Неточные совпадения
— Надобно расширить круг внимания к жизни, — докторально посоветовал Клим Иванович. — Вы, жители многочисленных губерний, уездов, промысловых сел, вы — настоящая Русь… подлинные хозяева ее, вы — сила, вас миллионы. Не миллионеры, не чиновники, а именно вы должны бы править
страной, вы, демократия… Вы должны
посылать в Думу не Ногайцевых, вам самим надобно
идти в нее.
— А тебе, Лида, бросить бы школу. Ведь все равно ты не учишься. Лучше
иди на курсы. Нам необходимы не актеры, а образованные люди. Ты видишь,
в какой дикой
стране мы живем.
— Говорил он о том, что хозяйственная деятельность людей, по смыслу своему, религиозна и жертвенна, что во Христе сияла душа Авеля, который жил от плодов земли, а от Каина
пошли окаянные люди, корыстолюбцы, соблазненные дьяволом инженеры, химики. Эта ерунда чем-то восхищала Тугана-Барановского, он изгибался на длинных ногах своих и скрипел: мы — аграрная
страна, да, да! Затем курносенький стихотворец читал что-то смешное: «
В ладье мечты утешимся, сны горе утолят», — что-то
в этом роде.
Дождь ли
пойдет — какой благотворный летний дождь! Хлынет бойко, обильно, весело запрыгает, точно крупные и жаркие слезы внезапно обрадованного человека; а только перестанет — солнце уже опять с ясной улыбкой любви осматривает и сушит поля и пригорки; и вся
страна опять улыбается счастьем
в ответ солнцу.
Но я хотел бы перенести эти желания и надежды
в сердца моих читателей — и — если представится им случай
идти (помните: «
идти», а не «ехать») на корабле
в отдаленные
страны — предложить совет: ловить этот случай, не слушая никаких преждевременных страхов и сомнений.
Скоро ли же и эти
страны свяжутся
в одну цепь и будут
посылать в Европу письма, товары и т. п.?
Кроткий отец иеромонах Иосиф, библиотекарь, любимец покойного, стал было возражать некоторым из злословников, что «не везде ведь это и так» и что не догмат же какой
в православии сия необходимость нетления телес праведников, а лишь мнение, и что
в самых даже православных
странах, на Афоне например, духом тлетворным не столь смущаются, и не нетление телесное считается там главным признаком прославления спасенных, а цвет костей их, когда телеса их полежат уже многие годы
в земле и даже истлеют
в ней, «и если обрящутся кости желты, как воск, то вот и главнейший знак, что прославил Господь усопшего праведного; если же не желты, а черны обрящутся, то значит не удостоил такого Господь
славы, — вот как на Афоне, месте великом, где издревле нерушимо и
в светлейшей чистоте сохраняется православие», — заключил отец Иосиф.
Что непременно и было так, это я тебе скажу. И вот он возжелал появиться хоть на мгновенье к народу, — к мучающемуся, страдающему, смрадно-грешному, но младенчески любящему его народу. Действие у меня
в Испании,
в Севилье,
в самое страшное время инквизиции, когда во
славу Божию
в стране ежедневно горели костры и
— Что за обидчивость такая! Палками бьют — не обижаемся,
в Сибирь
посылают — не обижаемся, а тут Чаадаев, видите, зацепил народную честь — не смей говорить; речь — дерзость, лакей никогда не должен говорить! Отчего же
в странах, больше образованных, где, кажется, чувствительность тоже должна быть развитее, чем
в Костроме да Калуге, — не обижаются словами?
Мы вернулись
в Ровно;
в гимназии давно
шли уроки, но гимназическая жизнь отступила для меня на второй план. На первом было два мотива. Я был влюблен и отстаивал свою веру. Ложась спать,
в те промежуточные часы перед сном, которые прежде я отдавал буйному полету фантазии
в страны рыцарей и казачества, теперь я вспоминал милые черты или продолжал гарнолужские споры, подыскивая аргументы
в пользу бессмертия души. Иисус Навит и формальная сторона религии незаметно теряли для меня прежнее значение…
Герой — не тот завоеватель, который с вооруженным полчищем разоряет беззащитную
страну, не тот, кто, по выражению Шекспира, за парами
славы готов залезть
в жерло орудия, не хитрый дипломат, не модный поэт, не артист, не ученый со своим последним словом науки, не благодетель человечества на бумаге, — нет, герои этого раэбора покончили свое существование.
Там Рисположенский рассказывает, как
в стране необитаемой жил маститый старец с двенадцатью дочерьми мал мала меньше и как он
пошел на распутие, — не будет ли чего от доброхотных дателей; тут наряженный медведь с козой
в гостиной пляшет, там Еремка колдует, и колокольный звон служит к нравственному исправлению, там говорят, что грех чай пить, и проч., и проч.
— Со мной здесь один твой знакомец Муравьев-Апостол, брат Сергея — нашего мученика; он тебя видел у Корниловича, когда ты возвратился из полярных
стран,
шлет тебе поклон, — а я
в Энгельгардтовой книге имею твое описание ярмарки
в Островне.
И
шли эти люди,
в чаянье на ратницкий счет"
страны света"увидать,
шли с легким сердцем, не зная, не ведая, куда они путь-дороженьку держат и какой такой Севастополь на свете состоит, что такие за «ключи», из-за которых сыр-бор загорелся.
— Так и должно быть! — говорил хохол. — Потому что растет новое сердце, ненько моя милая, — новое сердце
в жизни растет.
Идет человек, освещает жизнь огнем разума и кричит, зовет: «Эй, вы! Люди всех
стран, соединяйтесь
в одну семью!» И по зову его все сердца здоровыми своими кусками слагаются
в огромное сердце, сильное, звучное, как серебряный колокол…
Сначала
шло хорошо, но что дальше, то хуже. «Il devenait de plus en plus agressif», [Он становился всё более и более агрессивным,] как сказала потом императрица. Он громил всех. Говорил о казни. И приписывал необходимость казни дурному правлению. Разве
в христианской
стране можно убивать людей?
Так
шло дело везде, даже
в классической
стране самоуправления —
в Северной Америке.
Разумеется, Сережа ничего этого не знает, да и знать ему, признаться, не нужно. Да и вообще ничего ему не нужно, ровно ничего. Никакой интерес его не тревожит, потому что он даже не понимает значения слова «интерес»; никакой истины он не ищет, потому что с самого дня выхода из школы не слыхал даже, чтоб кто-нибудь произнес при нем это слово. Разве у Бореля и у Донона говорят об истине? Разве
в"Кипрской красавице"или
в"Дочери фараона"
идет речь об убеждениях, о честности, о любви к родной
стране?
Однако я очень скоро понял, что во всех этих интересно запутанных книгах, несмотря на разнообразие событий, на различие
стран и городов, речь все
идет об одном: хорошие люди — несчастливы и гонимы дурными, дурные — всегда более удачливы и умны, чем хорошие, но
в конце концов что-то неуловимое побеждает дурных людей и обязательно торжествуют хорошие.
Города становились меньше и проще,
пошли леса и речки, потянулись поля и плантации кукурузы… И по мере того, как местность изменялась, как
в окна врывался вольный ветер полей и лесов, Матвей подходил к окнам все чаще, все внимательнее присматривался к этой
стране, развертывавшей перед ним, торопливо и мимолетно, мирные картины знакомой лозищанину жизни.
— Речь
идет о сочинении
В. Левшина “Книга для охотников до звериной и прочей ловли, также до ружейной стрельбы и содержания певчих птиц…”
в четырех частях, М. 1810–1814.), напечатанной
в 1812 году (часть 4-я,
стран.
Но восходит солнце
в небеси —
Игорь-князь явился на Руси.
Вьются песни с дальнего Дуная,
Через море
в Киев долетая.
По Боричеву восходит удалой
К Пирогощей богородице святой.
И
страны рады,
И веселы грады.
Пели песню старым мы князьям,
Молодых настало время славить нам:
Слава князю Игорю,
Буй тур Всеволоду,
Владимиру Игоревичу!
Слава всем, кто, не жалея сил.
За христиан полки поганых бил!
Здрав будь, князь, и вся дружина здрава!
Слава князям и дружине
слава!
Когда Илья, с узлом на спине, вышел из крепких ворот купеческого дома, ему показалось, что он
идёт из серой, пустой
страны, о которой он читал
в одной книжке, — там не было ни людей, ни деревьев, только одни камни, а среди камней жил добрый волшебник, ласково указывавший дорогу всем, кто попадал
в эту
страну.
Вот смотрите — хотят отнять у царя его божественную силу и волю править
страною по указанию свыше, хотят выборы устроить
в народе, чтобы народ
послал к царю своих людей и чтобы эти люди законы издавали, сокращая власть царёву.
Что касается до предложения некоторых друзей его
идти по выборам и сделать из себя представителя земских сил, Бегушев только ядовито улыбался и отвечал: «Стар я-с и мало знаю мою
страну!»
В сущности же он твердо был убежден, что и сделать тут ничего нельзя, потому что на ложку дела всегда бывает целая бочка болтовни и хвастовства!
Все почувствовали, что эта история, уже по одной своей скандалезности, может получить неприятную огласку,
пойдет, пожалуй, еще
в дальние
страны, и — чего-чего не было переговорено и пересказано.
Петру ничего не хотелось понимать. Под оживлённый говорок брата он думал, что вот этот человек достиг чем-то уважения и дружбы людей, которые богаче и, наверное, умнее его, они ворочают торговлей всей
страны, другой брат, спрятавшись
в монастыре, приобретает
славу мудреца и праведника, а вот он, Пётр, предан на растерзание каким-то случаям. Почему? За что?
Из иной
страны чудесной,
Людям
в горести помочь,
Нас на землю царь небесный
Посылает в эту ночь;
Принести живое слово,
Жатвы все благословить,
Человека к жизни новой
Ободрить и укрепить!
По моему мнению,
слава, поставленная
в качестве главной цели, к которой должна стремиться
страна, очень многим стоит слез; счастье же для всех одинаково желательно и
в то же время само по себе составляет прочную и немеркнущую
славу.
Она
послала за ним одного из своих знакомых и, призвав Бенни к себе, сказала ему, что негодование ее на его товарища вовсе не падает на ни
в чем не повинного Бенни; но что если он, Бенни, хочет путешествовать по России с тем, чтобы познакомиться с
страною и с хорошими русскими людьми, то прежде всего он должен освободить себя от своего петербургского товарища.
Довольный, что ему так удалась роль миротворца, Коврин
пошел в парк. Сидя на скамье и размышляя, он слышал стук экипажей и женский смех, — это приехали гости. Когда вечерние тени стали ложиться
в саду, неясно послышались звуки скрипки, поющие голоса, и это напомнило ему про черного монаха. Где-то,
в какой
стране или на какой планете носится теперь эта оптическая несообразность?
Во граде Святого Петра воскресали для них священные тени Героев и мудрецов Греческих; во граде Святого Петра юные сердца их бились при имени Термопил и Маратона; во граде Святого Петра они беседовали с Платоном и Ксенофонтом; воображая древнюю
славу Греции, стремились душою к святым местам ее; воображая настоящее унижение
страны их, радовались пребыванию своему
в стране великих дел и Героев.
Уничтожение Польской Республики возвратило независимость Курляндии, завоеванию храбрых Тевтонических Рыцарей,
стране плодоносной, известной
в самых древних летописях по своим рудокопиям, минеральным водам и прекрасному янтарю, собираемому на берегах ее. Но Курляндия, зная, что независимость всегда бывает несчастием для области бессильной, хотела
славы принадлежать Екатерине. Монархиня прияла ее под Свою державу, и Россия обогатилась новыми Портами, драгоценными для успехов торговли.
Я дерзну напомнить вам то время, когда Россия, сражаясь с сильным внешним неприятелем, видела язву, смерть, волнение
в стенах Московских и скоро после — безумный, яростный бунт, который пламенною рекою разливался по обширным
странам ее; когда завистники Екатерины, сильные Цари, радовались нашему бедствию и грозили Ей новою войною… тогда, тогда надлежало видеть
славу мужественных Ее добродетелей!
С такими чувствами наши Аргонавты приближались к
странам, еще древнейшим
в летописях
славы и равно богатым великими идеями; они надеялись воскресить там геройство Ликурговых и Солоновых питомцев; надеялись именем новой Афинеи воззвать к жизни и великим делам потомков Мильтиада, Аристида, Фемистокла.
Не довольствуясь тем, чтобы покровительствовать науки и таланты
в России, Она на все
страны мира, на всю область ума распространила Свои благодеяния и
славу Свою возвышала, так сказать,
славою всех отменных дарований, Ею ободряемых.
«Одно нравственное чувство, — говорит он, — сохранившееся
в этой нации, к чести французов, — есть общее стремление к
славе своей
страны…» Не мешало бы прибавить, что это чувство особенно сильно развито
в гасконцах.
В стране, где долго, долго брани
Ужасный гул не умолкал,
Где повелительные грани
Стамбулу русский указал,
Где старый наш орел двуглавый
Еще шумит минувшей
славой,
Встречал я посреди степей
Над рубежами древних станов
Телеги мирные цыганов,
Смиренной вольности детей.
За их ленивыми толпами
В пустынях часто я бродил,
Простую пищу их делил
И засыпал пред их огнями.
В походах медленных любил
Их песен радостные гулы —
И долго милой Мариулы
Я имя нежное твердил.
И вот раз
в глухую полночь они поднялись от сна и, оставив спящую толпу,
пошли в чащу. Одних неодолимо влекло вперед представление о
стране простора и света, других манил мираж близости этой
страны, третьим надоело тянуться с «презренной толпой, которая только и знает, что спать да работать руками», четвертым казалось, что все
идут не туда, куда надо. Они надеялись разыскать путь своими одинокими усилиями и, вернувшись к толпе, сказать ей: вот близкий путь. Желанный свет тут, я его видел…
Страшные миллионы могло разрушить, но нам не до того; потому что у нас изограф Севастьян, видя, что дела ему никакого нет, вскромолился — складает пожитки и хочет
в иные
страны идти, и никак его удержать не может.
Тебя Господь своим сподобил чудом;
Иди же смело
в бой, избранник Божий!
И нас возьми! Авось вернется время,
Когда царям мы царства покоряли,
В незнаемые
страны заходили,
Край видели земли, перед глазами
Земля морским отоком завершалась
И выл сердито море-окиян.
Довольно бражничать! Теперь есть дело:
Точить оружие,
в поход сбираться!
(Прим. автора)] гордится нашим союзом; чужеземные гости ищут дружбы нашей, удивляются
славе великого града, красоте его зданий, общему избытку граждан и, возвратясь
в страну свою, говорят: «Мы видели Новгород, и ничего подобного ему не видали!» Так, конечно...
А у нас существует закон, что если тот, кому мы показались, не сохранит этого
в тайне, то мы принуждены бываем немедленно оставить местопребывание наше и
идти далеко-далеко,
в другие
страны.
Из газет Ашанин узнал, что все пятеро
шли на казнь с покорным равнодушием, обычным, впрочем,
в такой
стране, как Китай, где жизнь человеческая не очень-то ценится и нередко находится
в зависимости от вопиющего произвола.
— И врешь! Ты, значит, не понимаешь, что я говорю… Я говорю, что буду строгим блюстителем закона во всей его полноте, а ты
посылаешь меня
в самую беззаконную
страну… Это вовсе не остроумно… просто даже глупо…
По широкому Донаю и по бесчисленным его протокам
шла канонерка узлов по шести
в час. Командир ее, лейтенант, милый и любезный моряк, совсем непохожий по своим взглядам на пехотных офицеров, не без горького чувства рассказывал Ашанину о том, как жестоко велась война против анамитов, и не удивлялся, что теперь, после мира, снова приходится «умиротворять»
страну.
Пехотный полк, где служил Павел Павлович Любавин, совершал свои операции
в Галиции, где, преследуя разбитые корпуса австрийцев, бегущие
в беспорядке вглубь
страны,
шел чуть ли не
в самой главе русской галицийской армии. Впереди его полка, то и дело уклоняясь на много верст вправо и влево, ехали разве одни только казачьи разъезды, всюду нащупывающие врага.
— Всё русское скверно, а французское — о, сэ трэ жоли! [Это очень мило! (от франц. — c’est trs joli)] По-вашему, лучше и
страны нет, как Франция, а по-моему… ну, что такое Франция, говоря по совести? Кусочек земли!
Пошли туда нашего исправника, так он через месяц же перевода запросит: повернуться негде! Вашу Францию всю
в один день объездить можно, а у нас выйдешь за ворота — конца краю не видно! Едешь, едешь…
4)
Слава есть яркая заплата на ветхом рубище певца, литературная же известность мыслима только
в тех
странах, где за уразумением слова «литератор» не лезут
в «Словарь 30 000 иностранных слов».
Уже вдвоем с медиком 3-чем, оставив больного товарища, мы выехали по шоссе
в ливонские пределы. Путь наш
шел на Нарву по Эстландии с"раздельной"тогда станцией"Вайвара", откуда уже начинались настоящие чухонские
страны.