость.
Статья моя
о театре и театральном искусстве, не помню только под каким заглавием, была напечатана в «Вестнике Европы», туда же
послал я подробный и строгий разбор «Федры», переведенной Лобановым, но, не знаю почему, Каченовский не напечатал моей критики, и я более ничего ему не
посылал.
Несмотря на то, всякий раз, однако, когда меняется персонал в ролях, и те и другие судьи
идут в
театр, и снова поднимаются оживленные толки об исполнении той или другой роли и
о самых ролях, как будто в новой пьесе.
Время
шло очень приятно: хозяйка окончательно развеселилась и была очень любезна с гостем; беседа их, как водится между образованными людьми, началась
о театре,
о гуляньях,
о романах и, наконец, склонилась на любовь.
— Нет-с, можно! Извольте слушать; первое явление: вы со слугой. Слугу буду играть я сам. Угодно вам? Хотя это и не моя роль и не моего вкуса, но для
театра я готов пожертвовать всем. Свахи нет. Является Кочкарев и с ним вся сцена. Потом зачеркивается все и начинается с того места, где невеста рассуждает
о женихах. Приходит Кочкарев, советует ей брать Подколесина и приводит его, а тут опять может
идти все сплошь. Таким образом пиеса прекрасно начнется и отлично кончится.
Кроме личного знакомства с тогдашними профессорами из сосьетеров"Французской комедии": стариком Сансоном, Ренье, позднее Брессаном (когда-то блестящим"jeune premier"на сцене Михайловского
театра в Петербурге), — я обогатил коллекцию старых знаменитостей и знакомством с Обером, тогдашним директором Консерватории,
о чем речь уже
шла выше.
Рубцов решительно не нравился ей в этот вечер. Она хотела пригласить его напиться чаю после
театра, но не сделает этого. С ним она могла обо всем толковать: и
о делах, и
о своем душевном настроении, но
о Палтусове разговор не
пойдет; пускай они познакомятся. Да вряд ли сойдутся. Сеня горд, в людей не верит, барчонков не любит.
Он писал
о том, что он уже стар, никому не нужен и что его никто не любит, и просил дочерей забыть
о нем и, когда он умрет, похоронить его в простом сосновом гробе, без церемоний, или
послать его труп в Харьков, в анатомический
театр.
Телеграммы с
театра войны снова и снова приносили известия
о крупных успехах японцев и
о лихих разведках хорунжего Иванова или корнета Петрова. Газеты писали, что победы японцев на море неудивительны, — японцы природные моряки; но теперь, когда война перешла на сушу, дело
пойдет совсем иначе. Сообщалось, что у японцев нет больше ни денег, ни людей, что под ружье призваны шестнадцатилетние мальчики и старики. Куропаткин спокойно и грозно заявил, что мир будет заключен только в Токио.
— Где же быть, в другой работе — коли уже говорить только
о работе,
о профессии — Дузе, или Ермоловой, или другой какой артисткой, в те года, когда она владеет публикой? Ты скажешь — это все тщеславие, погоня за
славой? Ну, прекрасно. Возьми трудовую сторону. Первая артистка на
театре получает больше мужчины.
(Красный дневничок. Почерк Нинки.) — Вчера была грусть. Вместо того чтобы
пойти на лекцию, ходила в темноте по трамвайным путям и плакала
о том, что есть комсомол, партия, рациональная жизнь, материалистический подход к вещам, а я тянусь быть шарлатаном-факиром, который показывает фокусы в убогом дощатом
театре.
Это была та самая вещь, которую Заплатин смотрел на днях в
театре Каретного ряда. Она
о ней читала в газетах и там еще, дома, мечтала
пойти, как только приедет в Москву.
Я понял, что его религиозная мораль попала в столкновение с своего рода «политикою». Он Тертуллиана «
О зрелищах» читал и вывел, что «во
славу Христову» нельзя ни в
театры ходить, ни танцевать, ни в карты играть, ни многого иного творить, без чего современные нам, наружные христиане уже обходиться не умеют. Он был своего рода новатор и, видя этот обветшавший мир, стыдился его и чаял нового, полного духа и истины.