Неточные совпадения
Он вышел из луга и
пошел по большой дороге
к деревне. Поднимался ветерок, и стало серо, мрачно. Наступила пасмурная минута, предшествующая обыкновенно
рассвету, полной победе света над тьмой.
— Это — цинковый ящик, в гроб они уложат там, у себя в бюро. Полиция потребовала убрать труп до
рассвета. Закричит Алина.
Иди к ней, Иноков, она тебя слушается…
— Ну и решился убить себя. Зачем было оставаться жить: это само собой в вопрос вскакивало. Явился ее прежний, бесспорный, ее обидчик, но прискакавший с любовью после пяти лет завершить законным браком обиду. Ну и понял, что все для меня пропало… А сзади позор, и вот эта кровь, кровь Григория… Зачем же жить? Ну и
пошел выкупать заложенные пистолеты, чтобы зарядить и
к рассвету себе пулю в башку всадить…
Вечером я имел случай наблюдать интересное метеорологическое явление. Около 10 часов взошла луна, тусклая, почти не дающая света. Вслед за тем туман рассеялся, и тогда от лунного диска вверх и вниз протянулись два длинных луча, заострившихся
к концам. Явление это продолжалось минут пятнадцать, затем опять надвинулся туман, и луна снова сделалась расплывчатой и неясной;
пошел мелкий дождь, который продолжался всю ночь, до
рассвета.
Утром мы сразу почувствовали, что Сихотэ-Алинь отделил нас от моря: термометр на
рассвете показывал — 20°С. Здесь мы расстались с Сунцаем. Дальше мы могли
идти сами; течение воды в реке должно было привести нас
к Бикину. Тем не менее Дерсу обстоятельно расспросил его о дороге.
Мы думали, что
к утру дождь прекратится, но ошиблись. С
рассветом он
пошел еще сильнее. Чтобы вода не залила огонь, пришлось подкладывать в костры побольше дров. Дрова горели плохо и сильно дымили. Люди забились в комарники и не показывались наружу. Время тянулось томительно долго.
В ночь с 25 на 26 июня
шел сильный дождь, который прекратился только
к рассвету. Утром небо было хмурое; тяжелые дождевые тучи низко ползли над землей и, как саваном, окутывали вершины гор. Надо было ждать дождя снова.
Багровая заря вечером и мгла на горизонте перед
рассветом были верными признаками того, что утром будет мороз. Та
к оно и случилось. Солнце взошло мутное, деформированное. Оно давало свет, но не тепло. От диска его кверху и книзу
шли яркие лучи, а по сторонам были светящиеся радужные пятна, которые на языке полярных народов называются «ушами солнца».
Когда на
рассвете Медведев
пошел к устью речки, то все-таки на баре вельбот захлебнул воды.
Как только появились первые проблески
рассвета, мы снялись с бивака и
пошли к Сихотэ-Алиню. В лесу по-прежнему было тихо. Ни малейшего ветерка. Длинные пряди бородатого лишайника висели совершенно неподвижно. День начинал брезжить.
Вот и мы трое
идем на
рассвете по зелено-серебряному росному полю; слева от нас, за Окою, над рыжими боками Дятловых гор, над белым Нижним Новгородом, в холмах зеленых садов, в золотых главах церквей, встает не торопясь русское ленивенькое солнце. Тихий ветер сонно веет с тихой, мутной Оки, качаются золотые лютики, отягченные росою, лиловые колокольчики немотно опустились
к земле, разноцветные бессмертники сухо торчат на малоплодном дерне, раскрывает алые звезды «ночная красавица» — гвоздика…
Пугачев отдыхал в Сарепте целые сутки, скрываясь в своем шатре с двумя наложницами. Семейство его находилось тут же. Он пустился вниз
к Черному Яру. Михельсон
шел по его пятам. Наконец 25-го на
рассвете он настигнул Пугачева в ста пяти верстах от Царицына.
Однажды он проснулся на
рассвете,
пошёл в кухню пить и вдруг услыхал, что кто-то отпирает дверь из сеней. Испуганный, он бросился в свою комнату, лёг, закрылся одеялом, стараясь прижаться
к сундуку как можно плотнее, и через минуту, высунув ухо, услышал в кухне тяжёлые шаги, шелест платья и голос Раисы Петровны...
Остальную часть дня и всю ночь пленные, под прикрытием тридцати казаков и такого же числа вооруженных крестьян,
шли, почти не отдыхая. Перед
рассветом Зарецкой сделал привал и
послал в ближайшую деревню за хлебом; в полчаса крестьяне навезли всяких съестных припасов. Покормив и своих и неприятелей, Зарецкой двинулся вперед. Вскоре стали им попадаться наши разъезды, и часу в одиннадцатом утра они подошли, наконец,
к аванпостам русского авангарда.
Только
к рассвету засыпала мать, а утром, проснувшись поздно, надевала свое черное шелковое платье, чесалась аккуратно,
шла в столовую и, вынув из футляра очки, медленно прочитывала газету.
Боясь чего-то, не решаясь подойти один
к другому, оба усталые, они долго перебрасывались ненужными словами. На
рассвете заскрипела лестница, кто-то стал шарить рукою по стене, Наталья
пошла к двери.
Вставая на
рассвете, она спускалась в кухню и вместе с кухаркой готовила закуску
к чаю, бежала вверх кормить детей, потом поила чаем свёкра, мужа, деверей, снова кормила девочек, потом шила, чинила бельё на всех, после обеда
шла с детями в сад и сидела там до вечернего чая. В сад заглядывали бойкие шпульницы, льстиво хвалили красоту девочек, Наталья улыбалась, но не верила похвалам, — дети казались ей некрасивыми.
Днем больше в тайге отдыхали, по ночам
шли напролет.
К Тархановой заимке подошли на
рассвете. Стоит в лесу заимка новая, кругом огорожена, вороты заперты накрепко. По приметам выходит та самая, про какую Буран рассказывал. Вот подошли мы, вежливенько постучались, смотрим: вздувают в заимке огонь. «Кто, мол, тут, что за люди?»
Ушёл я от них пред
рассветом.
Иду лесною тропой и тихо пою — нет мочи молчать. Истекла дождём ночь и побледнела, плывут над лесом похудевшие, усталые тучи, тяжело преклонилась
к земле вдосталь напоённая влагою трава, лениво повисли ветви деревьев, но ещё бегут, журчат, играют весёлые ручьи, прячась в низинах от близкого солнца, чтобы за день не высушило их оно.
Иду не торопясь и думаю...
— Да что, матушка Марья Петровна, сюда приехал на мельницу мужик из Орешкова, сказывал, старика-то, вишь, нашли у них нынче
к рассвету, на меже, мертвого…
Пошли, говорит, ихние ребята за кольями, а он, сударыня, и лежит подле самой-то межи, в канавке, словно, говорит, живой… подле него мешок, шапка… сказал мужик тот;
к ним и становой, вишь, приехал… така-то, говорит, беда завязалась…
«Черный человек!
Ты прескверный гость.
Это
слава давно
Про тебя разносится».
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо
к морде его,
В переносицу…
· · · · · · · · · · · · · · · · · · · · · //…Месяц умер,
Синеет в окошко
рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один…
И разбитое зеркало…
— Я
посылаю снова вас, потому что не могу
послать никого из солдат: каждый штык на счету, каждая рука дорога при данном положении дела… — произнес он не без некоторого волнения в голосе. — На
рассвете должен произойти штыковой бой… Возвращайтесь же скорее. Я должен вас видеть здесь до наступления утра. И не вздумайте провожать
к горе артиллерию. Я им точно описал путь
к ней со слов вашего донесения; они сами найдут дорогу; вы будете нужнее здесь. Ну, Господь с вами. Живо возвращайтесь ко мне, мой мальчик.
Затем Володе показалось, что комната, Нюта,
рассвет и сам он — всё слилось в одно ощущение острого, необыкновенного, небывалого счастья, за которое можно отдать всю жизнь и
пойти на вечную муку, но прошло полминуты, и всё это вдруг исчезло. Володя видел одно только полное, некрасивое лицо, искаженное выражением гадливости, и сам вдруг почувствовал отвращение
к тому, что произошло.
— Ума не приложу, как мне быть… — бормочет она. — Тут около огня остаться,
рассвета подождать… страшно.
Идти тоже страшно. Всю дорогу в потемках покойник будет мерещиться… Вот наказал господь! Пятьсот верст пешком прошел, и ничего, а
к дому стал подходить, и горе… Не могу
идти!
Но только что забрезжил
рассвет, мама опять
пошла к броду поджидать меня.
Пошел за ним. Князь отдал приказание, чтобы никто не смел входить в сад до нашего возвращенья. Пройдя большой сад, мы перешли мост, перекинутый через овраг, и подошли
к «Розовому павильону». У входа в тот павильон уже лежали два лома, две кирки, несколько восковых свеч и небольшой красного дерева ящик. Князь на
рассвете сам их отнес туда.
В 1591 году хан крымский Кази-Гирей с мечом и пламенем вступил в пределы нашего отечества и быстро
шел к Москве. 13 июля он переправился через реку Оку, ночевал в Лопасне и на
рассвете остановился против села Коломенского. Царь Федор Иоаннович поручил защиту столицы Борису Годунову.
И в самом деле, проливной дождь не переставал
идти двое суток. Насилу на третье утро,
к рассвету, немножко развлдрило. В это же утро, на самой зорьке, полусонная батрачка разбудила матушку попадью и, поманив ее за дверь, сказала, что
к ним чуть не всем миром нагрянули мужики с церковным сторожем и стоят все на выгонце перед садом и требуют
к себе батюшку.
Ты же, заботливый друг погребенных без
славы, простую
Повесть об них рассказавший, быть может кто-нибудь, сердцем
Близкий тебе, одинокой мечтою сюда приведенный,
Знать пожелает о том, что случилось с тобой, и, быть может,
Вот что расскажет ему о тебе старожил поседелый:
«Часто видали его мы, как он на
рассвете поспешным
Шагом, росу отряхая с травы, всходил на пригорок
Встретить солнце; там, на мшистом, изгибистом корне
Старого вяза,
к земле приклонившего ветви, лежал он
В полдень и слушал, как ближний ручей журчит, извиваясь...
Всё с тем же говором и хохотом, офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю,
пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках
рассвета заглянули в глянцовитую от дождя, кожаную докторскую кибитку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.