Неточные совпадения
Зашли в ресторан, в круглый зал, освещенный ярко, но мягко,
на маленькой эстраде
играл струнный квартет, музыка очень хорошо вторила картавому говору, смеху женщин, звону стекла, народа было очень много, и все как будто давно знакомы друг с другом; столики расставлены как будто так, чтоб удобно было любоваться костюмами дам; в центре круга вальсировали высокий блондин во фраке и тоненькая дама в красном платье,
на голове ее, точно хохол необыкновенной птицы, возвышался большой гребень, сверкая цветными
камнями.
Должно быть, потому, что в тюрьме были три заболевания тифом, уголовных с утра выпускали
на двор, и, серые, точно
камни тюремной стены, они, сидя или лежа, грелись
на весеннем солнце,
играли в «чет-нечет», покрякивали, пели песни.
Екатерина Ивановна
играла трудный пассаж, интересный именно своею трудностью, длинный и однообразный, и Старцев, слушая, рисовал себе, как с высокой горы сыплются
камни, сыплются и все сыплются, и ему хотелось, чтобы они поскорее перестали сыпаться, и в то же время Екатерина Ивановна, розовая от напряжения, сильная, энергичная, с локоном, упавшим
на лоб, очень нравилась ему.
Однажды я влез
на дерево и свистнул им, — они остановились там, где застал их свист, потом сошлись не торопясь и, поглядывая
на меня, стали о чем-то тихонько совещаться. Я подумал, что они станут швырять в меня
камнями, спустился
на землю, набрал
камней в карманы, за пазуху и снова влез
на дерево, но они уже
играли далеко от меня в углу двора и, видимо, забыли обо мне. Это было грустно, однако мне не захотелось начать войну первому, а вскоре кто-то крикнул им в форточку окна...
Я никогда не была матерью, но я воображаю себе: вот у меня растет ребенок — любимый, лелеемый, в нем все надежды, в него вложены заботы, слезы, бессонные ночи… и вдруг — нелепость, случай, дикий, стихийный случай: он
играет на окне, нянька отвернулась, он падает вниз,
на камни.
На террасу отеля, сквозь темно-зеленый полог виноградных лоз, золотым дождем льется солнечный свет — золотые нити, протянутые в воздухе.
На серых кафлях пола и белых скатертях столов лежат странные узоры теней, и кажется, что, если долго смотреть
на них, — научишься читать их, как стихи, поймешь, о чем они говорят. Гроздья винограда
играют на солнце, точно жемчуг или странный мутный
камень оливин, а в графине воды
на столе — голубые бриллианты.
Он похож
на сухую былинку, — дует ветер с моря и носит ее,
играя ею, — Пепе прыгает по
камням острова, с восхода солнца по закат, и ежечасно откуда-нибудь льется его неутомимый голосишко...
Его всё занимает: цветы, густыми ручьями текущие по доброй земле, ящерицы среди лиловатых
камней, птицы в чеканной листве олив, в малахитовом кружеве виноградника, рыбы в темных садах
на дне моря и форестьеры
на узких, запутанных улицах города: толстый немец, с расковырянным шпагою лицом, англичанин, всегда напоминающий актера, который привык
играть роль мизантропа, американец, которому упрямо, но безуспешно хочется быть похожим
на англичанина, и неподражаемый француз, шумный, как погремушка.
А море — дышит, мерно поднимается голубая его грудь;
на скалу, к ногам Туба, всплескивают волны, зеленые в белом,
играют, бьются о
камень, звенят, им хочется подпрыгнуть до ног парня, — иногда это удается, вот он, вздрогнув, улыбнулся — волны рады, смеются, бегут назад от
камней, будто бы испугались, и снова бросаются
на скалу; солнечный луч уходит глубоко в воду, образуя воронку яркого света, ласково пронзая груди волн, — спит сладким сном душа, не думая ни о чем, ничего не желая понять, молча и радостно насыщаясь тем, что видит, в ней тоже ходят неслышно светлые волны, и, всеобъемлющая, она безгранично свободна, как море.
— Если ты, барин, думаешь, что я не могу перенесть труда, то я тебя успокою
на этот счет. — Он поднял большой
камень и начал им
играть как мячиком; Палицын изумился.
На гребнях маленьких, чуть плещущих волн
играют голубые драгоценные
камни.
Наскучив бродить вдоль этих бесконечно-длинных зал, Буланин вышел
на плац — большую квадратную лужайку, окруженную с двух сторон валом, а с двух других — сплошной стеной желтой акации.
На плацу старички
играли в лапту, другие ходили обнявшись, третьи с вала бросали
камни в зеленый от тины пруд, лежавший глаголем шагах в пятидесяти за линией валов; к пруду гимназистам ходить не позволялось, и чтобы следить за этим —
на валу во время прогулки торчал дежурный дядька.
Шли мы больше горами; оно хоть труднее, да зато безопаснее:
на горах-то только тайга шумит да ручьи бегут, по
камню играют. Житель, гиляк, в долинах живет, у рек да у моря, потому что питается рыбой, которая рыба в реки ихние с моря заходит, кытá называемая. И столь этой рыбы много, так это даже удивлению подобно. Кто не видал, поверить трудно: сами мы эту рыбу руками добывали.
В одном большом городе был ботанический сад, а в этом саду — огромная оранжерея из железа и стекла. Она была очень красива: стройные витые колонны поддерживали все здание;
на них опирались легкие узорчатые арки, переплетенные между собою целой паутиной железных рам, в которые были вставлены стекла. Особенно хороша была оранжерея, когда солнце заходило и освещало ее красным светом. Тогда она вся горела, красные отблески
играли и переливались, точно в огромном, мелко отшлифованном драгоценном
камне.
"Некуда"
сыграло почти такую же роль в судьбе"Библиотеки", как фельетон
Камня Виногорова (П.И.Вейнберга) о г-же Толмачевой в судьбе его журнала «Век», но с той разницей, что впечатление от романа накапливалось целый год и, весьма вероятно, повлияло уже
на подписку 1865 года. Всего же больше повредило оно мне лично, не только как редактору, но и как писателю вообще, что продолжалось очень долго, по крайней мере до наступления 70-х годов.
А тот в оркестре, что
играл на трубе, уже носил, видимо, в себе, в своем мозгу, в своих ушах, эту огромную молчаливую тень. Отрывистый и ломаный звук метался, и прыгал, и бежал куда-то в сторону от других — одинокий, дрожащий от ужаса, безумный. И остальные звуки точно оглядывались
на него; так неловко, спотыкаясь, падая и поднимаясь, бежали они разорванной толпою, слишком громкие, слишком веселые, слишком близкие к черным ущельям, где еще умирали, быть может, забытые и потерянные среди
камней люди.
Она была в синем бархатном платье, отделанном серебром; большие буфы-рукава оставляли обнаженными пухленькие маленькие ручки до локтей, шея и часть спины были открыты большим вырезом лифа,
на груди которого
играла всеми цветами радуги бриллиантовая брошь, в форме луны. Кроме этой драгоценности, в маленьких розовеньких ушках Фанни Викторовны блестели великолепные солитеры, в волосах дорогая бриллиантовая звездочка,
на обеих ручках звенели браслеты, а пальчики были унизаны кольцами с драгоценными
камнями.
— А потому, красава, что башка у тебя дырява. Соображения в тебе нет. Гармонь в воде набрякла, — я ее завсегда для сухости в голенище ношу. Сунь-ка ее в свой сапог, да поглубже заткни, да
на лунный
камень поставь. Она и отойдет, соловьем
на губах зальется. А
играть я тебя в два счета обучу, как инструмент-от подсохнет.