Неточные совпадения
Городничий. Полно вам, право, трещотки какие! Здесь нужная вещь: дело
идет о жизни человека… (
К Осипу.)Ну что, друг, право, мне ты очень нравишься. В
дороге не мешает, знаешь, чайку выпить лишний стаканчик, — оно теперь холодновато. Так вот тебе пара целковиков на чай.
Пошли к Почечуеву, да на
дороге Петр Иванович говорит: «Зайдем, — говорит, — в трактир.
«Ну полно, полно, миленький!
Ну, не сердись! — за валиком
Неподалеку слышится. —
Я ничего…
пойдем!»
Такая ночь бедовая!
Направо ли, налево ли
С
дороги поглядишь:
Идут дружненько парочки,
Не
к той ли роще правятся?
Та роща манит всякого,
В той роще голосистые
Соловушки поют…
Уж день клонился
к вечеру,
Идут путем-дорогою,
Навстречу едет поп.
На пятый день отправились обратно в Навозную слободу и по
дороге вытоптали другое озимое поле.
Шли целый день и только
к вечеру, утомленные и проголодавшиеся, достигли слободы. Но там уже никого не застали. Жители, издали завидев приближающееся войско, разбежались, угнали весь скот и окопались в неприступной позиции. Пришлось брать с бою эту позицию, но так как порох был не настоящий, то, как ни палили, никакого вреда, кроме нестерпимого смрада, сделать не могли.
Когда они
пошли пешком вперед других и вышли из виду дома на накатанную, пыльную и усыпанную ржаными колосьями и зернами
дорогу, она крепче оперлась на его руку и прижала ее
к себе.
Левин
шел большими шагами по большой
дороге, прислушиваясь не столько
к своим мыслям (он не мог еще разобрать их), сколько
к душевному состоянию, прежде никогда им не испытанному.
И молодые и старые как бы наперегонку косили. Но, как они ни торопились, они не портили травы, и ряды откладывались так же чисто и отчетливо. Остававшийся в углу уголок был смахнут в пять минут. Еще последние косцы доходили ряды, как передние захватили кафтаны на плечи и
пошли через
дорогу к Машкину Верху.
—
Идите,
идите, вы найдете
дорогу на мельницу! — крикнул Левин и, оглянувшись, с удовольствием увидел, что Весловский, нагнувшись и спотыкаясь усталыми ногами и держа ружье в вытянутой руке, выбирался из болота
к мужикам.
Он вышел из луга и
пошел по большой
дороге к деревне. Поднимался ветерок, и стало серо, мрачно. Наступила пасмурная минута, предшествующая обыкновенно рассвету, полной победе света над тьмой.
Воз был увязан. Иван спрыгнул и повел за повод добрую, сытую лошадь. Баба вскинула на воз грабли и бодрым шагом, размахивая руками,
пошла к собравшимся хороводом бабам. Иван, выехав на
дорогу, вступил в обоз с другими возами. Бабы с граблями на плечах, блестя яркими цветами и треща звонкими, веселыми голосами,
шли позади возов. Один грубый, дикий бабий голос затянул песню и допел ее до повторенья, и дружно, в раз, подхватили опять с начала ту же песню полсотни разных, грубых и тонких, здоровых голосов.
Левин не замечал, как проходило время. Если бы спросили его, сколько времени он косил, он сказал бы, что полчаса, — а уж время подошло
к обеду. Заходя ряд, старик обратил внимание Левина на девочек и мальчиков, которые с разных сторон, чуть видные, по высокой траве и по
дороге шли к косцам, неся оттягивавшие им ручонки узелки с хлебом и заткнутые тряпками кувшинчики с квасом.
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой
дороге на Гуд-гору; мы
шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось,
дорога вела на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь
к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Козаки вновь отступили, готовясь
идти к таборам, а на городском валу вновь показались ляхи, уже с изорванными епанчами. Запеклася кровь на многих
дорогих кафтанах, и пылью покрылися красивые медные шапки.
По
дороге, лицом
к нему,
шла та самая Корабельная Ассоль,
к которой Меннерс только что отнесся клинически.
Это случалось не часто, хотя Лисс лежал всего в четырех верстах от Каперны, но
дорога к нему
шла лесом, а в лесу многое может напугать детей, помимо физической опасности, которую, правда, трудно встретить на таком близком расстоянии от города, но все-таки не мешает иметь в виду.
Мери
пошла к нему в шесть часов вечера. Около семи рассказчица встретила ее на
дороге к Лиссу. Заплаканная и расстроенная, Мери сказала, что
идет в город заложить обручальное кольцо. Она прибавила, что Меннерс соглашался дать денег, но требовал за это любви. Мери ничего не добилась.
И вот снится ему: они
идут с отцом по
дороге к кладбищу и проходят мимо кабака; он держит отца за руку и со страхом оглядывается на кабак.
— Я
к вам
шел и вас отыскивал, — начал Раскольников, — но почему теперь я вдруг поворотил на — ский проспект с Сенной! Я никогда сюда не поворачиваю и не захожу. Я поворачиваю с Сенной направо. Да и
дорога к вам не сюда. Только поворотил, вот и вы! Это странно!
Путь же взял он по направлению
к Васильевскому острову через В—й проспект, как будто торопясь туда за делом, но, по обыкновению своему,
шел, не замечая
дороги, шепча про себя и даже говоря вслух с собою, чем очень удивлял прохожих.
Он
пошел к Неве по В—му проспекту; но
дорогою ему пришла вдруг еще мысль: «Зачем на Неву? Зачем в воду? Не лучше ли уйти куда-нибудь очень далеко, опять хоть на острова, и там где-нибудь, в одиноком месте, в лесу, под кустом, — зарыть все это и дерево, пожалуй, заметить?» И хотя он чувствовал, что не в состоянии всего ясно и здраво обсудить в эту минуту, но мысль ему показалась безошибочною.
Марья Ивановна предчувствовала решение нашей судьбы; сердце ее сильно билось и замирало. Чрез несколько минут карета остановилась у дворца. Марья Ивановна с трепетом
пошла по лестнице. Двери перед нею отворились настежь. Она прошла длинный ряд пустых, великолепных комнат; камер-лакей указывал
дорогу. Наконец, подошед
к запертым дверям, он объявил, что сейчас об ней доложит, и оставил ее одну.
Прислуга Алины сказала Климу, что барышня нездорова, а Лидия ушла гулять; Самгин спустился
к реке, взглянул вверх по течению, вниз — Лидию не видно. Макаров играл что-то очень бурное. Клим
пошел домой и снова наткнулся на мужика, тот стоял на тропе и, держась за лапу сосны, ковырял песок деревянной ногой, пытаясь вычертить круг. Задумчиво взглянув в лицо Клима, он уступил ему
дорогу и сказал тихонько, почти в ухо...
Самгины
пошли к Омону, чтоб посмотреть дебют Алины Телепневой; она недавно возвратилась из-за границы, где, выступая в Париже и Вене, увеличила свою
славу дорогой и безумствующей женщины анекдотами, которые вызывали возмущение знатоков и любителей морали.
Он встал и начал быстро пожимать руки сотрапезников, однообразно кивая каждому гладкой головкой, затем, высоко вскинув ее, заложив одну руку за спину, держа в другой часы и глядя на циферблат, широкими шагами длинных ног
пошел к двери, как человек, совершенно уверенный, что люди поймут, куда он
идет, и позаботятся уступить ему
дорогу.
Он долго думал в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым
к бою, хотел
идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора ехать в город.
Дорогой на станцию, по трудной, песчаной
дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою, думал уже о том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные чувства.
Как только зазвучали первые аккорды пианино, Клим вышел на террасу, постоял минуту, глядя в заречье, ограниченное справа черным полукругом леса, слева — горою сизых облаков, за которые уже скатилось солнце. Тихий ветер ласково гнал
к реке зелено-седые волны хлебов. Звучала певучая мелодия незнакомой, минорной пьесы. Клим
пошел к даче Телепневой. Бородатый мужик с деревянной ногой заступил ему
дорогу.
Затем они расступились, освобождая
дорогу Вере Петровне Самгиной, она
шла под руку со Спивак, покрытая с головы до ног черными вуалями, что придавало ей сходство с монументом, готовым
к открытию.
Дорога от станции
к городу вымощена мелким булыжником, она
идет по берегу реки против ее течения и прячется в густых зарослях кустарника или между тесных группочек берез.
Пригретый солнцем, опьяняемый хмельными ароматами леса, Клим задремал. Когда он открыл глаза — на берегу реки стоял Туробоев и, сняв шляпу, поворачивался, как на шарнире, вслед Алине Телепневой, которая
шла к мельнице. А влево, вдали, на
дороге в село, точно плыла над землей тоненькая, белая фигурка Лидии.
Он легко,
к своему удивлению, встал на ноги, пошатываясь, держась за стены,
пошел прочь от людей, и ему казалось, что зеленый, одноэтажный домик в четыре окна все время двигается пред ним, преграждая ему
дорогу. Не помня, как он дошел, Самгин очнулся у себя в кабинете на диване; пред ним стоял фельдшер Винокуров, отжимая полотенце в эмалированный таз.
А сам все
шел да
шел упрямо по избранной
дороге. Не видали, чтоб он задумывался над чем-нибудь болезненно и мучительно; по-видимому, его не пожирали угрызения утомленного сердца; не болел он душой, не терялся никогда в сложных, трудных или новых обстоятельствах, а подходил
к ним, как
к бывшим знакомым, как будто он жил вторично, проходил знакомые места.
Не скажу тебе, что года через четыре она будет станцией
дороги, что мужики твои
пойдут работать насыпь, а потом по чугунке покатится твой хлеб
к пристани…
Глядел он на браки, на мужей, и в их отношениях
к женам всегда видел сфинкса с его загадкой, все будто что-то непонятное, недосказанное; а между тем эти мужья не задумываются над мудреными вопросами,
идут по брачной
дороге таким ровным, сознательным шагом, как будто нечего им решать и искать.
Свершилась казнь. Народ беспечный
Идет, рассыпавшись, домой
И про свои работы вечны
Уже толкует меж собой.
Пустеет поле понемногу.
Тогда чрез пеструю
дорогуПеребежали две жены.
Утомлены, запылены,
Они, казалось,
к месту казни
Спешили, полные боязни.
«Уж поздно», — кто-то им сказал
И в поле перстом указал.
Там роковой намост ломали,
Молился в черных ризах поп,
И на телегу подымали
Два казака дубовый гроб.
— Oh! Madame, je suis bien reconnaissant. Mademoiselle, je vous prie, restez de grâce! [О! Сударыня, я вам очень признателен. Прошу вас, мадемуазель, пожалуйста, останьтесь! (фр.)] — бросился он, почтительно устремляя руки вперед, чтоб загородить
дорогу Марфеньке, которая
пошла было
к дверям. — Vraiment, je ne puis pas: j’ai des visites а faire… Ah, diable, çа n’entre pas… [Но я, право, не могу: я должен сделать несколько визитов… А, черт, не надеваются… (фр.)]
— Вот эти суда посуду везут, — говорила она, — а это расшивы из Астрахани плывут. А вот, видите, как эти домики окружило водой? Там бурлаки живут. А вон, за этими двумя горками,
дорога идет к попадье. Там теперь Верочка. Как там хорошо, на берегу! В июле мы будем ездить на остров, чай пить. Там бездна цветов.
Марк медленно
шел к плетню, вяло влез на него и сел, спустив ноги, и не прыгал на
дорогу, стараясь ответить себе на вопрос: «Что он сделал?»
Действительно, Крафт мог засидеться у Дергачева, и тогда где же мне его ждать?
К Дергачеву я не трусил, но
идти не хотел, несмотря на то что Ефим тащил меня туда уже третий раз. И при этом «трусишь» всегда произносил с прескверной улыбкой на мой счет. Тут была не трусость, объявляю заранее, а если я боялся, то совсем другого. На этот раз
пойти решился; это тоже было в двух шагах.
Дорогой я спросил Ефима, все ли еще он держит намерение бежать в Америку?
Вдобавок
к этому
дорога здесь была сделана пока только для одного экипажа; охранительных каменьев по сторонам не было, и лошади
шли по самой окраине.
Мы остановились на минуту в одном месте, где
дорога направо
идет через цепной мост
к крепости, мимо обелиска Магеллану, а налево…
— А! — радостно восклицает барин, отодвигая счеты. — Ну, ступай; ужо вечером как-нибудь улучим минуту да сосчитаемся. А теперь пошли-ка Антипку с Мишкой на болото да в лес десятков пять дичи
к обеду наколотить: видишь,
дорогие гости приехали!
Кажется, я миновал дурную
дорогу и не «хлебных» лошадей. «Тут уж
пойдут натуральные кони и
дорога торная, особенно от Киренска
к Иркутску», — говорят мне. Натуральные — значит привыкшие, приученные, а не сборные. «Где староста?» — спросишь, приехав на станцию… «Коней ладит, барин. Эй, ребята! заревите или гаркните (то есть позовите) старосту», — говорят потом.
Спросили, когда будут полномочные. «Из Едо… не получено… об этом». Ну
пошел свое! Хагивари и Саброски начали делать нам знаки, показывая на бумагу, что вот какое чудо случилось: только заговорили о ней, и она и пришла! Тут уже никто не выдержал, и они сами, и все мы стали смеяться. Бумага писана была от президента горочью Абе-Исен-о-ками-сама
к обоим губернаторам о том, что едут полномочные, но кто именно, когда они едут, выехали ли, в
дороге ли — об этом ни слова.
«Однако ж час, — сказал барон, — пора домой; мне завтракать (он жил в отели), вам обедать». Мы
пошли не прежней
дорогой, а по каналу и повернули в первую длинную и довольно узкую улицу, которая вела прямо
к трактиру. На ней тоже купеческие домы, с высокими заборами и садиками, тоже бежали вприпрыжку носильщики с ношами. Мы пришли еще рано; наши не все собрались: кто
пошел по делам службы, кто фланировать, другие хотели пробраться в китайский лагерь.
Мы вышли
к большому монастырю, в главную аллею, которая ведет в столицу, и сели там на парапете моста.
Дорога эта оживлена особенным движением: беспрестанно
идут с ношами овощей взад и вперед или ведут лошадей с перекинутыми через спину кулями риса, с папушами табаку и т. п. Лошади фыркали и пятились от нас. В полях везде работают. Мы
пошли на сахарную плантацию. Она отделялась от большой
дороги полями с рисом, которые были наполнены водой и походили на пруды с зеленой, стоячей водой.
Нехлюдов сказал, что сейчас придет, и, сложив бумаги в портфель,
пошел к тетушке. По
дороге наверх он заглянул в окно на улицу и увидал пару рыжих Mariette, и ему вдруг неожиданно стало весело и захотелось улыбаться.
Партия, с которой
шла Маслова, прошла около пяти тысяч верст. До Перми Маслова
шла по железной
дороге и на пароходе с уголовными, и только в этом городе Нехлюдову удалось выхлопотать перемещение ее
к политическим, как это советовала ему Богодуховская, шедшая с этой же партией.
Наконец девушка решилась объясниться с отцом. Она надела простенькое коричневое платье и
пошла в кабинет
к отцу. По
дороге ее встретила Верочка. Надежда Васильевна молча поцеловала сестру и прошла на половину отца; у нее захватило дыхание, когда она взялась за ручку двери.
«Занятно», — подумал Старцев, выходя на улицу. Он зашел еще в ресторан и выпил пива, потом отправился пешком
к себе в Дялиж.
Шел он и всю
дорогу напевал...