Неточные совпадения
Сначала он принял было Антона Антоновича немного сурово, да-с; сердился и говорил, что и в гостинице все нехорошо, и
к нему не поедет, и что он не хочет сидеть за него в тюрьме; но потом, как узнал невинность Антона Антоновича и как покороче разговорился с ним, тотчас переменил мысли, и,
слава богу, все
пошло хорошо.
Идите вы
к чиновнику,
К вельможному боярину,
Идите вы
к царю,
А женщин вы не трогайте, —
Вот
Бог! ни с чем проходите
До гробовой доски!
У батюшки, у матушки
С Филиппом побывала я,
За дело принялась.
Три года, так считаю я,
Неделя за неделею,
Одним порядком
шли,
Что год, то дети: некогда
Ни думать, ни печалиться,
Дай
Бог с работой справиться
Да лоб перекрестить.
Поешь — когда останется
От старших да от деточек,
Уснешь — когда больна…
А на четвертый новое
Подкралось горе лютое —
К кому оно привяжется,
До смерти не избыть!
Г-жа Простакова. Ты же еще, старая ведьма, и разревелась. Поди, накорми их с собою, а после обеда тотчас опять сюда. (
К Митрофану.)
Пойдем со мною, Митрофанушка. Я тебя из глаз теперь не выпущу. Как скажу я тебе нещечко, так пожить на свете слюбится. Не век тебе, моему другу, не век тебе учиться. Ты, благодаря
Бога, столько уже смыслишь, что и сам взведешь деточек. (
К Еремеевне.) С братцем переведаюсь не по-твоему. Пусть же все добрые люди увидят, что мама и что мать родная. (Отходит с Митрофаном.)
Г-жа Простакова.
Бог вас знает, как вы нынче судите. У нас, бывало, всякий того и смотрит, что на покой. (Правдину.) Ты сам, батюшка, других посмышленее, так сколько трудисся! Вот и теперь, сюда
шедши, я видела, что
к тебе несут какой-то пакет.
И еще скажу: летопись сию преемственно слагали четыре архивариуса: Мишка Тряпичкин, да Мишка Тряпичкин другой, да Митька Смирномордов, да я, смиренный Павлушка, Маслобойников сын. Причем единую имели опаску, дабы не попали наши тетрадки
к г. Бартеневу и дабы не напечатал он их в своем «Архиве». А затем
богу слава и разглагольствию моему конец.
— Живы? Целы?
Слава Богу! — проговорил он, шлепая по неубравшейся воде сбивавшеюся, полною воды ботинкой и подбегая
к ним.
— Она очень просила меня поехать
к ней, — продолжала Анна, — и я рада повидать старушку и завтра поеду
к ней. Однако,
слава Богу, Стива долго остается у Долли в кабинете, — прибавила Анна, переменяя разговор и вставая, как показалось Кити, чем-то недовольная.
«Я, воспитанный в понятии
Бога, христианином, наполнив всю свою жизнь теми духовными благами, которые дало мне христианство, преисполненный весь и живущий этими благами, я, как дети, не понимая их, разрушаю, то есть хочу разрушить то, чем я живу. А как только наступает важная минута жизни, как дети, когда им холодно и голодно, я
иду к Нему, и еще менее, чем дети, которых мать бранит за их детские шалости, я чувствую, что мои детские попытки с жиру беситься не зачитываются мне».
— Мне вас ужасно жалко! И как бы я счастлив был, если б устроил это! — сказал Степан Аркадьич, уже смелее улыбаясь. — Не говори, не говори ничего! Если бы
Бог дал мне только сказать так, как я чувствую. Я
пойду к нему.
Весь день этот Анна провела дома, то есть у Облонских, и не принимала никого, так как уж некоторые из ее знакомых, успев узнать о ее прибытии, приезжали в этот же день. Анна всё утро провела с Долли и с детьми. Она только
послала записочку
к брату, чтоб он непременно обедал дома. «Приезжай,
Бог милостив», писала она.
«Полное, полное примиренье, полное, — подумала Анна, —
слава Богу!» — и, радуясь тому, что она была причиной этого, она подошла
к Долли и поцеловала ее.
—
Слава Богу! — сказал Максим Максимыч, подошедший
к окну в это время. — Экая чудная коляска! — прибавил он, — верно какой-нибудь чиновник едет на следствие в Тифлис. Видно, не знает наших горок! Нет, шутишь, любезный: они не свой брат, растрясут хоть англинскую!
— А зачем же так вы не рассуждаете и в делах света? Ведь и в свете мы должны служить
Богу, а не кому иному. Если и другому кому служим, мы потому только служим, будучи уверены, что так
Бог велит, а без того мы бы и не служили. Что ж другое все способности и дары, которые розные у всякого? Ведь это орудия моленья нашего: то — словами, а это делом. Ведь вам же в монастырь нельзя
идти: вы прикреплены
к миру, у вас семейство.
«Ах! няня, сделай одолженье». —
«Изволь, родная, прикажи».
«Не думай… право… подозренье…
Но видишь… ах! не откажи». —
«Мой друг, вот
Бог тебе порука». —
«Итак,
пошли тихонько внука
С запиской этой
к О…
к тому…
К соседу… да велеть ему,
Чтоб он не говорил ни слова,
Чтоб он не называл меня…» —
«Кому же, милая моя?
Я нынче стала бестолкова.
Кругом соседей много есть;
Куда мне их и перечесть...
Недуг, которого причину
Давно бы отыскать пора,
Подобный английскому сплину,
Короче: русская хандра
Им овладела понемногу;
Он застрелиться,
слава Богу,
Попробовать не захотел,
Но
к жизни вовсе охладел.
Как Child-Harold, угрюмый, томный
В гостиных появлялся он;
Ни сплетни света, ни бостон,
Ни милый взгляд, ни вздох нескромный,
Ничто не трогало его,
Не замечал он ничего.
«И многие из иудеев пришли
к Марфе и Марии утешать их в печали о брате их. Марфа, услыша, что
идет Иисус,
пошла навстречу ему; Мария же сидела дома. Тогда Марфа сказала Иисусу: господи! если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Но и теперь знаю, что чего ты попросишь у
бога, даст тебе
бог».
— Просто роза весенняя! И как это
к тебе
идет, если б ты знал; Ромео десяти вершков росту! Да как ты вымылся сегодня, ногти ведь отчистил, а? Когда это бывало? Да ей-богу же, ты напомадился! Нагнись-ка!
Рассуждения благоразумного поручика не поколебали меня. Я остался при своем намерении. «Как вам угодно, — сказал Иван Игнатьич, — делайте, как разумеете. Да зачем же мне тут быть свидетелем?
К какой стати? Люди дерутся, что за невидальщина, смею спросить?
Слава богу, ходил я под шведа и под турку: всего насмотрелся».
— Каков мошенник! — воскликнула комендантша. — Что смеет еще нам предлагать! Выдти
к нему навстречу и положить
к ногам его знамена! Ах он собачий сын! Да разве не знает он, что мы уже сорок лет в службе и всего,
слава богу, насмотрелись? Неужто нашлись такие командиры, которые послушались разбойника?
— Ваше превосходительство, — сказал я ему, — прибегаю
к вам, как
к отцу родному; ради
бога, не откажите мне в моей просьбе: дело
идет о счастии всей моей жизни.
— Я вас понимаю и одобряю вас вполне. Мой бедный брат, конечно, виноват: за то он и наказан. Он мне сам сказал, что поставил вас в невозможность иначе действовать. Я верю, что вам нельзя было избегнуть этого поединка, который… который до некоторой степени объясняется одним лишь постоянным антагонизмом ваших взаимных воззрений. (Николай Петрович путался в своих словах.) Мой брат — человек прежнего закала, вспыльчивый и упрямый…
Слава богу, что еще так кончилось. Я принял все нужные меры
к избежанию огласки…
—
Слава богу — лучше всего. А вы? — прибавил Базаров, обращаясь
к Дуняше.
— Я — не понимаю:
к чему этот парад? Ей-богу, право, не знаю — зачем? Если б, например, войска с музыкой… и чтобы духовенство участвовало, хоругви, иконы и — вообще — всенародно, ну, тогда — пожалуйста! А так, знаете, что же получается? Раздробление как будто. Сегодня — фабричные, завтра — приказчики
пойдут или, скажем, трубочисты, или еще кто, а — зачем, собственно? Ведь вот какой вопрос поднимается! Ведь не на Ходынское поле гулять
пошли, вот что-с…
— Скажите:
слава богу, мы пришли
к началу конца!
— Пожалуйте
к столу, господа! Закусите чем
бог послал…
А рабочие
шли все так же густо, нестройно и не спеша; было много сутулых, многие держали руки в карманах и за спиною. Это вызвало в памяти Самгина снимок с чьей-то картины, напечатанный в «Ниве»: чудовищная фигура Молоха, и
к ней, сквозь толпу карфагенян,
идет, согнувшись, вереница людей, нанизанных на цепь, обреченных в жертву страшному
богу.
— Да, — забывая о человеке Достоевского, о наиболее свободном человеке, которого осмелилась изобразить литература, — сказал литератор, покачивая красивой головой. — Но следует
идти дальше Достоевского —
к последней свободе,
к той, которую дает только ощущение трагизма жизни… Что значит одиночество в Москве сравнительно с одиночеством во вселенной? В пустоте, где только вещество и нет
бога?
— Как
слава Богу! Если б она все по голове гладила, а то пристает, как, бывало, в школе
к смирному ученику пристают забияки: то ущипнет исподтишка, то вдруг нагрянет прямо со лба и обсыплет песком… мочи нет!
— Жизнь — долг, обязанность, следовательно, любовь — тоже долг: мне как будто
Бог послал ее, — досказала она, подняв глаза
к небу, — и велел любить.
— Ах, что я наделал! — говорил он. — Все сгубил!
Слава Богу, что Штольц уехал: она не успела сказать ему, а то бы хоть сквозь землю провались! Любовь, слезы —
к лицу ли это мне? И тетка Ольги не
шлет, не зовет
к себе: верно, она сказала… Боже мой!..
Есть примеры такого блага, но редкие: на них указывают, как на феномен. Родиться, говорят, надо для этого. А
Бог знает, не воспитаться ли, не
идти ли
к этому сознательно?..
Он беспрестанно в движении: понадобится обществу
послать в Бельгию или Англию агента —
посылают его; нужно написать какой-нибудь проект или приспособить новую идею
к делу — выбирают его. Между тем он ездит и в свет и читает: когда он успевает —
Бог весть.
— Не выходить из слепоты — не
бог знает какой подвиг!.. Мир
идет к счастью,
к успеху,
к совершенству…
—
Слава Богу! благодарю вас, что вы мне это передали! Теперь послушайте, что я вам скажу, и исполните слепо. Подите
к ней и разрушьте в ней всякие догадки о любви, об экстазе, всё, всё. Вам это не трудно сделать — и вы сделаете, если любите меня.
— Ну,
слава Богу, — сказала она, подавая ему руку, которую он жадно прижал
к губам.
— Ну, ну… ну… — твердил Опенкин, кое-как барахтаясь и поднимаясь с пола, —
пойдем,
пойдем. Зачем домой, дабы змея лютая язвила меня до утрия? Нет,
пойдем к тебе, человече: я поведаю ти, како Иаков боролся с
Богом…
— Поздно
послала она
к бабушке, — шептала она, —
Бог спасет ee! Береги ее, утешай, как знаешь! Бабушки нет больше!
— Да, да, это правда: был у соседа такой учитель, да еще подивитесь, батюшка, из семинарии! — сказал помещик, обратясь
к священнику. — Смирно так
шло все сначала: шептал, шептал, кто его знает что, старшим детям — только однажды девочка, сестра их, матери и проговорись: «
Бога, говорит, нет, Никита Сергеич от кого-то слышал». Его
к допросу: «Как
Бога нет: как так?» Отец
к архиерею ездил: перебрали тогда: всю семинарию…
Объясню заранее: отослав вчера такое письмо
к Катерине Николаевне и действительно (один только
Бог знает зачем)
послав копию с него барону Бьорингу, он, естественно, сегодня же, в течение дня, должен был ожидать и известных «последствий» своего поступка, а потому и принял своего рода меры: с утра еще он перевел маму и Лизу (которая, как я узнал потом, воротившись еще утром, расхворалась и лежала в постели) наверх, «в гроб», а комнаты, и особенно наша «гостиная», были усиленно прибраны и выметены.
Наконец,
слава Богу, вошли почти в город. Вот подходим
к пристани,
к доку, видим уже трубу нашей шкуны; китайские ялики снуют взад и вперед. В куче судов видны клиппера, поодаль стоит, закрытый излучиной, маленький, двадцатишестипушечный английский фрегат «Spartan», еще далее французские и английские пароходы. На зданиях развеваются флаги европейских наций, обозначая консульские дома.
—
Бог даст, на деревенском воздухе поправится, — сказала мать, —
пошлем ее
к отцу.
— Прикажу снять;
слава Богу, кузнецы есть, — сказал частный и, опять раздув щеки,
пошел к двери, медленно выпуская воздух.
— А, черрт… Брось ты свою мельницу, — лепетал пьяный инженер, хватая Привалова за рукав. — Ей-богу, брось… Ну ее
к нелегкому!.. А мы тебя лучше женим… Господа, давайте женим Сергея Александрыча; тогда все
пойдет как по маслу.
— Давайте же поговорим, — сказала она, подходя
к нему. — Как вы живете? Что у вас? Как? Я все эти дни думала о вас, — продолжала она нервно, — я хотела
послать вам письмо, хотела сама поехать
к вам в Дялиж, и я уже решила поехать, но потом раздумала, —
бог знает, как вы теперь ко мне относитесь. Я с таким волнением ожидала вас сегодня. Ради
бога, пойдемте в сад.
Он
идет не
к преображению этого мира в Царство Божие, а
к утверждению в границах этого мира Царства Божия без
Бога, а значит, и без человека, ибо
Бог и человек неразрывно связаны.
«
Слава Богу, кричу, не убили человека!» — да свой-то пистолет схватил, оборотился назад, да швырком, вверх, в лес и пустил: «Туда, кричу, тебе и дорога!» Оборотился
к противнику: «Милостивый государь, говорю, простите меня, глупого молодого человека, что по вине моей вас разобидел, а теперь стрелять в себя заставил.
— Надо справиться. От истерики, впрочем, никогда и никто не умирал. Да и пусть истерика,
Бог женщине
послал истерику любя. Не
пойду я туда вовсе.
К чему лезть опять.
— «Да неужто, — спрашивает юноша, — и у них Христос?» — «Как же может быть иначе, — говорю ему, — ибо для всех слово, все создание и вся тварь, каждый листик устремляется
к слову,
Богу славу поет, Христу плачет, себе неведомо, тайной жития своего безгрешного совершает сие.
— Городские мы, отец, городские, по крестьянству мы, а городские, в городу проживаем. Тебя повидать, отец, прибыла. Слышали о тебе, батюшка, слышали. Сыночка младенчика схоронила,
пошла молить
Бога. В трех монастырях побывала, да указали мне: «Зайди, Настасьюшка, и сюда,
к вам то есть, голубчик,
к вам». Пришла, вчера у стояния была, а сегодня и
к вам.