Неточные совпадения
Ничего, казалось, не было необыкновенного в том, что она сказала, но какое невыразимое для него словами значение было в каждом
звуке, в каждом движении ее губ, глаз, руки, когда она говорила это! Тут была и просьба о прощении, и доверие к нему, и ласка, нежная, робкая ласка, и обещание, и надежда, и
любовь к нему, в которую он не мог не верить и которая душила его счастьем.
Как он умел казаться новым,
Шутя невинность изумлять,
Пугать отчаяньем готовым,
Приятной лестью забавлять,
Ловить минуту умиленья,
Невинных лет предубежденья
Умом и страстью побеждать,
Невольной ласки ожидать,
Молить и требовать признанья,
Подслушать сердца первый
звук,
Преследовать
любовь и вдруг
Добиться тайного свиданья…
И после ей наедине
Давать уроки в тишине!
Но уж темнеет вечер синий,
Пора нам в оперу скорей:
Там упоительный Россини,
Европы баловень — Орфей.
Не внемля критике суровой,
Он вечно тот же, вечно новый,
Он
звуки льет — они кипят,
Они текут, они горят,
Как поцелуи молодые,
Все в неге, в пламени
любви,
Как зашипевшего аи
Струя и брызги золотые…
Но, господа, позволено ль
С вином равнять do-re-mi-sol?
Прошла
любовь, явилась муза,
И прояснился темный ум.
Свободен, вновь ищу союза
Волшебных
звуков, чувств и дум;
Пишу, и сердце не тоскует,
Перо, забывшись, не рисует
Близ неоконченных стихов
Ни женских ножек, ни голов;
Погасший пепел уж не вспыхнет,
Я всё грущу; но слез уж нет,
И скоро, скоро бури след
В душе моей совсем утихнет:
Тогда-то я начну писать
Поэму песен в двадцать пять.
Что было следствием свиданья?
Увы, не трудно угадать!
Любви безумные страданья
Не перестали волновать
Младой души, печали жадной;
Нет, пуще страстью безотрадной
Татьяна бедная горит;
Ее постели сон бежит;
Здоровье, жизни цвет и сладость,
Улыбка, девственный покой,
Пропало всё, что
звук пустой,
И меркнет милой Тани младость:
Так одевает бури тень
Едва рождающийся день.
Среди поклонников послушных
Других причудниц я видал,
Самолюбиво равнодушных
Для вздохов страстных и похвал.
И что ж нашел я с изумленьем?
Они, суровым поведеньем
Пугая робкую
любовь,
Ее привлечь умели вновь,
По крайней мере сожаленьем,
По крайней мере
звук речей
Казался иногда нежней,
И с легковерным ослепленьем
Опять любовник молодой
Бежал за милой суетой.
Узнай, по крайней мере,
звуки,
Бывало, милые тебе —
И думай, что во дни разлуки,
В моей изменчивой судьбе,
Твоя печальная пустыня,
Последний
звук твоих речей
Одно сокровище, святыня,
Одна
любовь души моей.
Но ни ревности, ни боли он не чувствовал и только трепетал от красоты как будто перерожденной, новой для него женщины. Он любовался уже их
любовью и радовался их радостью, томясь жаждой превратить и то и другое в образы и
звуки. В нем умер любовник и ожил бескорыстный артист.
От пера он бросался к музыке и забывался в
звуках, прислушиваясь сам с
любовью, как они пели ему его же страсть и гимны красоте. Ему хотелось бы поймать эти
звуки, формулировать в стройном создании гармонии.
В Петербурге Райский поступил в юнкера: он с одушевлением скакал во фронте, млея и горя, с бегающими по спине мурашками, при
звуках полковой музыки, вытягивался, стуча саблей и шпорами, при встрече с генералами, а по вечерам в удалой компании на тройках уносился за город, на веселые пикники, или брал уроки жизни и
любви у столичных русских и нерусских «Армид», в том волшебном царстве, где «гаснет вера в лучший край».
Аннушка проворно ушла в лес. Касьян поглядел за нею вслед, потом потупился и усмехнулся. В этой долгой усмешке, в немногих словах, сказанных им Аннушке, в самом
звуке его голоса, когда он говорил с ней, была неизъяснимая, страстная
любовь и нежность. Он опять поглядел в сторону, куда она пошла, опять улыбнулся и, потирая себе лицо, несколько раз покачал головой.
А. И. Герцена.)] середь полной, восторженной
любви пробиваются горькие
звуки досады на себя, раскаяния, немой укор Р. гложет сердце, мутит светлое чувство, я казался себе лгуном, а ведь я не лгал.
Начальник станции останавливается среди залы и читает «Грешницу» А. Толстого. Его слушают, но едва он прочел несколько строк, как из передней доносятся
звуки вальса, и чтение обрывается. Все танцуют. Проходят из передней Трофимов, Аня, Варя и
Любовь Андреевна.
— Неправда, — резко ответил Максим, — для тебя существуют
звуки, тепло, движение… ты окружен
любовью… Многие отдали бы свет очей за то, чем ты пренебрегаешь, как безумец… Но ты слишком эгоистично носишься со своим горем…
И опять
звуки крепли и искали чего-то, подымаясь в своей полноте выше, сильнее. В неопределенный перезвон и говор аккордов вплетались мелодии народной песни, звучавшей то
любовью и грустью, то воспоминанием о минувших страданиях и славе, то молодою удалью разгула и надежды. Это слепой пробовал вылить свое чувство в готовые и хорошо знакомые формы.
Смягченный расстоянием, молодой, сильный голос пел о
любви, о счастье, о просторе, и эти
звуки неслись в тишине ночи, покрывая ленивый шепот сада…
Эти
звуки так и впивались в его душу, только что потрясенную счастьем
любви; они сами пылали
любовью.
Ежели в душе вашей не ослабли струны
любви и участия, то и в девичьей найдутся
звуки, на которые они отзовутся.
О, кроткие чувства, мягкие
звуки, доброта и утихание тронутой души, тающая радость первых умилений
любви, — где вы, где вы?
Снова осталась княжна один на один с своею томительною скукой, с беспредметными тревогами, с непереносимым желанием высказаться, поделиться с кем-нибудь жаждой
любви и счастья, которая, как червь, источила ее бедное сердце. Снова воздух насытился
звуками и испареньями, от которых делается жутко сердцу и жарко голове.
О горе, слезах, бедствиях он знал только по слуху, как знают о какой-нибудь заразе, которая не обнаружилась, но глухо где-то таится в народе. От этого будущее представлялось ему в радужном свете. Его что-то манило вдаль, но что именно — он не знал. Там мелькали обольстительные призраки, но он не мог разглядеть их; слышались смешанные
звуки — то голос славы, то
любви: все это приводило его в сладкий трепет.
Сердце надрывалось:
звуки как будто пели об обманутой
любви и безнадежной тоске.
И вот тогда-то я ложился на свою постель, лицом к саду, и, закрывшись, сколько возможно было, от комаров и летучих мышей, смотрел в сад, слушал
звуки ночи и мечтал о
любви и счастии.
Но луна все выше, выше, светлее и светлее стояла на небе, пышный блеск пруда, равномерно усиливающийся, как
звук, становился яснее и яснее, тени становились чернее и чернее, свет прозрачнее и прозрачнее, и, вглядываясь и вслушиваясь во все это, что-то говорило мне, что и она, с обнаженными руками и пылкими объятиями, еще далеко, далеко не все счастие, что и
любовь к ней далеко, далеко еще не все благо; и чем больше я смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и ближе и ближе к Нему, к источнику всего прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне на глаза.
Офелия в цветах, в причудливом уборе
Из майских роз и влажных нимф речных
На золотых кудрях, с безумием во взоре,
Внимала
звукам темных дум своих.
Ее дыханьем насмерть пораженный,
Припал к устам, как раненый олень,
Прекрасный принц Гамлет,
любовью опьяненный,
Когда пред ним отца явилась тень…
Он вскрикнул и воскрес…
Тарас смотрел на Фому равнодушно и спокойно. Смотрел, молчал и тихо постукивал пальцами по краю стола.
Любовь беспокойно вертелась на стуле. Маятник часов глухим, вздыхающим
звуком отбивал секунды. И сердце Фомы билось медленно и тяжко, чувствуя, что здесь никто не откликнется теплым словом на его тяжелое недоумение.
Слезы, плывшие в голосе Жервезы и затруднявшие ее пение, разом хлынули целым потоком, со стонами и рыданиями тоски и боязни за свою
любовь и счастье. И чего только, каких только слов могучих, каких душевных движений не было в этих разрывающих грудь
звуках!
„А тех, которые любят друг друга“, — запела молочная красавица голосом, в котором с первого
звука зазвенели слезы — „тех Ты соедини и не разлучай никогда в жизни. Избави их от несносной тоски друг о друге; верни их друг к другу все с той же
любовью. О, пошли им, пошли им
любовь Ты до века! О, сохрани их от страстей и соблазнов, и не попусти одному сердцу разбить навеки другое!“
Князь еще и прежде говорил с Миклаковым совершенно откровенно о своей
любви к Елене и о некоторых по этому поводу семейных неприятностях, и тот при этом обыкновенно ни одним
звуком не выражал никакого своего мнения, но в настоящий раз не удержался.
— Она думала об нем и боялась думать о
любви своей; ужас обнимал ее сердце, когда она осмеливалась вопрошать его, потому что прошедшее и будущее тогда являлись встревоженному воображению Ольги; таков был ужас Макбета, когда готовый сесть на королевский престол, при шумных
звуках пира, он увидал на нем окровавленную тень Банкуо… но этот ужас не уменьшил его честолюбия, которое превратилось в болезненный бред; то же самое случилось с
любовью Ольги.
Немой души его пустыню
Наполнил благодатный
звук —
И вновь постигнул он святыню
Любви, добра и красоты!..
— Мою
любовь, широкую, как море, — подчиняясь
звуку голоса и словам, повторил задумчиво Сергей.
Так вот судьба твоих сынов,
О Рим, о громкая держава!
Певец
любви, певец богов,
Скажи мне: что такое слава?
Могильный гул, хвалебный глас,
Из рода в роды
звук бегущий
Или под сенью дымной кущи
Цыгана дикого рассказ?
Леон вкрадывался в
любовь каким-то приветливым видом, какими-то умильными взорами, каким-то мягким
звуком голоса, который приятно отзывался в сердце.
В устах его слова: «добро», «истина», «жизнь», «наука», «
любовь», как бы восторженно они ни произносились, никогда не звучали ложным
звуком.
Голос то возвышался, то опадал, судорожно замирая, словно тая про себя и нежно лелея свою же мятежную муку ненасытимого, сдавленного желания, безвыходно затаенного в тоскующем сердце; то снова разливался соловьиною трелью и, весь дрожа, пламенея уже несдержимою страстию, разливался в целое море восторгов, в море могучих, беспредельных, как первый миг блаженства
любви,
звуков.
Мирович(делая сначала движение как бы идти за ними, но тотчас же и останавливаясь). Зачем? Для чего? Роман как следует прошел уже по всем своим темпам: было сначала сильное увлечение…
Любовь!.. Но натянутые струны поослабли и перестали издавать чарующие
звуки, а тут еще почти неотразимые удары извне, и разлука неизбежна!
Кроме того, как мне было рассказывать о нем, говорить о нем он, когда для меня он был то и ты. Говорить о нем черт, когда для меня он был Мышатый: ты, имя настолько сокровенное, что я и одна не произносила его вслух, а только в постели или на поляне, шепотом: «Мышатый!»
Звук слова «Мышатый» был сам шепот моей
любви к нему. Не-шепотом это слово не существовало. Звательный падеж
любви, других падежей не имеющей.
Читатель мой, скажи, ты был ли молод?
Не всякому известен сей недуг.
Пора, когда
любви нас мучит голод,
Для многих есть не более как
звук;
Нам на Руси любить мешает холод
И, сверх того, за службой недосуг:
Немногие у нас родятся наги —
Большая часть в мундире и при шпаге.
Торжественным покоем, великой грустью и
любовью были проникнуты величавые, могуче-сдержанные
звуки: кто-то большой и темный, как сама ночь, кто-то всевидящий и оттого жалеющий и бесконечно печальный тихо окутывал землю своим мягким покровом, и до крайних пределов ее должен был дойти его мощный и сдержанный голос. «Боже мой, ведь это о нас, о нас!» — подумал Чистяков и весь потянулся к певцам.
Та песня, сперва шумная, порывистая, полная отчаяния и безнадежного горя, постепенно стихала и под конец замерла в чуть слышных
звуках тихой грусти и
любви.
Ден через пять огляделся Алексей в городе и маленько привык к тамошней жизни. До смерти надоел ему охочий до чужих обедов дядя Елистрат, но Алексей скоро отделался от его наянливости. Сказал земляку, что едет домой, а сам с постоялого двора перебрался в самую ту гостиницу, где обедал в день приезда и где впервые отроду услыхал чудные
звуки органа, вызвавшие слезовую память о Насте и беззаветной
любви ее, —
звуки, заставившие его помимо воли заглянуть в глубину души своей и устыдиться черноты ее и грязи.
Ты пела до зари, в слезах изнемогая,
Что ты одна —
любовь, что нет
любви иной,
И так хотелось жить, чтоб,
звука не роняя,
Тебя любить, обнять и плакать над тобой.
Ты видишь, как приветливо над нами
Огнями звезд горят ночные небеса?
Не зеркало ль моим глазам твои глаза?
Не все ли это рвется и теснится
И в голову, и в сердце, милый друг,
И в тайне вечной движется, стремится
Невидимо и видимо вокруг?
Пусть этим всем исполнится твой дух,
И если ощутишь ты в чувстве том глубоком
Блаженство, — о! тогда его ты назови
Как хочешь: пламенем
любви,
Душою, счастьем, жизнью, богом, —
Для этого названья нет:
Все — чувство. Имя —
звук и дым…
Вдали смолкло, и опять по тихой улице поплыли широкие, царственные
звуки. Лицо у Варвары Васильевны стало молодое и прекрасное, глаза светились. И Токарев почувствовал — это не музыка приковала ее. В этой музыке он, Токарев, из далекого прошлого говорил ей о
любви и счастье, ее душа тянулась к нему, и его сердце горячо билось в ответ. Музыка прекратилась. Варвара Васильевна быстро двинулась дальше.
Он пел о недавнем прошлом, о могучем черном орле, побежденном белыми соколами, о кровавых войнах и грозных подвигах лихих джигитов… Мне казалось, что я слышала и вой пушек и ружейные выстрелы в сильных
звуках чиунгури… Потом эти
звуки заговорили иное… Струны запели о белом пленнике и
любви к нему джигитской девушки. Тут была целая поэма с соловьиными трелями и розовым ароматом…
Вот я сейчас сказал: «Три любимые девушки»… Да, их было три. Всех трех я любил. Мне больше всех нравилась то Люба, то Катя, то Наташа, чаще всего — Катя. Но довольно мне было видеть любую из них, — и я был счастлив, мне больше ничего не было нужно. И когда мне больше нравилась одна, у меня не было чувства, что я изменяю другим, — так все-таки много оставалось
любви и к ним. И при
звуке всех этих трех имен сердце сладко сжималось. И сжимается сладко до сих пор.
Погоди, товарищ! Снова
Время прежнее вернется,
И опять волной широкой
Песня вольная польется.
Вновь широкой, полной грудью
Ты на родине задышишь.
Вновь чарующие
звуки,
Звуки страсти ты услышишь.
Вновь звездою лучезарной
Пред тобой
любовь заблещет.
Сердце, счастье предвкушая,
Сладко бьется и трепещет.
Сгинет байронова дума
На челе твоем суровом,
И заря здоровой жизни
Загорится в блеске новом.
Это воспетое в песнях чувство
любви, которое составляло для нее до сей поры только слово —
звук пустой, вдруг воплотилось в воображении молодой девушки в нечто неотразимое, неизбежное для нее самой, в нечто ею видимое и ощущаемое, в какой-то томительно-сладкий кошмар.
Прибавьте к этому пламенное воображение и кипучую кровь, весь этот человеческий волканизм, с одной стороны, с другой — примешайте вкрадчивую любезность, ум, страсть в каждом движении и
звуке голоса — и рецепт
любви готов. Маленький доктор, в блондиновом паричке и с двумя крылышками за плечами, попав раз к таким пациентам, то и дело посещает их и каждый раз, очинивши исправно свое перо, пишет на сигнатурке: repetatur [Повторить (лат.).] прибавить того, усилить сего.