Неточные совпадения
Месяца три назад хозяйственные дела молодой матери были совсем плохи. Из денег, оставленных Лонгреном, добрая половина
ушла на лечение после трудных родов, на заботы о
здоровье новорожденной; наконец потеря небольшой, но необходимой для жизни суммы заставила Мери попросить в долг денег у Меннерса. Меннерс держал трактир, лавку и считался состоятельным человеком.
— Долго ли до греха? — говорили отец и мать. — Ученье-то не
уйдет, а
здоровья не купишь;
здоровье дороже всего в жизни. Вишь, он из ученья как из больницы воротится: жирок весь пропадает, жиденький такой… да и шалун: все бы ему бегать!
— Оттреплет этакий барин! — говорил Захар. — Такая добрая душа; да это золото — а не барин, дай Бог ему
здоровья! Я у него как в царствии небесном: ни нужды никакой не знаю, отроду дураком не назвал; живу в добре, в покое, ем с его стола,
уйду, куда хочу, — вот что!.. А в деревне у меня особый дом, особый огород, отсыпной хлеб; мужики все в пояс мне! Я и управляющий и можедом! А вы-то с своим…
Редактор иностранной части «Morning Star'a» узнал меня. Начались вопросы о том, как я нашел Гарибальди, о его
здоровье. Поговоривши несколько минут с ним, я
ушел в smoking-room. [курительную комнату (англ.).] Там сидели за пель-элем и трубками мой белокурый моряк и его черномазый теолог.
Подруга ее, небольшого роста, смуглая брюнетка, крепкая
здоровьем, с большими черными глазами и с самобытным видом, была коренастая, народная красота; в ее движениях и словах видна была большая энергия, и когда, бывало, аптекарь, существо скучное и скупое, делал не очень вежливые замечания своей жене и та их слушала с улыбкой на губах и слезой на реснице, Паулина краснела в лице и так взглядывала на расходившегося фармацевта, что тот мгновенно усмирялся, делал вид, что очень занят, и
уходил в лабораторию мешать и толочь всякую дрянь для восстановления
здоровья вятских чиновников.
Так прошла вся ночь. Таисья то и дело
уходила справляться в избу Егора, как
здоровье бабушки Василисы. Петр Елисеич дремал в кресле у себя в кабинете. Под самое утро Таисья тихонько разбудила его.
Так врешь! ты сначала поучись, да сам к естеству-то подладься, да потом и владей им на
здоровье; в ту пору, как эким-то манером с ним совладаешь, оно и само от тебя не
уйдет.
Уговорившись, где встретимся, я выждал, пока затихла музыка, и стал
уходить. — «Молли! Санди
уходит», — сказал Дюрок. Она тотчас вышла и начала упрашивать меня приходить часто и «не вовремя»: «Тогда будет видно, что ты друг». Потом она хлопнула меня по плечу, поцеловала в лоб, сунула мне в карман горсть конфет, разыскала и подала фуражку, а я поднес к губам теплую, эластичную руку Молли и выразил надежду, что она будет находиться в добром
здоровье.
Она хотела
уходить, но в это время вошла дочь и подошла поздороваться. Он так же посмотрел на дочь, как и на жену, и на ее вопросы о
здоровье сухо сказал ей, что он скоро освободит их всех от себя. Обе замолчали, посидели и вышли.
— Сужден старым судом, без снисхождения. Может быть, теперь бы… муку бы мою во внимание взяли, что я был человек измученный… А тогда всякая была вина виновата.
Услали. Отец в год постарел на десять лет, осунулся,
здоровьем ослаб, места лишился, а я вот тут пропадаю.
Дурнопечин(разводя руками).Зачем же Надежда Ивановна так огорчается? Время еще не
ушло; может быть, я поправлюсь в
здоровье и в делах своих.
Хозяин очень смутился, спросил, однако, о
здоровье Солобуевых и, взяв письмо, торопливо
ушел в дом.
Павлин. Сердечно желаю доброго
здоровья. Молитвенник ваш… (
Уходит.)
Кисельников. Тружусь, по ночам сижу,
здоровье мое в этой работе
уходит. Грош я вырабатываю, грош. Дайте денег, папенька, дайте! Я докажу, я донесу; вы меня ограбили.
Не дает бог
здоровья, а то бы я давно
ушел, Сергей Никанорыч.
Андрей. Да, вот как, Николай Егорыч! (Обнимает Агишина). Друг ты мне, друг единственный и навеки. Ты всему моему счастью — главная причина: ты мне первый указал Елену Васильевну, ты же меня и познакомил с ними! Я этого век не забуду! А вот мы с тобой сейчас за
здоровье Елены Васильевны снова выпьем. Для такого случая и новое вино нужно, свежее; а это уж выдохлось. (
Уходит в залу).
Спиридоновна. Вот так-то… на
здоровье! смоталась совсем, и день и ночь пьяна, дым коромыслом; такая уж эта неделя, право. (
Уходит; Груша затворяет за ней дверь.)
Но вместе с сознанием, что он может теперь
уйти каждую минуту, в сердце Сазонки вошла острая жалость к большеголовому Сенисте. К жалости призывала вся необычная обстановка: тесный ряд кроватей с бледными, хмурыми людьми; воздух, до последней частицы испорченный запахом лекарств и испарениями больного человеческого тела; чувство собственной силы и
здоровья. И, уже не избегая просительного взгляда, Сазонка наклонился к Сенисте и твердо повторил...
Любезный гость, мое
здоровье не позволило мне уснуть. Чей-то дурной глаз сглазил меня, и я не могу сопровождать тебя сегодня на прогулке. Тебя проводит мой управляющий; мне же надлежит одеться и приготовиться к докладу божественному фараону. Поэтому прости. (
Уходит).
В утреннем тумане передо мной тянулся громадный город; высокие здания, мрачные и тихие, теснились друг к другу, и каждое из них как будто глубоко
ушло в свою отдельную, угрюмую думу. Вот оно, это грозное чудовище! Оно требует от меня всех моих сил, всего
здоровья, жизни, — и в то же время страшно, до чего ему нет дела до меня!.. И я должен ему покоряться, — ему, которое берет у меня все и взамен не дает ничего!
— Ну, вот ты уже и сердишься… Какая ты, право… Дам им по огурчику, вот и всё… И
уйдут… Я сам распоряжусь, а тебя и не побеспокоим… Лежи себе, куколка… Ну, как твое
здоровье? Был Гусин без меня? Даже вот ручку поцелую… И гости все уважают тебя так… Двоеточиев религиозный человек, знаешь… Пружина, казначей тоже. Все относятся к тебе так… «Марья, говорят, Петровна — это, говорят, не женщина, а нечто, говорят, неудобопонятное… Светило нашего уезда».
— В своем месте, надо думать, сидит, не то в иную обитель
ушла… На
здоровье точно что стала почасту жаловаться… Да это минет.
Уходя, он встретился с доктором Саличетти, сообщившим ему, что
здоровье графини чрезвычайно расстроено.
Я ж ее привез сам на корабли на своей шлюпке и с ее кавалерами, и препоручил над нею смотрение контр-адмиралу Грейгу, с тем повелением, чтоб он всевозможное попечение имел о ее
здоровье, и приставлен один лекарь; берегся бы, чтоб она, при стоянии в портах, не
ушла, тож никакого письмеца никому не передала.
Пусть это дело темно и невидно, пусть оно несет с собою одни лишения без конца, пусть на служение ему
уходят молодость, счастье,
здоровье, — что до того?
— Зина! Тебе ударная работа не по силам. Совсем испортишь
здоровье. Нам поручили товарищи сказать:
уходи из ударниц, мы тебя не осудим.
"Ну, вот и дожил почти до сорока лет, — перебирал он про себя, —
здоровья нет, молодость
ушла, продежурил здесь бессменно, не выезжая из Литейной части дальше второго Парголова, ни разу даже не мог до какого-нибудь Киссингена доехать; а уж, кажется, могу похвастаться катаром"…
— Почему — не по
здоровью? Что кой-когда устану, так это со всяким может быть. Не гожусь, — прямо так и скажите. Тогда
уйду.
— Нет, нет, ты поговори с ней, но ни во что не мешайся, это вредно для твоего
здоровья… — как-то особенно заспешил граф и, посидев еще немного,
ушел из спальни жены.
Он знал, что она ему скажет, входя:"доброго
здоровья, Вадим Петрович", и
уходя:"всего хорошего" — чисто московскую поговорку, которую, еще в его студенческие годы, употребляли многие из товарищей.