Неточные совпадения
Дойдя по узкой тропинке до нескошенной полянки, покрытой с одной стороны сплошной яркой Иван-да-Марьей, среди которой часто разрослись темнозеленые, высокие кусты чемерицы, Левин поместил своих гостей в густой свежей тени молодых осинок,
на скамейке и обрубках, нарочно приготовленных для посетителей пчельника, боящихся пчел, а сам
пошел на осек, чтобы принести детям и большим
хлеба, огурцов и свежего меда.
Левин не замечал, как проходило время. Если бы спросили его, сколько времени он косил, он сказал бы, что полчаса, — а уж время подошло к обеду. Заходя ряд, старик обратил внимание Левина
на девочек и мальчиков, которые с разных сторон, чуть видные, по высокой траве и по дороге
шли к косцам, неся оттягивавшие им ручонки узелки с
хлебом и заткнутые тряпками кувшинчики с квасом.
Толковал и говорил и с приказчиком, и с мужиком, и мельником — и что, и как, и каковых урожаев можно ожидать, и
на какой лад
идет у них запашка, и по сколько
хлеба продается, и что выбирают весной и осенью за умол муки, и как зовут каждого мужика, и кто с кем в родстве, и где купил корову, и чем кормит свинью — словом, все.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда
на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда
на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда поднялась потом дорога
на гору и
пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых
хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
— Да я и строений для этого не строю; у меня нет зданий с колоннами да фронтонами. Мастеров я не выписываю из-за границы. А уж крестьян от хлебопашества ни за что не оторву.
На фабриках у меня работают только в голодный год, всё пришлые, из-за куска
хлеба. Этаких фабрик наберется много. Рассмотри только попристальнее свое хозяйство, то увидишь — всякая тряпка
пойдет в дело, всякая дрянь даст доход, так что после отталкиваешь только да говоришь: не нужно.
Сказав это, он взвалил себе
на спину мешки, стащил, проходя мимо одного воза, еще один мешок с просом, взял даже в руки те
хлеба, которые хотел было отдать нести татарке, и, несколько понагнувшись под тяжестью,
шел отважно между рядами спавших запорожцев.
Теперь уже все хотели в поход, и старые и молодые; все, с совета всех старшин, куренных, кошевого и с воли всего запорожского войска, положили
идти прямо
на Польшу, отмстить за все зло и посрамленье веры и козацкой
славы, набрать добычи с городов, зажечь пожар по деревням и
хлебам, пустить далеко по степи о себе
славу.
— Садись, всех довезу! — опять кричит Миколка, прыгая первый в телегу, берет вожжи и становится
на передке во весь рост. — Гнедой даве с Матвеем ушел, — кричит он с телеги, — а кобыленка этта, братцы, только сердце мое надрывает: так бы, кажись, ее и убил, даром
хлеб ест. Говорю, садись! Вскачь пущу! Вскачь
пойдет! — И он берет в руки кнут, с наслаждением готовясь сечь савраску.
Как только зазвучали первые аккорды пианино, Клим вышел
на террасу, постоял минуту, глядя в заречье, ограниченное справа черным полукругом леса, слева — горою сизых облаков, за которые уже скатилось солнце. Тихий ветер ласково гнал к реке зелено-седые волны
хлебов. Звучала певучая мелодия незнакомой, минорной пьесы. Клим
пошел к даче Телепневой. Бородатый мужик с деревянной ногой заступил ему дорогу.
На тревожные вопросы Клима он не спеша рассказал, что тарасовские мужики давно живут без
хлеба; детей и стариков
послали по миру.
Этот долг можно заплатить из выручки за
хлеб. Что ж он так приуныл? Ах, Боже мой, как все может переменить вид в одну минуту! А там, в деревне, они распорядятся с поверенным собрать оброк; да, наконец, Штольцу напишет: тот даст денег и потом приедет и устроит ему Обломовку
на славу, он всюду дороги проведет, и мостов настроит, и школы заведет… А там они, с Ольгой!.. Боже! Вот оно, счастье!.. Как это все ему в голову не пришло!
— Ведомости о крестьянах, об оброке, о продаже
хлеба, об отдаче огородов… Помнишь ли, сколько за последние года дохода было? По тысяче четыреста двадцати пяти рублей — вот смотри… — Она хотела щелкнуть
на счетах. — Ведь ты получал деньги? Последний раз тебе послано было пятьсот пятьдесят рублей ассигнациями: ты тогда писал, чтобы не
посылать. Я и клала в приказ: там у тебя…
— Рада бы, хоть сейчас со двора! Нам с Верой теперь вдвоем нужно девушку да человека. Да не
пойдут! Куда они денутся? Избалованы, век —
на готовом
хлебе!
Все буду
идти; ночевать буду где-нибудь под кустами, а есть буду один только
хлеб, а
хлеба на два рубля мне очень надолго хватит».
Когда мне мать подавала утром, перед тем как мне
идти на службу, простылый кофей, я сердился и грубил ей, а между тем я был тот самый человек, который прожил весь месяц только
на хлебе и
на воде.
Этому чиновнику
посылают еще сто рублей деньгами к Пасхе, столько-то раздать у себя в деревне старым слугам, живущим
на пенсии, а их много, да мужичкам, которые то ноги отморозили, ездивши по дрова, то обгорели, суша
хлеб в овине, кого в дугу согнуло от какой-то лихой болести, так что спины не разогнет, у другого темная вода закрыла глаза.
Хозяин осмотрел каждый уголок; нужды нет, что
хлеб еще
на корню, а он прикинул в уме, что у него окажется в наличности по истечении года, сколько он
пошлет сыну в гвардию, сколько заплатит за дочь в институт.
В каких-нибудь два часа Привалов уже знал все незамысловатые деревенские новости:
хлеба,
слава богу, уродились, овсы — ровны, проса и гречихи — середка
на половине. В Красном Лугу молоньей убило бабу, в Веретьях скот начинал валиться от чумы, да отслужили сорок обеден, и бог помиловал. В «орде» больно хороша нынче уродилась пшеница, особенно кубанка. Сено удалось не везде, в петровки солнышком прихватило по увалам; только и поскоблили где по мочевинкам, в понизях да
на поемных лугах, и т. д. и т. д.
Ты возразил, что человек жив не единым
хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого
хлеба земного и восстанет
на тебя дух земли, и сразится с тобою, и победит тебя, и все
пойдут за ним, восклицая: «Кто подобен зверю сему, он дал нам огонь с небеси!» Знаешь ли ты, что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные.
Но что сие сравнительно с вами, великий отче, — ободрившись, прибавил монашек, — ибо и круглый год, даже и во Святую Пасху, лишь
хлебом с водою питаетесь, и что у нас
хлеба на два дня, то у вас
на всю седмицу
идет.
На следующий день, когда я проснулся, солнце было уже высоко. Мои спутники напились чаю и ждали только меня. Быстро я собрал свою постель, взял в карман кусок
хлеба и, пока солдаты вьючили мулов,
пошел вместе с Дерсу, Чжан Бао и А.И. Мерзляковым к реке Билимбе.
Следующий день, 31 августа, мы провели
на реке Сяо-Кеме, отдыхали и собирались с силами. Староверы, убедившись, что мы не вмешиваемся в их жизнь, изменили свое отношение к нам. Они принесли нам молока, масла, творогу, яиц и
хлеба, расспрашивали, куда мы
идем, что делаем и будут ли около них сажать переселенцев.
— А я, батюшка, не жалуюсь. И
слава Богу, что в рыболовы произвели. А то вот другого, такого же, как я, старика — Андрея Пупыря — в бумажную фабрику, в черпальную, барыня приказала поставить. Грешно, говорит, даром
хлеб есть… А Пупырь-то еще
на милость надеялся: у него двоюродный племянник в барской конторе сидит конторщиком; доложить обещался об нем барыне, напомнить. Вот те и напомнил!.. А Пупырь в моих глазах племяннику-то в ножки кланялся.
Он пихнул его ногой. Бедняк поднялся тихо, сронил
хлеб долой с носа и
пошел, словно
на цыпочках, в переднюю, глубоко оскорбленный. И действительно: чужой человек в первый раз приехал, а с ним вот как поступают.
Подкрепив силы чаем с
хлебом, часов в 11 утра мы
пошли вверх по реке Сальной. По этой речке можно дойти до хребта Сихотэ-Алинь. Здесь он ближе всего подходит к морю. Со стороны Арзамасовки подъем
на него крутой, а с западной стороны — пологий. Весь хребет покрыт густым смешанным лесом. Перевал будет
на реке Ли-Фудзин, по которой мы вышли с реки Улахе к заливу Ольги.
От этого через несколько времени
пошли дальше: сообразили, что выгодно будет таким порядком устроить покупку
хлеба и других припасов, которые берутся каждый день в булочных и мелочных лавочках; но тут же увидели, что для этого надобно всем жить по соседству: стали собираться по нескольку
на одну квартиру, выбирать квартиры подле мастерской.
Да, я тот несчастный, которого ваш отец лишил куска
хлеба, выгнал из отеческого дома и
послал грабить
на больших дорогах.
— Ах-ах-ах! да, никак, ты
на меня обиделась, сударка! — воскликнула она, — и не думай уезжать — не пущу! ведь я, мой друг, ежели и сказала что, так спроста!.. Так вот… Проста я, куда как проста нынче стала! Иногда чего и
на уме нет, а я все говорю, все говорю! Изволь-ка, изволь-ка в горницы
идти — без хлеба-соли не отпущу, и не думай! А ты, малец, — обратилась она ко мне, — погуляй, ягодок в огороде пощипли, покуда мы с маменькой побеседуем! Ах, родные мои! ах, благодетели! сколько лет, сколько зим!
То мазала жеваным
хлебом кресты
на стенах и окнах, то выбирала что ни
на есть еле живую половицу и скакала по ней, рискуя провалиться, то ставила среди комнаты аналой и ходила вокруг него с зажженной свечой, воображая себя невестой и
посылая воздушные поцелуи Иосифу Прекрасному.
— Обворовываю талантливых авторов! Ведь
на это я
пошел, когда меня с квартиры гнали… А потом привык. Я из-за куска
хлеба, а тот имя свое
на пьесах выставляет,
слава и богатство у него. Гонорары авторские лопатой гребет,
на рысаках ездит… А я? Расходы все мои, получаю за пьесу двадцать рублей, из них пять рублей переписчикам… Опохмеляю их, оголтелых, чаем пою… Пока не опохмелишь, руки-то у них ходуном ходят…
Убыток был не очень большой, и запуганные обыватели советовали капитану плюнуть, не связываясь с опасным человеком. Но капитан был не из уступчивых. Он принял вызов и начал борьбу, о которой впоследствии рассказывал охотнее, чем о делах с неприятелем. Когда ему донесли о том, что его
хлеб жнут работники Банькевича, хитрый капитан не показал и виду, что это его интересует… Жнецы связали
хлеб в снопы, тотчас же убрали их, и
на закате торжествующий ябедник
шел впереди возов, нагруженных чужими снопами.
Но народ жил справно благодаря большим наделам, степному чернозему и близости орды, с которой
шла мена
на хлеб.
Этот разговор с Ермилычем засел у писаря в голове клином. Вот тебе и банк!.. Ай да Ермилыч, ловко! В Заполье свою линию ведут, а Ермилыч свои узоры рисует. Да, штучка тепленькая, коли
на то
пошло. Писарю даже сделалось смешно, когда он припомнил родственника Карлу, мечтавшего о своем кусочке
хлеба с маслом. Тут уж дело пахло не кусочком и не маслом.
— Да ведь народу же деньги-то
пойдут, старичок? Ах, какой ты!.. Теперь
хлеб напрасно пропадает, а тогда
на, получай наличными. Все будут довольны… Так-то!
— А затем, сватушка, что три сына у меня. Хотел каждому по меленке оставить, чтобы родителя поминали… Ох, нехорошо!.. Мучники наши в банк закладываются, а мужик весь
хлеб на базары свез. По деревням везде ситцы да самовары
пошли… Ослабел мужик. А тут водкой еще его накачивают… Все за легким
хлебом гонятся да за своим лакомством. Что только и будет!..
В Корсаковском посту живет ссыльнокаторжный Алтухов, старик лет 60 или больше, который убегает таким образом: берет кусок
хлеба, запирает свою избу и, отойдя от поста не больше как
на полверсты, садится
на гору и смотрит
на тайгу,
на море и
на небо; посидев так дня три, он возвращается домой, берет провизию и опять
идет на гору…
На вопрос, как им живется, поселенец и его сожительница обыкновенно отвечают: «Хорошо живем». А некоторые каторжные женщины говорили мне, что дома в России от мужей своих они терпели только озорства, побои да попреки куском
хлеба, а здесь,
на каторге, они впервые увидели свет. «
Слава богу, живу теперь с хорошим человеком, он меня жалеет». Ссыльные жалеют своих сожительниц и дорожат ими.
От постоянной проголоди, от взаимных попреков куском
хлеба и от уверенности, что лучше не будет, с течением времени душа черствеет, женщина решает, что
на Сахалине деликатными чувствами сыт не будешь, и
идет добывать пятаки и гривенники, как выразилась одна, «своим телом».
Мальчик, выйдя
на улицу, кричит своим товарищам: «равняйсь!», «отставить!» Или же он кладет в мешок свои игрушки и кусок
хлеба и говорит матери: «Я
иду бродяжить».
На зеленой горе жнецы жнут
хлеб. А под горой, внизу,
идет казачье войско.
— Ничего, привыкнешь. Ужо погляди, какая гладкая да сытая
на господских
хлебах будешь. А главное, мне деляночку… Ведь мы не чужие,
слава богу, со Степаном-то Романычем теперь…
Окулко косил с раннего утра вплоть до обеда, без передышки. Маленький Тараско ходил по косеву за ним и молча любовался
на молодецкую работу богатыря-брата. Обедать Окулко пришел к балагану, молча съел кусок ржаного
хлеба и опять
пошел косить.
На других покосах уже заметили, что у Мавры косит какой-то мужик, и, конечно, полюбопытствовали узнать, какой такой новый работник объявился. Тит Горбатый даже подъехал верхом
на своей буланой кобыле и вслух похвалил чистую Окулкину работу.
В это же время контора отказала всем в выдаче дарового
хлеба из заводских магазинов, как это делалось раньше, когда
шел хлебный провиант
на каждую крепостную душу.
— А ничего, все,
слава богу,
идет своим чередом… — по-солдатски бойко отвечал Артем. — Ужо к осени управимся, нагрузим
хлеб на полубарки и сгоним книзу. Все будет форменно, Самойло Евтихыч!
— А ты никогда не мой себе представить… ну, представь сейчас хоть
на секунду… что твоя семья вдруг обеднела, разорилась… Тебе пришлось бы зарабатывать
хлеб перепиской или там, скажем, столярным или кузнечным делом, а твоя сестра свихнулась бы, как и все мы… да, да, твоя, твоя родная сестра… соблазнил бы ее какой-нибудь болван, и
пошла бы она гулять… по рукам… что бы ты сказал тогда?
Изредка езжал я с отцом в поле
на разные работы, видел, как полют яровые
хлеба: овсы, полбы и пшеницы; видел, как крестьянские бабы и девки, беспрестанно нагибаясь, выдергивают сорные травы и, набрав их
на левую руку целую охапку, бережно ступая, выносят
на межи, бросают и снова
идут полоть.
После ржаных
хлебов пошли яровые, начинающие уже поспевать. Отец мой, глядя
на них, часто говорил с сожалением: «Не успеют нынче убраться с
хлебом до ненастья; рожь поспела поздно, а вот уже и яровые поспевают. А какие
хлеба, в жизнь мою не видывал таких!» Я заметил, что мать моя совершенно равнодушно слушала слова отца. Не понимая, как и почему, но и мне было жалко, что не успеют убраться с
хлебом.
За свою двадцатилетнюю службу я должен теперь,
на старости лет,
идти на улицу искать свой черствый кусок
хлеба…
— Нет, в самом деле, — подхватил Ихменев, разгорячая сам себя с злобною, упорною радостию, — как ты думаешь, Ваня, ведь, право,
пойти!
На что в Сибирь ехать! А лучше я вот завтра разоденусь, причешусь да приглажусь; Анна Андреевна манишку новую приготовит (к такому лицу уж нельзя иначе!), перчатки для полного бонтону купить да и
пойти к его сиятельству: батюшка, ваше сиятельство, кормилец, отец родной! Прости и помилуй, дай кусок
хлеба, — жена, дети маленькие!.. Так ли, Анна Андреевна? Этого ли хочешь?
Вот как я услышала это от него сегодня, и думаю:
пойду я, стану
на мосту и буду милостыню просить, напрошу и куплю ему и
хлеба, и вареного картофелю, и табаку.