Неточные совпадения
Но в просьбе вашей сообщить мое мнение собственно об этой
идее должен вам решительно отказать: во-первых, на
письме не уместится, а во-вторых — и сам не готов к ответу, и мне надо еще это переварить.
Андроников, говорят, тогда же вразумил ее и отсоветовал; а впоследствии, когда князь выздоровел совсем, то и нельзя уже было воротиться к этой
идее; но
письмо у Андроникова осталось.
Мы переписывались, и очень, с 1824 года, но
письма — это опять перо и бумага, опять учебный стол с чернильными пятнами и иллюстрациями, вырезанными перочинным ножом; мне хотелось ее видеть, говорить с ней о новых
идеях — и потому можно себе представить, с каким восторгом я услышал, что кузина приедет в феврале (1826) и будет у нас гостить несколько месяцев.
— Sapperlot! das ist eine idee — ausgezeichnet; [Черт возьми! вот так
идея — прямо великолепно (нем.).] я пойду писать
письмо.
В таком случае я, может быть, и согласен буду уступить вам свою
идею, то есть Татьяну Ивановну, и готов ревностно помогать в похищении, но с условием: через месяц после свадьбы получить от вас пятьдесят тысяч ассигнациями, в чем, разумеется, вы мне заранее дали бы обеспечение в виде заемного
письма, без процентов.
Какой-нибудь незначащий человек не мог быть другом страстного любителя науки Семенова, и с ним наверное не пересылался бы
письмами Журавский, освободительные
идеи которого, впоследствии неуспешно приложенные им в имениях графа Перовского, хотя и держались в секрете, но были немножко известны княгине.
Наступает молчание. Катя поправляет прическу, надевает шляпу, потом комкает
письма и сует их в сумочку — и все это молча и не спеша. Лицо, грудь и перчатки у нее мокры от слез, но выражение лица уже сухо, сурово… Я гляжу на нее, и мне стыдно, что я счастливее ее. Отсутствие того, что товарищи-философы называют общей
идеей, я заметил в себе только незадолго перед смертью, на закате своих дней, а ведь душа этой бедняжки не знала и не будет знать приюта всю жизнь, всю жизнь!
— Как нельзя? отчего ж нельзя? — продолжал я, ухватившись за свою
идею. — Но, знаете, Настенька, какое
письмо!
Письмо письму рознь и… Ах, Настенька, это так! Вверьтесь мне, вверьтесь! Я вам не дам дурного совета. Все это можно устроить. Вы же начали первый шаг — отчего же теперь…
— В самом деле! — вспомнил я и обрадовался. — Это
идея! C'est raison, [Это разумно (франц.)] — запел я, идя к себе в кабинет, чтобы написать
письмо Ивану Ивановичу, — C'est raison, c'est raison…
По крайней мере, известно мне наверное, что писал он постоянно
письма разным высокопоставленным особам и все клянчил пособия на поддержку патриотической
идеи.
Нет сомнения, что большую часть
писем Станкевича прочтут с удовольствием все, кому дорого развитие живых
идей и чистых стремлений, происшедшее в нашей литературе в сороковых годах и вышедшее преимущественно из того кружка, средоточием которого был Станкевич.
Малым своим разумом Достоевский знает, в чем эта живая жизнь. Все в том же личном бессмертии. В комментариях к своему
письму самоубийцы-материалиста он пишет: «Вера в бессмертие души человеческой есть единственный источник живой жизни на земле, — жизни, здоровья, здоровых
идей и здоровых выводов и заключений».
Из профессоров жаль было только двоих — Бутлерова и Киттары, но Бутлеров сам одобрил мою
идею перехода в Дерпт для специального изучения химии, дал мне и рекомендательное
письмо к своему когда-то наставнику, старику Клаусу, открывшему в Казани металл рутений.
Идею этого клуба поддержал тогдашний попечитель сенатор Брадке, герренгутер-пиетист и когда-то адъютант Аракчеева, умный и тонкий старичок, который давал мне рекомендательное
письмо в Петербург к одному академику, когда я поехал туда продавать перевод"Химии"Лемана.
В свое время был я славянофилом, надоедал Аксакову
письмами, и украйнофилом, и археологом, и собирателем образцов народного творчества… увлекался я
идеями, людьми, событиями, местами… увлекался без перерыва!
От Александра Ильича случалось Антонине Сергеевне слыхать, что Лидия"проста". Но сама она не произносила такого приговора, в
письмах Лидии не видала ничего — ни умного, ни глупого, считала ее"жертвой суеты", но очень строго не могла к ней относиться. Да и вообще она не признавала за собою способности сразу определить — кто умен, кто глуп. Репутация умников и умниц доставалась часто тем, в ком она не видела никаких"
идей"а без
идей она ума не понимала.
Для всякого непредубежденного исследователя это
письмо ясно показывает, что лично император Николай Павлович хорошо понимал, что лишь благодаря железной руке графа Аракчеева, укрепившего дисциплину в войсках, последние были спасены от общей деморализации, частью внесенной в них теми отуманенными ложными французскими
идеями головами, известными в истории под именем «декабристов».