Неточные совпадения
В трактире к обеду стало поживее; из нумеров показались сонные лица жильцов: какой-то очень благообразный, высокий, седой старик, в светло-зеленом сюртуке, ирландец, как нам сказали, полковник испанской службы, француз, бледный, донельзя с черными волосами, донельзя в белой куртке и панталонах, как будто завернутый в хлопчатую
бумагу, с нежным фальцетто, без грудных нот.
Мы пошли обратно к городу, по временам останавливаясь и любуясь яркой
зеленью посевов и правильно изрезанными полями, засеянными рисом и хлопчатобумажными кустарниками, которые очень некрасивы без
бумаги: просто сухие, черные прутья, какие остаются на выжженном месте. Голоногие китайцы, стоя по колено в воде, вытаскивали пучки рисовых колосьев и пересаживали их на другое место.
Они сами чувствовали это, и все трое, как бы смущенные своим величием, поспешно и скромно опуская глаза, сели на свои резные кресла за покрытый
зеленым сукном стол, на котором возвышался треугольный инструмент с орлом, стеклянные вазы, в которых бывают в буфетах конфеты, чернильница, перья, и лежала
бумага чистая и прекрасная и вновь очиненные карандаши разных размеров.
— А это что? — торжественно объявил Вася, указывая на громадный черный щит из картона, на котором был вырезан вензель, подклеенный
зеленою и красною
бумагой.
Игуменья медленно встала, вынула из комода
зеленый бархатный портфель, достала листок
бумаги, аккуратно сравняла его края и, подумав с минутку, написала две заглавные строчки.
— Да вот четвертую сотню качаем.
Бумага паскудная такая, что мочи нет. Красная и желтая ничего еще, а эта синяя — черт ее знает — вся под вальком крутится. Или опять и
зеленая; вот и глядите, ни черта на ней не выходит.
Еще пять, десять шагов — и меня тоже облило холодной водой, качнуло, сшибло с тротуара… На высоте примерно 2‑х метров на стене — четырехугольный листок
бумаги, и оттуда — непонятные — ядовито-зеленые буквы...
Рядом с I — на
зеленой, головокружительно прыгающей сетке чей-то тончайший, вырезанный из
бумаги профиль… нет, не чей-то, а я его знаю. Я помню: доктор — нет, нет, я очень ясно все понимаю. И вот понимаю: они вдвоем схватили меня под руки и со смехом тащат вперед. Ноги у меня заплетаются, скользят. Там карканье, мох, кочки, клекот, сучья, стволы, крылья, листья, свист…
Дело происходило в распорядительной камере. Посредине комнаты стоял стол, покрытый
зеленым сукном; в углу — другой стол поменьше, за которым, над кипой
бумаг, сидел секретарь, человек еще молодой, и тоже жалеючи глядел на нас. Из-за стеклянной перегородки виднелась другая, более обширная комната, уставленная покрытыми черной клеенкой столами, за которыми занималось с десяток молодых канцеляристов. Лампы коптели; воздух насыщен был острыми миазмами дешевого керосина.
По середине комнаты стоит покрытый
зеленым сукном стол, на котором разложены
бумаги и стоит треугольная штучка с орлом, называемая зерцало.
Потом он долго, до света, сидел, держа в руках лист
бумаги, усеянный мелкими точками букв, они сливались в чёрные полоски, и прочитать их нельзя было, да и не хотелось читать. Наконец, когда небо стало каким-то светло-зелёным, в саду проснулись птицы, а от забора и деревьев поползли тени, точно утро, спугнув, прогоняло остатки не успевшей спрятаться ночи, — он медленно, строку за строкой стал разбирать многословное письмо.
Как новичок, я забрался слишком рано и в течение целого часа мог любоваться лепным потолком громадной министерской залы, громадным столом, покрытым
зеленым сукном, листами белой
бумаги, которые были разложены по столу перед каждым стулом, — получалась самая зловещая обстановка готовившегося ученого пиршества.
— Сегодня я беру тебя в театр, у нас ложа, — и указала на огромный
зеленый лист мягкой
бумаги, висевший на стене, где я издали прочел...
От этой жизни он очнулся в сумрачном углу большой комнаты с низким потолком, за столом, покрытым грязной,
зелёной клеёнкой. Перед ним толстая исписанная книга и несколько листков чистой разлинованной
бумаги, в руке его дрожало перо, он не понимал, что нужно делать со всем этим, и беспомощно оглядывался кругом.
— Да так же, не нужно. Стоит только взять лист
бумаги и написать наверху: Дума; потом начать так: Гой, ты доля моя, доля! или: Седе казачина Наливайко на кургане!,а там: По-пид горою, no-пид
зеленою, грае, грае воропае, гоп! гоп! или что-нибудь в этом роде. И дело в шляпе. Печатай и издавай. Малоросс прочтет, подопрет рукою щеку и непременно заплачет, — такая чувствительная душа!
Между тем господин Голядкин-младший, захватив из кареты толстый
зеленый портфель и еще какие-то
бумаги, приказав, наконец, что-то кучеру, отворил дверь, почти толкнув ею господина Голядкина-старшего, и, нарочно не заметив его и, следовательно, действуя таким образом ему в пику, пустился скоробежкой вверх по департаментской лестнице.
Потом, — заглянув, впрочем, сначала за перегородку в каморку Петрушки, своего камердинера, и уверившись, что в ней нет Петрушки, — на цыпочках подошел к столу, отпер в нем один ящик, пошарил в самом заднем уголку этого ящика, вынул, наконец, из-под старых пожелтевших
бумаг и кой-какой дряни
зеленый истертый бумажник, открыл его осторожно, — и бережно и с наслаждением заглянул в самый дальний, потаенный карман его.
Против окна стоял письменный стол, покрытый кипою картинок,
бумаг, книг, разных видов чернильниц и модных мелочей, — по одну его сторону стоял высокий трельяж, увитый непроницаемою сеткой
зеленого плюща, по другую кресла, на которых теперь сидел Жорж…
Большая зала в доме Дарьялова. В левой стороне ее на небольшом возвышении стоит покрытый
зеленым сукном стол с
бумагами, с разными письменными принадлежностями и колокольчиком. Пред столом поставлены два кресла. По левой стороне, кроме дивана со столом и нескольких кресел, расставлены рядами стулья.
В просторном кабинете, за большим столом, при слабом освещении двух свечей, под
зелеными абажурами, сидел хозяин этой квартиры. Комфортабельная и вместе с тем скромная обстановка, судя по обилию книг, корректур и деловых казенных
бумаг, указывала, что кабинет этот принадлежит лицу, которое соединяет в себе литератора-издателя с довольно значительным чиновником. Этот литератор-издатель и вместе с тем значительный чиновник был собственник типографии, надворный советник Иосиф Игнатьевич Колтышко.
Княгиня просила барона приехать на
Зеленую Косу и написать ей какую-то
бумагу.
Волдырев кашлянул и направился к окну. Там за
зеленым, пятнистым, как тиф, столом сидел молодой человек с четырьмя хохлами на голове, длинным угреватым носом и в полинялом мундире. Уткнув свой большой нос в
бумаги, он писал. Около правой ноздри его гуляла муха, и он то и дело вытягивал нижнюю губу и дул себе под нос, что придавало его лицу крайне озабоченное выражение.
На дубовом письменном столе в порядке лежали книги и
бумаги. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь жалюзи, весело играли на
зеленом сукне стола и на яркой бронзе письменных принадлежностей. У окон величественные латании, нежные ареки и кенции переплетали узоры своих листьев. В кабинете было комфортно и уютно.
На лестнице у меня воняет жареным гусем, у лакея сонная рожа, в кухне грязь и смрад, а под кроватью и за шкафами пыль, паутина, старые сапоги, покрытые
зеленой плесенью, и
бумаги, от которых пахнет кошкой.
Заперлись они в спальне матери. Сели обе на край постели, вытряхнули из пакета все ценные
бумаги. Много их выпало разных форматов и цвета: розовый,
зеленый, голубой, желтоватый колер ободков заиграл у нее в глазах, и тогда первая ее мысль была...
А дальше за тропинкой жмутся друг к другу молодые елки, одетые в пышные,
зеленые платья, за ними стоят березы с белыми, как
бумага, стволами, а сквозь слегка трепещущую от ветра
зелень берез видно голубое, бездонное небо.
— Бедный Якубек! ты, чай, промок насквозь, — сказала баронесса. «Погрейся у огня», — хотела она примолвить, но, увидев, что он вытащил из-за пазухи
бумагу, исправно сложенную и перевязанную крест-накрест
зеленым снурком за восковою печатью, едва могла произнести...
Генерал-губернатор Южного края, здоровый немец с опущенными книзу усами, холодным взглядом и безвыразительным лицом, в военном сюртуке, с белым крестом на шее, сидел вечером в кабинете за столом с четырьмя свечами в
зеленых абажурах и пересматривал и подписывал
бумаги, оставленные ему правителем дел. «Генерал-адъютант такой-то», — выводил он с длинным росчерком и откладывал.
Дежурный генерал, в конце доклада представил светлейшему к подписи
бумагу о взыскании с армейских начальников по прошению помещика за скошенный
зеленый овес.