Неточные совпадения
Шум и визг от железных скобок и ржавых винтов разбудили
на другом конце города будочника, который, подняв свою алебарду, закричал спросонья что стало мочи: «Кто
идет?» — но, увидев, что никто не
шел, а слышалось только вдали дребезжанье, поймал у себя
на воротнике какого-то
зверя и, подошед к фонарю, казнил его тут же у себя
на ногте.
И словом,
слава шла,
Что Крот великий
зверь на малые дела:
Беда лишь, под носом глаза Кротовы зорки,
Да вдаль не видят ничего...
Но силой ветров от залива
Перегражденная Нева
Обратно
шла, гневна, бурлива,
И затопляла острова,
Погода пуще свирепела,
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как
зверь остервенясь,
На город кинулась.
Крылатые обезьяны, птицы с головами
зверей, черти в форме жуков, рыб и птиц; около полуразрушенного шалаша испуганно скорчился святой Антоний,
на него
идут свинья, одетая женщиной обезьяна в смешном колпаке; всюду ползают различные гады; под столом, неведомо зачем стоящим в пустыне, спряталась голая женщина; летают ведьмы; скелет какого-то животного играет
на арфе; в воздухе летит или взвешен колокол;
идет царь с головой кабана и рогами козла.
Когда нянька мрачно повторяла слова медведя: «Скрипи, скрипи, нога липовая; я по селам
шел, по деревне
шел, все бабы спят, одна баба не спит,
на моей шкуре сидит, мое мясо варит, мою шерстку прядет» и т. д.; когда медведь входил, наконец, в избу и готовился схватить похитителя своей ноги, ребенок не выдерживал: он с трепетом и визгом бросался
на руки к няне; у него брызжут слезы испуга, и вместе хохочет он от радости, что он не в когтях у
зверя, а
на лежанке, подле няни.
Купцы, однако, жаловались мне, что торг пушными товарами
идет гораздо тише прежнего, так что едва стоит ездить в отдаленные края. Они искали разных причин этому, приписывая упадок торговли частью истреблению
зверей, отчего звероловы возвышают цены
на меха, частью беспокойствам, возникшим в Китае, отчего будто бы меха сбываются с трудом и дешево.
У многих, особенно у старух,
на шее,
на медной цепочке, сверх платья, висят медные же или серебряные кресты или медальоны с изображениями святых. Нечего прибавлять, что все здешние индийцы — католики. В дальних местах, внутри острова, есть еще малочисленные племена, или, лучше сказать, толпы необращенных дикарей; их называют негритами (negritos). Испанское правительство иногда
посылает за ними небольшие отряды солдат, как
на охоту за
зверями.
Вот поди же ты, а Петр Маньков
на Мае сказывал, что их много, что вот,
слава Богу, красный
зверь уляжется скоро и не страшно будет жить в лесу. «А что тебе красный
зверь сделает?» — спросил я. «Как что? по бревнышку всю юрту разнесет». — «А разве разносил у кого-нибудь?» — «Никак нет, не слыхать». — «Да ты видывал красного
зверя тут близко?» — «Никак нет. Бог миловал».
Ты возразил, что человек жив не единым хлебом, но знаешь ли, что во имя этого самого хлеба земного и восстанет
на тебя дух земли, и сразится с тобою, и победит тебя, и все
пойдут за ним, восклицая: «Кто подобен
зверю сему, он дал нам огонь с небеси!» Знаешь ли ты, что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные.
Я свои поступки не оправдываю; да, всенародно признаюсь: я поступил как
зверь с этим капитаном и теперь сожалею и собой гнушаюсь за зверский гнев, но этот ваш капитан, ваш поверенный,
пошел вот к этой самой госпоже, о которой вы выражаетесь, что она обольстительница, и стал ей предлагать от вашего имени, чтоб она взяла имеющиеся у вас мои векселя и подала
на меня, чтобы по этим векселям меня засадить, если я уж слишком буду приставать к вам в расчетах по имуществу.
Действительно, кто-то тихонько
шел по гальке. Через минуту мы услышали, как
зверь опять встряхнулся. Должно быть, животное услышало нас и остановилось. Я взглянул
на мулов. Они жались друг к другу и, насторожив уши, смотрели по направлению к реке. Собаки тоже выражали беспокойство. Альпа забилась в самый угол палатки и дрожала, а Леший поджал хвост, прижал уши и боязливо поглядывал по сторонам.
Кое-где виднелась свежевзрытая земля. Та к как домашних свиней китайцы содержат в загонах, то оставалось допустить присутствие диких кабанов, что и подтвердилось. А раз здесь были кабаны, значит, должны быть и тигры. Действительно, вскоре около реки
на песке мы нашли следы одного очень крупного тигра. Он
шел вдоль реки и прятался за валежником. Из этого можно было заключить, что страшный
зверь приходил сюда не для утоления жажды, а
на охоту за козулями и кабанами.
Наконец мне наскучило сидеть
на одном месте: я решил повернуть назад и
идти навстречу своему отряду. В это время до слуха моего донесся какой-то шорох. Слышно было, как кто-то осторожно
шел по чаще. «Должно быть,
зверь», — подумал я и приготовил винтовку. Шорох приближался.
Действительно, совершенно свежие отпечатки большой кошачьей лапы отчетливо виднелись
на грязной тропинке. Когда мы
шли сюда, следов
на дороге не было. Я это отлично помнил, да и Дерсу не мог бы пройти их мимо. Теперь же, когда мы повернули назад и
пошли навстречу отряду, появились следы: они направлялись в нашу сторону. Очевидно,
зверь все время
шел за нами «по пятам».
Через 2 часа темное небо начало синеть. Можно было уже рассмотреть противоположный берег и бурелом
на реке, нанесенный водою. Мы
пошли на то место, где видели
зверя.
На песке около воды были ясно видны отпечатки большой кошачьей лапы. Очевидно, тигр долго бродил около бивака с намерением чем-нибудь поживиться, но собаки почуяли его и забились в палатку.
Люди начали снимать с измученных лошадей вьюки, а я с Дерсу снова
пошел по дорожке. Не успели мы сделать и 200 шагов, как снова наткнулись
на следы тигра. Страшный
зверь опять
шел за нами и опять, как и в первый раз, почуяв наше приближение, уклонился от встречи. Дерсу остановился и, оборотившись лицом в ту сторону, куда скрылся тигр, закричал громким голосом, в котором я заметил нотки негодования...
Утром 3 ноября мы съели последнюю юколу и
пошли в путь с легкими котомками. Теперь единственная надежда осталась
на охоту. Поэтому было решено, что Дерсу
пойдет вперед, а мы, чтобы не пугать
зверя,
пойдем сзади в 300 шагах от него. Наш путь лежал по неизвестной нам речке, которая, насколько это можно было видеть с перевала, текла
на запад.
В самом деле, пора было подумать о возвращении
на бивак. Мы переобулись и
пошли обратно. Дойдя до зарослей, я остановился, чтобы в последний раз взглянуть
на озеро. Точно разъяренный
зверь на привязи, оно металось в своих берегах и вздымало кверху желтоватую пену.
3 часа мы
шли без отдыха, пока в стороне не послышался шум воды. Вероятно, это была та самая река Чау-сун, о которой говорил китаец-охотник. Солнце достигло своей кульминационной точки
на небе и палило вовсю. Лошади
шли, тяжело дыша и понурив головы. В воздухе стояла такая жара, что далее в тени могучих кедровников нельзя было найти прохлады. Не слышно было ни
зверей, ни птиц; только одни насекомые носились в воздухе, и чем сильнее припекало солнце, тем больше они проявляли жизни.
Опомнившись, учитель увидел привязанного медведя,
зверь начал фыркать, издали обнюхивая своего гостя, и вдруг, поднявшись
на задние лапы,
пошел на него…
… В Люцерне есть удивительный памятник; он сделан Торвальдсеном в дикой скале. В впадине лежит умирающий лев; он ранен насмерть, кровь струится из раны, в которой торчит обломок стрелы; он положил молодецкую голову
на лапу, он стонет; его взор выражает нестерпимую боль; кругом пусто, внизу пруд; все это задвинуто горами, деревьями, зеленью; прохожие
идут, не догадываясь, что тут умирает царственный
зверь.
Галактион слушал эту странную исповедь и сознавал, что Харитина права. Да, он отнесся к ней по-звериному и, как настоящий
зверь, схватил ее давеча. Ему сделалось ужасно совестно. Женатый человек, у самого две дочери
на руках, и вдруг кто-нибудь будет так-то по-звериному хватать его Милочку… У Галактиона даже
пошла дрожь по спине при одной мысли о такой возможности. А чем же Харитина хуже других? Дома не у чего было жить, вот и выскочила замуж за первого встречного. Всегда так бывает.
В это время подошла лодка, и мы принялись разгружать ее. Затем стрелки и казаки начали устраивать бивак, ставить палатки и разделывать
зверей, а я
пошел экскурсировать по окрестностям. Солнце уже готовилось уйти
на покой. День близился к концу и до сумерек уже недалеко. По обе стороны речки было множество лосиных следов, больших и малых, из чего я заключил, что животные эти приходили сюда и в одиночку, и по несколько голов сразу.
Нюрочка посмотрела
на отца и опустила глаза. Ей ужасно хотелось посмотреть, какой стал теперь Вася, и вместе с тем она понимала, что такое любопытство в настоящую минуту просто неприлично. Человек болен, а она
пойдет смотреть
на него, как
на редкого
зверя. Когда после обеда отец лег в кабинете отдохнуть, Нюрочка дождалась появления Таисьи. Мастерица прошла
на цыпочках и сообщила шепотом...
— Жив еще, дедушка? — спрашивал Кирилл, вытирая ему лицо каким-то бабьим платком. — Ну,
слава богу… Макарушка, ты его вот
на бок поверни, этак… Ах,
звери, как изуродовали человека!
Всякий день ей готовы наряды новые богатые и убранства такие, что цены им нет, ни в сказке сказать, ни пером написать; всякой день угощенья и веселья новые, отменные; катанье, гулянье с музыкою
на колесницах без коней и упряжи, по темным лесам; а те леса перед ней расступалися и дорогу давали ей широкую, широкую и гладкую, и стала она рукодельями заниматися, рукодельями девичьими, вышивать ширинки серебром и золотом и низать бахромы частым жемчугом, стала
посылать подарки батюшке родимому, а и самую богатую ширинку подарила своему хозяину ласковому, а и тому лесному
зверю, чуду морскому; а и стала она день ото дня чаще ходить в залу беломраморную, говорить речи ласковые своему хозяину милостивому и читать
на стене его ответы и приветы словесами огненными.
Подивилася она такому чуду чудному, диву дивному, порадовалась своему цветочку аленькому, заветному и
пошла назад в палаты свои дворцовые; и в одной из них стоит стол накрыт, и только она подумала: «Видно,
зверь лесной, чудо морское
на меня не гневается, и будет он ко мне господин милостивый», — как
на белой мраморной стене появилися словеса огненные: «Не господин я твой, а послушный раб.
С той поры, с того времечка
пошли у них разговоры, почитай целый день, во зеленом саду
на гуляньях, во темных лесах
на катаньях и во всех палатах высокиих. Только спросит молода дочь купецкая, красавица писаная: «Здесь ли ты, мой добрый, любимый господин?» Отвечает лесной
зверь, чудо морское: «Здесь, госпожа моя прекрасная, твой верный раб, неизменный друг». И не пугается она его голоса дикого и страшного, и
пойдут у них речи ласковые, что конца им нет.
В та поры, не мешкая ни минуточки,
пошла она во зеленый сад дожидатися часу урочного, и когда пришли сумерки серые, опустилося за лес солнышко красное, проговорила она: «Покажись мне, мой верный друг!» И показался ей издали
зверь лесной, чудо морское: он прошел только поперек дороги и пропал в частых кустах, и не взвидела света молода дочь купецкая, красавица писаная, всплеснула руками белыми, закричала источным голосом и упала
на дорогу без памяти.
Да будет над тобою мое благословение родительское, что выручаешь ты своего отца от смерти лютыя и по доброй воле своей и хотению
идешь на житье противное к страшному
зверю лесному, чуду морскому.
— Но, извините меня, — перебил Вихров священника, — все это только варварство наше показывает; дворянство наше, я знаю, что это такое, — вероятно, два-три крикуна сказали, а остальные все сейчас за ним
пошли; наш народ тоже: это
зверь разъяренный, его
на кого хочешь напусти.
Что же, однако, случилось? прошел один день — генерала нет; прошел другой день — опять нет генерала;
на третий день обеспокоенные подчиненные
идут в лес — и что находят? обглоданный дикими
зверьми генеральский остов, и при сем столь искусно, что мундир и даже сапоги со шпорами оставлены нимало не тронутыми.
Майзель, притаив дыхание, впился глазами в лесную чащу;
зверь шел прямо
на набоба и должен был пересечь лесную прогалину, которая была открыта для выстрела.
— Так! — отвечал он твердо и крепко. И рассказывал ей о людях, которые, желая добра народу, сеяли в нем правду, а за это враги жизни ловили их, как
зверей, сажали в тюрьмы,
посылали на каторгу…
— Обидно это, — а надо не верить человеку, надо бояться его и даже — ненавидеть! Двоится человек. Ты бы — только любить хотел, а как это можно? Как простить человеку, если он диким
зверем на тебя
идет, не признает в тебе живой души и дает пинки в человеческое лицо твое? Нельзя прощать! Не за себя нельзя, — я за себя все обиды снесу, — но потакать насильщикам не хочу, не хочу, чтобы
на моей спине других бить учились.
Пришла, сударь, по один день зимой к его келье волчица и хотела старца благочестивого съести, а он только поглядел
на нее да сказал:"Почто,
зверь лютый, съести мя хощеши?" — и подал ей хлеба, и стала, сударь, волчица лютая яко ягня кротка и
пошла от старца вспять!
Ощутил лесной
зверь, что у него
на лбу будто зубы прорезываются. Взял письма, прочитал — там всякие такие неудобные подробности изображаются. Глупая была баба! Мало ей того, чтоб грех сотворить, — нет, возьмет да
на другой день все это опишет: «Помнишь ли, мол, миленький, как ты сел вот так, а я села вот этак, а потом ты взял меня за руку, а я, дескать, хотела ее отнять, ну, а ты»… и
пошла, и
пошла! да страницы четыре мелко-намелко испишет, и все не то чтоб дело какое-нибудь, а так, пустяки одни.
— Ну,
слава богу! кажется, все обстоит по-старому! — продолжал он, весело потирая руки, — Немврод в движении, — стало быть, хищные
звери не оставили проказ своих… Ну, а признайтесь, вы, верно,
на ловлю собрались?
Ученье началось. Набралось до сорока мальчиков, которые наполнили школу шумом и гамом. Некоторые были уж
на возрасте и довольно нахально смотрели в глаза учительнице. Вообще ее испытывали, прерывали во время объяснений, кричали, подражали
зверям. Она старалась делать вид, что не обращает внимания, но это ей стоило немалых усилий. Под конец у нее до того разболелась голова, что она едва дождалась конца двух часов, в продолжение которых
шло ученье.
Вскоре после этого Н.А.
Зверев приехал в Москву и потребовал к себе всех московских редакторов.
Пошел и я. Он собрал редакторов в кабинете цензурного комитета и начал увещевать, чтобы были потише, не проводили «разных неподходящих идей», и особенно набросился
на своего бывшего товарища по профессуре В.А. Гольцева, редактора «Русской мысли», и В.М. Соболевского, редактора «Русских ведомостей».
Пока все это происходило, злобствующий молодой аптекарский помощник, с которым пани Вибель (греха этого нечего теперь таить) кокетничала и даже поощряла его большими надеждами до встречи с Аггеем Никитичем, помощник этот
шел к почтмейстеру, аки бы к другу аптекаря, и, застав того мрачно раскладывавшим один из сложнейших пасьянсов, прямо объяснил, что явился к нему за советом касательно Herr Вибеля, а затем, рассказав все происшествие прошедшей ночи, присовокупил, что соскочивший со стены человек был исправник
Зверев, так как
на месте побега того был найден выроненный Аггеем Никитичем бумажник, в котором находилась записка пани Вибель, ясно определявшая ее отношения к господину Звереву.
То не два зверья сходилися, промежду собой подиралися; и то было у нас
на сырой земли,
на сырой земли,
на святой Руси; сходилися правда со кривдою; это белая
зверь — то-то правда есть, а серая
зверь — то-то кривда есть; правда кривду передалила, правда
пошла к богу
на небо, а кривда осталась
на сырой земле; а кто станет жить у нас правдою, тот наследует царство небесное; а кто станет жить у нас кривдою, отрешен
на муки
на вечные…“
— Огустел весь, — тяжело ответил дьякон и через минуту совсем неожиданно заговорил в повествовательном тоне: — Я после своей собачонки Какваски… — когда ее мальпост колесом переехал… хотел было себе еще одного песика купить… Вижу в Петербурге
на Невском собачйя… и говорю: «Достань, говорю, мне… хорошенькую собачку…» А он говорит: «Нынче, говорит, собак нет, а теперь, говорит,
пошли все понтерб и сетерб»… — «А что, мол, это за
звери?..» — «А это те же самые, говорит, собаки, только им другое название».
— Кот — это, миляга,
зверь умнеющий, он
на три локтя в землю видит. У колдунов всегда коты советчики, и оборотни, почитай, все они, коты эти. Когда кот сдыхает — дым у него из глаз
идёт, потому в ём огонь есть, погладь его ночью — искра брызжет. Древний
зверь: бог сделал человека, а дьявол — кота и говорит ему: гляди за всем, что человек делает, глаз не спускай!
На следующий день, часу во втором, Елена стояла в саду перед небольшою закуткой, где у ней воспитывались два дворовые щенка. (Садовник нашел их заброшенными под забором и принес их барышне, про которую ему сказали прачки, что она, мол, всяких
зверей и скотов жалует. Он не ошибся в расчете: Елена дала ему четвертак.) Она заглянула в закутку, убедилась, что щенки живы и здоровы и что солому им постлали свежую, обернулась и чуть не вскрикнула: прямо к ней, по аллее,
шел Инсаров, один.
Михаила Максимовича мало знали в Симбирской губернии, но как «слухом земля полнится», и притом, может быть, он и в отпуску позволял себе кое-какие дебоши, как тогда выражались, да и приезжавший с ним денщик или крепостной лакей, несмотря
на строгость своего командира, по секрету кое-что пробалтывал, — то и составилось о нем мнение, которое вполне выражалось следующими афоризмами, что «майор шутить не любит, что у него ходи по струнке и с тропы не сваливайся, что он солдата не выдаст и, коли можно, покроет, а если попался, так уж помилованья не жди, что слово его крепко, что если
пойдет на ссору, то ему и черт не брат, что он лихой, бедовый, что он гусь лапчатый,
зверь полосатый…», [Двумя последними поговорками, несмотря
на видимую их неопределенность, русский человек определяет очень много, ярко и понятно для всякого.
Дядя Ерошка,
идя впереди, при каждой луже,
на которой были двойчатые следы
зверя, останавливался и, внимательно разглядывая, указывал их Оленину.
С раннего утра передняя была полна аристократами Белого Поля; староста стоял впереди в синем кафтане и держал
на огромном блюде страшной величины кулич, за которым он
посылал десятского в уездный город; кулич этот издавал запах конопляного масла, готовый остановить всякое дерзновенное покушение
на целость его; около него, по бортику блюда, лежали апельсины и куриные яйца; между красивыми и величавыми головами наших бородачей один только земский отличался костюмом и видом: он не только был обрит, но и порезан в нескольких местах, оттого что рука его (не знаю, от многого ли письма или оттого, что он никогда не встречал прелестное сельское утро не выпивши,
на мирской счет, в питейном доме кружечки сивухи) имела престранное обыкновение трястись, что ему значительно мешало отчетливо нюхать табак и бриться;
на нем был длинный синий сюртук и плисовые панталоны в сапоги, то есть он напоминал собою известного
зверя в Австралии, орниторинха, в котором преотвратительно соединены
зверь, птица и амфибий.
Когда он успел туда прыгнуть, я и не видал. А медведя не было, только виднелась громадная яма в снегу, из которой
шел легкий пар, и показалась спина и голова Китаева. Разбросали снег, Китаев и лесник вытащили громадного
зверя, в нем было, как сразу определил Китаев, и оказалось верно, — шестнадцать пудов. Обе пули попали в сердце. Меня поздравляли, целовали, дивились
на меня мужики, а я все еще не верил, что именно я, один я, убил медведя!
— Бились со мной, бились
на всех кораблях и присудили меня
послать к Фофану
на усмирение. Одного имени Фофана все, и офицеры и матросы, боялись. Он и вокруг света сколько раз хаживал, и в Ледовитом океане за китом плавал. Такого
зверя, как Фофан, отродясь
на свете не бывало: драл собственноручно, меньше семи зубов с маху не вышибал, да еще райские сады
на своем корабле устраивал.