Неточные совпадения
При первом же
звуке столь определенно формулированной просьбы градоначальник дрогнул. Положение его сразу обрисовалось с той бесповоротной ясностью, при которой всякие соглашения
становятся бесполезными. Он робко взглянул на своего обидчика и, встретив его полный решимости взор, вдруг впал в состояние беспредельной тоски.
Она не выглянула больше.
Звук рессор перестал быть слышен, чуть слышны
стали бубенчики. Лай собак показал, что карета проехала и деревню, — и остались вокруг пустые поля, деревня впереди и он сам, одинокий и чужой всему, одиноко идущий по заброшенной большой дороге.
Еще по
звуку легких шагов на лестнице он почувствовал ее приближение, и, хотя он был доволен своею речью, ему
стало страшно за предстоящее объяснение…
— Иди, иди, Стива! — крикнул Левин, чувствуя, как сердце у него начинает сильнее биться и как вдруг, как будто какая-то задвижка отодвинулась в его напряженном слухе, все
звуки, потеряв меру расстояния, беспорядочно, но ярко
стали поражать его.
Следующие два препятствия, канава и барьер, были перейдены легко, но Вронский
стал слышать ближе сап и скок Гладиатора. Он послал лошадь и с радостью почувствовал, что она легко прибавила ходу, и
звук копыт Гладиатора
стал слышен опять в том же прежнем расстоянии.
— Ты слишком уже подчеркиваешь свою нежность, чтоб я очень ценила, — сказала она тем же шуточным тоном, невольно прислушиваясь к
звукам шагов Вронского, шедшего за ними. «Но что мне за дело?» подумала она и
стала спрашивать у мужа, как без нее проводил время Сережа.
— А! так ты не можешь, подлец! когда увидел, что не твоя берет, так и не можешь! Бейте его! — кричал он исступленно, обратившись к Порфирию и Павлушке, а сам схватил в руку черешневый чубук. Чичиков
стал бледен как полотно. Он хотел что-то сказать, но чувствовал, что губы его шевелились без
звука.
Я знал, что pas de Basques неуместны, неприличны и даже могут совершенно осрамить меня; но знакомые
звуки мазурки, действуя на мой слух, сообщили известное направление акустическим нервам, которые в свою очередь передали это движение ногам; и эти последние, совершенно невольно и к удивлению всех зрителей,
стали выделывать фатальные круглые и плавные па на цыпочках.
Звуки постепенно
становились сильнее и непрерывнее и, наконец, слились в один звонкий, заливистый гул.
Вдруг раздались из залы
звуки гросфатера, и
стали вставать из-за стола. Дружба наша с молодым человеком тотчас же и кончилась: он ушел к большим, а я, не смея следовать за ним, подошел, с любопытством, прислушиваться к тому, что говорила Валахина с дочерью.
Он
становился гуще и гуще, разрастался, перешел в тяжелые рокоты грома и потом вдруг, обратившись в небесную музыку, понесся высоко под сводами своими поющими
звуками, напоминавшими тонкие девичьи голоса, и потом опять обратился он в густой рев и гром и затих.
Амалия Ивановна не снесла и тотчас же заявила, что ее «фатер аус Берлин буль ошень, ошень важны шеловек и обе рук по карман ходиль и всё делал этак: пуф! пуф!», и чтобы действительнее представить своего фатера, Амалия Ивановна привскочила со стула, засунула свои обе руки в карманы, надула щеки и
стала издавать какие-то неопределенные
звуки ртом, похожие на пуф-пуф, при громком хохоте всех жильцов, которые нарочно поощряли Амалию Ивановну своим одобрением, предчувствуя схватку.
Эти шаги послышались очень далеко, еще в самом начале лестницы, но он очень хорошо и отчетливо помнил, что с первого же
звука, тогда же
стал подозревать почему-то, что это непременно сюда, в четвертый этаж, к старухе.
Крик закончился взвизгом; последние
звуки послышались уже на дворе; все затихло. Но в то же самое мгновение несколько человек, громко и часто говоривших,
стали шумно подниматься на лестницу. Их было трое или четверо. Он расслышал звонкий голос молодого. «Они!»
Прошло минут с десять. Было еще светло, но уже вечерело. В комнате была совершенная тишина. Даже с лестницы не приносилось ни одного
звука. Только жужжала и билась какая-то большая муха, ударяясь с налета об стекло. Наконец, это
стало невыносимо: Раскольников вдруг приподнялся и сел на диване.
Вместо ответа Раскольников встал, вышел в сени, взялся за колокольчик и дернул. Тот же колокольчик, тот же жестяной
звук! Он дернул второй, третий раз; он вслушивался и припоминал. Прежнее, мучительно-страшное, безобразное ощущение начинало все ярче и живее припоминаться ему, он вздрагивал с каждым ударом, и ему все приятнее и приятнее
становилось.
Тени колебались, как едва заметные отражения осенних облаков на темной воде реки. Движение тьмы в комнате,
становясь из воображаемого действительным, углубляло печаль. Воображение, мешая и спать и думать, наполняло тьму однообразными
звуками, эхом отдаленного звона или поющими
звуками скрипки, приглушенной сурдинкой. Черные стекла окна медленно линяли, принимая цвет олова.
Катин заговорил тише, менее оживленно. Климу показалось, что, несмотря на радость, с которой писатель встретил дядю, он боится его, как ученик наставника. А сиповатый голос дяди Якова
стал сильнее, в словах его явилось обилие рокочущих
звуков.
Ночь была светлая. Петь
стали тише, ухо ловило только
звуки, освобожденные от слов.
Тишина
стала плотней, и долго не слышно было ни
звука, — потом в парке кто-то тяжко зашлепал по луже.
Носовые
звуки окрашивали слова ее в злой тон, и, должно быть, заметив это, она
стала говорить обыкновенным голосом...
Лидия заставила ждать ее долго, почти до рассвета. Вначале ночь была светлая, но душная, в раскрытые окна из сада вливались потоки влажных запахов земли, трав, цветов. Потом луна исчезла, но воздух
стал еще более влажен, окрасился в темно-синюю муть. Клим Самгин, полуодетый, сидел у окна, прислушиваясь к тишине, вздрагивая от непонятных
звуков ночи. Несколько раз он с надеждой говорил себе...
И вдруг с черного неба опрокинули огромную чашу густейшего медного
звука, нелепо лопнуло что-то, как будто выстрел пушки, тишина взорвалась, во тьму влился свет, и
стало видно улыбки радости, сияющие глаза, весь Кремль вспыхнул яркими огнями, торжественно и бурно поплыл над Москвой колокольный звон, а над толпой птицами затрепетали, крестясь, тысячи рук, на паперть собора вышло золотое духовенство, человек с горящей разноцветно головой осенил людей огненным крестом, и тысячеустый голос густо, потрясающе и убежденно — трижды сказал...
Самгин лишь тогда понял, что стена разрушается, когда с нее, в хаос жердей и досок, сползавший к земле,
стали прыгать каменщики, когда они, сбрасывая со спины груз кирпичей, побежали с невероятной быстротой вниз по сходням, а кирпичи сыпались вслед, все более громко барабаня по дереву, дробный
звук этот заглушал скрип и треск.
Она нетерпеливо покачала головой, отсылая его взглядом, потом закрыла глаза, чтоб ничего не видеть. Ей хотелось бы — непроницаемой тьмы и непробудной тишины вокруг себя, чтобы глаз ее не касались лучи дня, чтобы не доходило до нее никакого
звука. Она будто искала нового, небывалого состояния духа, немоты и дремоты ума, всех сил, чтобы окаменеть,
стать растением, ничего не думать, не чувствовать, не сознавать.
Он взобрался на верх обрыва, сел на скамью и
стал прислушиваться, нейдет ли? Ни
звука, ни шороха: только шумели падающие мертвые листья.
В отчаянии я опустился на кровать; мне ясно представилось, что,
стало быть, я теперь буду подслушивать, а уже по первым фразам, по первым
звукам разговора я догадался, что разговор их секретный и щекотливый.
Особенно счастлив я был, когда, ложась спать и закрываясь одеялом, начинал уже один, в самом полном уединении, без ходящих кругом людей и без единого от них
звука, пересоздавать жизнь на иной лад. Самая яростная мечтательность сопровождала меня вплоть до открытия «идеи», когда все мечты из глупых разом
стали разумными и из мечтательной формы романа перешли в рассудочную форму действительности.
«Что нового?» — спросил я Фаддеева, который пришел будить меня. «Сейчас на якорь будем
становиться, — сказал он, — канат велено доставать». В самом деле, я услышал приятный для утомленного путешественника
звук: грохотанье доставаемого из трюма якорного каната.
И вдруг Нехлюдов вспомнил, что точно так же он когда-то давно, когда он был еще молод и невинен, слышал здесь на реке эти
звуки вальков по мокрому белью из-за равномерного шума мельницы, и точно так же весенний ветер шевелил его волосами на мокром лбу и листками на изрезанном ножом подоконнике, и точно так же испуганно пролетела мимо уха муха, и он не то что вспомнил себя восемнадцатилетним мальчиком, каким он был тогда, но почувствовал себя таким же, с той же свежестью, чистотой и исполненным самых великих возможностей будущим и вместе с тем, как это бывает во сне, он знал, что этого уже нет, и ему
стало ужасно грустно.
На дворе было светлее; внизу на реке треск и звон и сопенье льдин еще усилились, и к прежним
звукам прибавилось журчанье. Туман же
стал садиться вниз, и из-за стены тумана выплыл ущербный месяц, мрачно освещая что-то черное и страшное.
Нет ни единого
звука, который свидетельствовал бы, что Розанов принял Христа и в Нем
стал искать спасение.
Около второго распадка я присел отдохнуть, а Дерсу
стал переобуваться. Вдруг до нас донеслись какие-то странные
звуки, похожие не то на вой, не то на визг, не то на ворчание. Дерсу придержал меня за рукав, прислушался и сказал...
Дойдя до реки Кулумбе, я сел на камень и
стал вслушиваться в тихие, как шепот,
звуки, которыми всегда наполняется тайга в часы сумерек. Безбрежный океан, сонная земля и глубокое темное небо с миллионами неведомых светил одинаково казались величественными.
Я
стал направлять его взгляд рукой по линии выдающихся и заметных предметов, но, как я ни старался, он ничего не видел. Дерсу тихонько поднял ружье, еще раз внимательно всмотрелся в то место, где было животное, выпалил и — промахнулся.
Звук выстрела широко прокатился по всему лесу и замер в отдалении. Испуганная кабарга шарахнулась в сторону и скрылась в чаще.
Но мужички, вероятно по незнанию географического положения города Орлеана, продолжали предлагать ему подводное путешествие вниз по течению извилистой речки Гнилотерки и уже
стали поощрять его легкими толчками в шейные и спинные позвонки, как вдруг, к неописанной радости Лежёня, раздался
звук колокольчика, и на плотину взъехали огромные сани с пестрейшим ковром на преувеличенно-возвышенном задке, запряженные тройкой саврасых вяток.
Бледно-серое небо светлело, холодело, синело; звезды то мигали слабым светом, то исчезали; отсырела земля, запотели листья, кое-где
стали раздаваться живые
звуки, голоса, и жидкий, ранний ветерок уже пошел бродить и порхать над землею.
Величавая тишина леса сразу огласилась
звуками топоров и голосами людей. Стрелки
стали таскать дрова, расседлывать коней и готовить ужин.
Дальние горы задернулись синей дымкой вечернего тумана. Приближался вечер. Скоро кругом должна была воцариться тишина. Однако я заметил, что по мере того как
становилось темнее, какими-то неясными
звуками наполнялась долина. Слышались человеческие крики и лязганье по железу. Некоторые
звуки были далеко, а некоторые совсем близко.
В переходе от дня к ночи всегда есть что-то таинственное. В лесу в это время
становится сумрачно и тоскливо. Кругом воцаряется жуткое безмолвие. Затем появляются какие-то едва уловимые ухом
звуки. Как будто слышатся глубокие вздохи. Откуда они исходят? Кажется, что вздыхает сама тайга. Я оставил работу и весь отдался влиянию окружающей меня обстановки. Голос Дерсу вывел меня из задумчивости.
Вера Павловна, слушая такие
звуки, смотря на такое лицо,
стала думать, не вовсе, а несколько, нет не несколько, а почти вовсе думать, что важного ничего нет, что она приняла за сильную страсть просто мечту, которая рассеется в несколько дней, не оставив следа, или она думала, что нет, не думает этого, что чувствует, что это не так? да, это не так, нет, так, так, все тверже она думала, что думает это, — да вот уж она и в самом деле вовсе думает это, да и как не думать, слушая этот тихий, ровный голос, все говорящий, что нет ничего важного?
— Это Ася ее нашла, — отвечал Гагин, — ну-ка, Ася, — продолжал он, — распоряжайся. Вели все сюда подать. Мы
станем ужинать на воздухе. Тут музыка слышнее. Заметили ли вы, — прибавил он, обратясь ко мне, — вблизи иной вальс никуда не годится — пошлые, грубые
звуки, — а в отдаленье, чудо! так и шевелит в вас все романтические струны.
Она побежала к дому. Я побежал вслед за нею — и несколько мгновений спустя мы кружились в тесной комнате, под сладкие
звуки Ланнера. Ася вальсировала прекрасно, с увлечением. Что-то мягкое, женское проступило вдруг сквозь ее девически-строгий облик. Долго потом рука моя чувствовала прикосновение ее нежного
стана, долго слышалось мне ее ускоренное, близкое дыханье, долго мерещились мне темные, неподвижные, почти закрытые глаза на бледном, но оживленном лице, резво обвеянном кудрями.
Не так ли и радость, прекрасная и непостоянная гостья, улетает от нас, и напрасно одинокий
звук думает выразить веселье? В собственном эхе слышит уже он грусть и пустыню и дико внемлет ему. Не так ли резвые други бурной и вольной юности, поодиночке, один за другим, теряются по свету и оставляют, наконец, одного старинного брата их? Скучно оставленному! И тяжело и грустно
становится сердцу, и нечем помочь ему.
Гром, хохот, песни слышались тише и тише. Смычок умирал, слабея и теряя неясные
звуки в пустоте воздуха. Еще слышалось где-то топанье, что-то похожее на ропот отдаленного моря, и скоро все
стало пусто и глухо.
Слово, кинутое так звонко, прямо в лицо грозному учителю, сразу поглощает все остальные
звуки. Секунда молчания, потом неистовый визг, хохот, толкотня. Исступление охватывает весь коридор. К Самаревичу проталкиваются малыши, опережают его,
становятся впереди, кричат: «бирка, бирка!» — и опять ныряют в толпу. Изумленный, испуганный бедный маниак стоит среди этого живого водоворота, поворачивая голову и сверкая сухими, воспаленными глазами.
И я еще теперь помню чувство изумления, охватившее меня в самом раннем детстве, когда небольшое квадратное пятно, выползшее в ее перспективе из-за горизонта,
стало расти, приближаться, и через некоторое время колонны солдат заняли всю улицу, заполнив ее топотом тысяч ног и оглушительными
звуками оркестра.
Вдруг до моего сознания долетел чуть внятный
звук, будто где-то далеко ударили ложечкой по стакану. Я знал его: это — отголосок бубенчиков. Она уже выехала, но еще далеко: таратайка, пробирается сетью узеньких переулков в предместий. Я успею дойти до моста, перейти его и
стать в тени угловой лавки. А пока… еще немного додумать.
Вотчим был строг со мной, неразговорчив с матерью, он всё посвистывал, кашлял, а после обеда
становился перед зеркалом и заботливо, долго ковырял лучинкой в неровных зубах. Всё чаще он ссорился с матерью, сердито говорил ей «вы» — это выканье отчаянно возмущало меня. Во время ссор он всегда плотно прикрывал дверь в кухню, видимо, не желая, чтоб я слышал его слова, но я все-таки вслушивался в
звуки его глуховатого баса.
Становится темнее, тише, но всюду невидимо протянуты чуткие струны, и каждый
звук — запоет ли птица во сне, пробежит ли еж, или где-то тихо вспыхнет человечий голос — всё особенно, не по-дневному звучно, подчеркнутое любовно чуткой тишиной.