Неточные совпадения
Всё, что он видел в окно кареты, всё в этом холодном чистом воздухе, на этом бледном свете заката было так же свежо, весело и сильно, как и он сам: и крыши
домов, блестящие в лучах спускавшегося солнца, и резкие очертания заборов и углов построек, и фигуры изредка встречающихся пешеходов и экипажей, и неподвижная
зелень дерев и трав, и поля с правильно прорезанными бороздами картофеля, и косые тени, падавшие от
домов и от дерев, и от кустов, и от самых борозд картофеля.
— Как хорош! — сказала Долли, с невольным удивлением глядя на прекрасный с колоннами
дом, выступающий из разноцветной
зелени старых деревьев сада.
Кто ж был жилец этой деревни, к которой, как к неприступной крепости, нельзя было и подъехать отсюда, а нужно было подъезжать с другой стороны — полями, хлебами и, наконец, редкой дубровой, раскинутой картинно по
зелени, вплоть до самых изб и господского
дома? Кто был жилец, господин и владетель этой деревни? Какому счастливцу принадлежал этот закоулок?
Заманчиво мелькали мне издали сквозь древесную
зелень красная крыша и белые трубы помещичьего
дома, и я ждал нетерпеливо, пока разойдутся на обе стороны заступавшие его сады и он покажется весь с своею, тогда, увы! вовсе не пошлою, наружностью; и по нем старался я угадать, кто таков сам помещик, толст ли он, и сыновья ли у него, или целых шестеро дочерей с звонким девическим смехом, играми и вечною красавицей меньшею сестрицей, и черноглазы ли они, и весельчак ли он сам или хмурен, как сентябрь в последних числах, глядит в календарь да говорит про скучную для юности рожь и пшеницу.
Дом был трехэтажный, старый и
зеленого цвета.
Зелень и свежесть понравились сначала его усталым глазам, привыкшим к городской пыли, к известке и к громадным, теснящим и давящим
домам.
Дом зеленью раскрашен в виде рощи,
Сам толст, его артисты тощи.
Он сел за
зеленый стол с умеренным изъявлением удовольствия и кончил тем, что обыграл Базарова на два рубля пятьдесят копеек ассигнациями: в
доме Арины Власьевны и понятия не имели о счете на серебро…
Господский
дом был построен в одном стиле с церковью, в том стиле, который известен у нас под именем Александровского;
дом этот был также выкрашен желтою краской, и крышу имел
зеленую, и белые колонны, и фронтон с гербом.
За церковью, в углу небольшой площади, над крыльцом одноэтажного
дома, изогнулась желто-зеленая вывеска: «Ресторан Пекин». Он зашел в маленькую, теплую комнату, сел у двери, в угол, под огромным старым фикусом; зеркало показывало ему семерых людей, — они сидели за двумя столами у буфета, и до него донеслись слова...
Пенная
зелень садов, омытая двухдневным дождем, разъединяла
дома, осеняя их крыши; во дворах, в садах кричали и смеялись дети, кое-где в окнах мелькали девичьи лица, в одном
доме работал настройщик рояля, с горы и снизу доносился разноголосый благовест ко всенощной; во влажном воздухе серенького дня медь колоколов звучала негромко и томно.
— В сущности, город — беззащитен, — сказал Клим, но Макарова уже не было на крыше, он незаметно ушел. По улице, над серым булыжником мостовой, с громом скакали черные лошади, запряженные в
зеленые телеги, сверкали медные головы пожарных, и все это было странно, как сновидение. Клим Самгин спустился с крыши, вошел в
дом, в прохладную тишину. Макаров сидел у стола с газетой в руке и читал, прихлебывая крепкий чай.
Он заставил себя еще подумать о Нехаевой, но думалось о ней уже благожелательно. В том, что она сделала, не было, в сущности, ничего необычного: каждая девушка хочет быть женщиной. Ногти на ногах у нее плохо острижены, и, кажется, она сильно оцарапала ему кожу щиколотки. Клим шагал все более твердо и быстрее. Начинался рассвет, небо,
позеленев на востоке, стало еще холоднее. Клим Самгин поморщился: неудобно возвращаться домой утром. Горничная, конечно, расскажет, что он не ночевал
дома.
Ставни окон, стены
домов, ворота окрашены
зеленой, синей, коричневой, белой краской; иные
дома скромно прятались за палисадниками, другие гордо выступали на кирпичную панель.
«Вероятно, Уповаева хоронят», — сообразил он, свернул в переулок и пошел куда-то вниз, где переулок замыкала горбатая
зеленая крыша церкви с тремя главами над нею. К ней опускались два ряда приземистых, пузатых домиков, накрытых толстыми шапками снега. Самгин нашел, что они имеют некоторое сходство с людьми в шубах, а окна и двери
домов похожи на карманы. Толстый слой серой, холодной скуки висел над городом. Издали доплывало унылое пение церковного хора.
На крыльце соседнего
дома сидел Лаврушка рядом с чумазым парнем; парень подпоясан
зеленым кушаком, на боку у него — маузер в деревянном футляре. Он вкусно курит папиросу, а Лаврушка говорит ему...
Когда он обогнул угол
зеленого одноэтажного
дома,
дом покачнулся, и из него на землю выпали люди. Самгин снова закрыл глаза. Как вода из водосточной трубы, потекли голоса...
Не пожелав остаться на прения по докладу, Самгин пошел домой. На улице было удивительно хорошо, душисто, в небе, густо-синем, таяла серебряная луна, на мостовой сверкали лужи, с темной
зелени деревьев падали голубые капли воды; в
домах открывались окна. По другой стороне узкой улицы шагали двое, и один из них говорил...
Он с радостным изумлением, как будто в первый раз, осмотрел и обежал кругом родительский
дом, с покривившимися набок воротами, с севшей на середине деревянной кровлей, на которой рос нежный
зеленый мох, с шатающимся крыльцом, разными пристройками и настройками и с запущенным садом.
Нельзя сказать, чтоб утро пропадало даром в
доме Обломовых. Стук ножей, рубивших котлеты и
зелень в кухне, долетал даже до деревни.
Двое прохожих некоторое время смотрели на
зеленое окно с противоположного
дому тротуара; потом Стильтон сказал...
Вечером следующего дня одно окно второго этажа мрачного
дома № 52 по Ривер-стрит сияло мягким
зеленым светом. Лампа была придвинута к самой раме.
К тому времени я уже два года жег
зеленую лампу, а однажды, возвращаясь вечером (я не считал нужным, как сначала, безвыходно сидеть
дома 7 часов), увидел человека в цилиндре, который смотрел на мое
зеленое окно не то с досадой, не то с презрением. «Ив — классический дурак! — пробормотал тот человек, не замечая меня. — Он ждет обещанных чудесных вещей… да, он хоть имеет надежды, а я… я почти разорен!» Это были вы. Вы прибавили: «Глупая шутка. Не стоило бросать денег».
Он не без смущения завидел дымок, вьющийся из труб родной кровли, раннюю, нежную
зелень берез и лип, осеняющих этот приют, черепичную кровлю старого
дома и блеснувшую между деревьев и опять скрывшуюся за ними серебряную полосу Волги. Оттуда, с берега, повеяла на него струя свежего, здорового воздуха, каким он давно не дышал.
Подле сада, ближе к
дому, лежали огороды. Там капуста, репа, морковь, петрушка, огурцы, потом громадные тыквы, а в парнике арбузы и дыни. Подсолнечники и мак, в этой массе
зелени, делали яркие, бросавшиеся в глаза, пятна; около тычинок вились турецкие бобы.
Полины Карповны не было. Она сказалась больною, прислала Марфеньке цветы и деревья с
зеленью. Райский заходил к ней утром сам, чтобы как-нибудь объяснить вчерашнюю свою сцену с ней и узнать, не заметила ли она чего-нибудь. Но она встретила его с худо скрываемым, под видом обидчивости, восторгом, хотя он прямо сказал ей, что обедал накануне не
дома, в гостях — там много пили — и он выпил лишнюю рюмку — и вот «до чего дошел»!
Здесь совсем другое: простор, чистота, прекрасная архитектура
домов, совсем закрытых шпалерою из мелкой, стелющейся, как плющ,
зелени с голубыми цветами; две церкви, протестантская и католическая, обнесенные большими дворами, густо засаженными фиговыми, мускатными и другими деревьями и множеством цветов.
От нечего делать я развлекал себя мыслью, что увижу наконец, после двухлетних странствий, первый русский, хотя и провинциальный, город. Но и то не совсем русский, хотя в нем и русские храмы, русские домы, русские чиновники и купцы, но зато как голо все! Где это видано на Руси, чтоб не было ни одного садика и палисадника, чтоб
зелень, если не яблонь и груш, так хоть берез и акаций, не осеняла
домов и заборов? А этот узкоглазый, плосконосый народ разве русский? Когда я ехал по дороге к городу, мне
Декорация бухты, рейда, со множеством лодок, странного города, с кучей сереньких
домов, пролив с холмами, эта
зелень, яркая на близких, бледная на дальних холмах, — все так гармонично, живописно, так непохоже на действительность, что сомневаешься, не нарисован ли весь этот вид, не взят ли целиком из волшебного балета?
Зеленый только было запел: «Не бил барабан…», пока мы взбирались на холм, но не успел кончить первой строфы, как мы вдруг остановились, лишь только въехали на вершину, и очутились перед широким крыльцом большого одноэтажного
дома, перед которым уже стоял кабриолет Ферстфельда.
Когда будете в Маниле, велите везти себя через Санта-Круц в Мигель: тут река образует островок, один из тех, которые снятся только во сне да изображаются на картинах; на нем какая-то миньятюрная хижина в кустах; с одной стороны берега смотрятся в реку ряды
домов, лачужек, дач; с другой —
зеленеет луг, за ним плантации.
Мы стали прекрасно. Вообразите огромную сцену, в глубине которой, верстах в трех от вас, видны высокие холмы, почти горы, и у подошвы их куча
домов с белыми известковыми стенами, черепичными или деревянными кровлями. Это и есть город, лежащий на берегу полукруглой бухты. От бухты идет пролив, широкий, почти как Нева, с
зелеными, холмистыми берегами, усеянными хижинами, батареями, деревнями, кедровником и нивами.
Прямо из ворот тянется улица без
домов, только с бесконечными каменными заборами, из-за которых выглядывает
зелень.
Идучи по улице, я заметил издали, что один из наших спутников вошел в какой-то
дом. Мы шли втроем. «Куда это он пошел? пойдемте и мы!» — предложил я. Мы пошли к
дому и вошли на маленький дворик, мощенный белыми каменными плитами. В углу, под навесом, привязан был осел, и тут же лежала свинья, но такая жирная, что не могла встать на ноги. Дальше бродили какие-то пестрые, красивые куры, еще прыгал маленький, с крупного воробья величиной,
зеленый попугай, каких привозят иногда на петербургскую биржу.
Я с
Зеленым заняли большой нумер, с двумя постелями, барон и Посьет спали отдельно в этом же
доме, а мистер Бен, Гошкевич и доктор отправились во флигель, выстроенный внутри двора и обращенный дверями к садику.
На одном берегу ряд грязноватых пакгаузов,
домов, длинных заборов;
зелени нигде не видать; изредка выбегают на солнце из-за каменной ограды два-три банановые листа.
Дальше виднелись крыши
домов с редкою, выглядывавшею из-за них
зеленью.
Дождались и тишины, и тепла; но в это тепло хорошо сидеть на балконе загородного
дома, в тени непроницаемой
зелени, а не тут, под зноем 25˚ в тени по Реомюру.
Но
дом был весь занят: из Капштата ехали какие-то новобрачные домой, на ферму, и ночевали в той самой комнате, где мы спали с
Зеленым.
Нам открылся монастырь, потом
дом испанского алькада и деревня в
зелени.
Лиственница, которая была посажена Софьей Ивановной около
дома и была тогда в кол, была теперь большое дерево, годное на бревно, всё одетое желто-зеленой, нежно-пушистой хвоей.
Город был как и все города: такие же
дома с мезонинами и
зелеными крышами, такой же собор, лавки и на главной улице магазины и даже такие же городовые.
Железная, когда-то
зеленая крыша, давно некрашенная, краснела от ржавчины, и несколько листов были задраны кверху, вероятно, бурей; тес, которым был обшит
дом, был ободран местами людьми, обдиравшими его там, где он легче отдирался, отворачивая ржавые гвозди.
Накануне был первый теплый весенний дождь. Везде, где не было мостовой, вдруг зазеленела трава; березы в садах осыпались
зеленым пухом, и черемуха и тополя расправляли свои длинные пахучие листья, а в
домах и магазинах выставляли и вытирали рамы. На толкучем рынке, мимо которого пришлось проезжать Нехлюдову, кишела около выстроенных в ряд палаток сплошная толпа народа, и ходили оборванные люди с сапогами под мышкой и перекинутыми через плечо выглаженными панталонами и жилетами.
Перед
домом и за
домом был сад, в котором среди облетевших, торчащих голыми сучьями осин и берез густо и темно
зеленели ели, сосны и пихты.
Между ними и
домом тянулась живая стена акаций и сиреней,
зеленой щеткой поднимавшихся из-за красивой чугунной решетки с изящными столбиками.
Самый
дом выходил на двор двумя чистенькими подъездами, между которыми была устроена широкая терраса, затянутая теперь вьющейся
зеленью и маркизою с крупными фестонами.
В задней комнате
дома, сырой и темной, на убогой кровати, покрытой конскою попоной, с лохматой буркой вместо подушки, лежал Чертопханов, уже не бледный, а изжелта-зеленый, как бывают мертвецы, со ввалившимися глазами под глянцевитыми веками, с заостренным, но все еще красноватым носом над взъерошенными усами.
Перед
домом расстилался густо-зеленый луг, на коем паслись швейцарские коровы, звеня своими колокольчиками.
Он ехал берегом широкого озера, из которого вытекала речка и вдали извивалась между холмами; на одном из них над густою
зеленью рощи возвышалась
зеленая кровля и бельведер огромного каменного
дома, на другом пятиглавая церковь и старинная колокольня; около разбросаны были деревенские избы с их огородами и колодезями.