Неточные совпадения
— Она! Слова ее! Жива! Ей — лет семьдесят, наверное. Я ее давно знаю, Александра Пругавина знакомил с нею. Сектантка была, сютаевка, потом стала чем-то вроде гадалки-прорицательницы. Вот таких, тихонько, но упрямо разрушавших
идею справедливого
царя, мы недостаточно ценим, а они…
В середине же
царит старая инертность мысли, нет инициативы в творчестве
идей, клочья старого мира мысли влачат жалкое существование.
Кажется, это была первая вполне уже ясная форма, в которой я услышал о предстоящем освобождении крестьян. Тревожное, неуловимое предсказание чудновской мары — «щось буде» — облекалось в определенную
идею:
царь хочет отнять у помещиков крестьян и отпустить на волю…
Романтический русский
царь был вдохновителем Священного союза, который, по его
идее, должен был быть союзом народов на почве христианского универсализма.
Хоть и действительно он имел и практику, и опыт в житейских делах, и некоторые, очень замечательные способности, но он любил выставлять себя более исполнителем чужой
идеи, чем с своим
царем в голове, человеком «без лести преданным» и — куда не идет век? — даже русским и сердечным.
— То —
цари, это другое дело, — возразил ей Вихров. — Народ наш так понимает, что
царь может быть и тиран и ангел доброты, все приемлется с благодарностью в силу той
идеи, что он посланник и помазанник божий. Хорош он — это милость божья, худ — наказанье от него!
Патриархальные религии обоготворяли семьи, роды, народы; государственные религии обоготворяли
царей и государства. Даже и теперь большая часть малообразованных людей, как наши крестьяне, называющие
царя земным богом, подчиняются законам общественным не по разумному сознанию их необходимости, не потому, что они имеют понятие об
идее государства, а по религиозному чувству.
Что до раскольников, то они ненавидят и лицо и
идею, и попа и
царя.
Имя
царя еще возбуждает в народе суеверное сочувствие; не перед
царем Николаем благоговеет народ, но перед отвлеченной
идеею, перед мифом; в народном воображении
царь представляется грозным мстителем, осуществлением правды, земным провидением.
После
царя одно духовенство могло бы иметь влияние на православную Россию. Оно одно представляет в правительственных сферах старую Русь; духовенство не бреет бороды и тем самым осталось на стороне народа. Народ с доверием слушает монахов. Но монахи и высшее духовенство, исключительно занятые жизнию загробной, нимало не заботятся об народе. Попы же утратили всякое влияние вследствие жадности, пьянства и близких сношений с полицией. И здесь народ уважает
идею, но не личности.
К сожалению, нет ничего общего между феодальным монархизмом с его определенным началом, с его прошлым, с его социальной и религиозной
идеею, и наполеоновским деспотизмом петербургского
царя, имеющим за себя лишь печальную историческую необходимость, преходящую пользу, не опирающимся ни на какое нравственное начало.
Мы, может быть, требуем слишком много и ничего не достигнем. Может быть, так, но мы все-таки не отчаиваемся; прежде 1848 года России не должно, невозможно было вступать в революционное поприще, ей следовало доучиться, и теперь она доучилась. Сам
царь это замечает и свирепствует против университетов, против
идей, против науки; он старается отрезать Россию от Европы, убить просвещение. Он делает свое дело.
И когда русский народ лелеет апокалипсический идеал «Белого
Царя» [Подробнее об отношении Булгакова к
идее «Белого
Царя» см. в его «Автобиографических заметках» (Париж, 1991), очерк «Пять лет.
Человек призван быть
царем земли и мира,
идее человека присуща царственность.
Это значит, что не должно обожать и обоготворять ничего и никого в мире, ни людей, близких, родных,
царей, ни
идей и ценностей, ни человечества или природы.
Рикур был крупный тип француза, сложившегося к эпохе Февральской революции. Он начал свою карьеру специальностью живописца, был знаком с разными реформаторами 40-х годов (в том числе и с Фурье), выработал себе весьма радикальное credo, особенно в направлении антиклерикальных
идей. Актером он никогда не бывал, а сделался прекрасным чтецом и декламатором реального направления, врагом всей той рутины, которая, по его мнению,
царила и в «Comedie Francaise», и в Консерватории.
Самый титул императора, заменивший титул
царя, по славянофильскому сознанию был уже изменой русской
идее.
Одно, что с первого взгляда утешало в этой комнате, так это зерцало, стоявшее на вощанке, посреди стола; но и этот памятник великой
идеи великого царя-законодателя оскорбляли и смелый паук, завесивший его по местам своею тканью, и бесчеловечие, поместившее разные орудия пытки в боковой комнате, в которую дверь оставлена была, как бы с умыслом, полузакрытою.