Неточные совпадения
Городничий. Ну, уж вы — женщины! Все кончено, одного этого слова достаточно! Вам всё — финтирлюшки! Вдруг брякнут ни из того ни из
другого словцо. Вас посекут, да и только, а мужа и поминай как
звали. Ты, душа моя, обращалась с ним так свободно, как будто с каким-нибудь Добчинским.
Смирно помещик лежит под халатом,
Горькую долю клянет,
Яков при барине:
другом и братом
Верного Якова барин
зовет.
Удары градом сыпались:
— Убью! пиши к родителям! —
«Убью!
зови попа!»
Тем кончилось, что прасола
Клим сжал рукой, как обручем,
Другой вцепился в волосы
И гнул со словом «кланяйся»
Купца к своим ногам.
Стародум. Мой
друг! Ошибаешься. Тщетно
звать врача к больным неисцельно. Тут врач не пособит, разве сам заразится.
Кити стояла с засученными рукавами у ванны над полоскавшимся в ней ребенком и, заслышав шаги мужа, повернув к нему лицо, улыбкой
звала его к себе. Одною рукою она поддерживала под голову плавающего на спине и корячившего ножонки пухлого ребенка,
другою она, равномерно напрягая мускул, выжимала на него губку.
Сережа, и прежде робкий в отношении к отцу, теперь, после того как Алексей Александрович стал его
звать молодым человеком и как ему зашла в голову загадка о том,
друг или враг Вронский, чуждался отца. Он, как бы прося защиты, оглянулся на мать. С одною матерью ему было хорошо. Алексей Александрович между тем, заговорив с гувернанткой, держал сына за плечо, и Сереже было так мучительно неловко, что Анна видела, что он собирается плакать.
Они были на
другом конце леса, под старою липой, и
звали его. Две фигуры в темных платьях (они прежде были в светлых) нагнувшись стояли над чем-то. Это были Кити и няня. Дождь уже переставал, и начинало светлеть, когда Левин подбежал к ним. У няни низ платья был сух, но на Кити платье промокло насквозь и всю облепило ее. Хотя дождя уже не было, они всё еще стояли в том же положении, в которое они стали, когда разразилась гроза. Обе стояли, нагнувшись над тележкой с зеленым зонтиком.
На третий день после ссоры князь Степан Аркадьич Облонский — Стива, как его
звали в свете, — в обычайный час, то есть в 8 часов утра, проснулся не в спальне жены, а в своем кабинете, на сафьянном диване. Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть надолго, с
другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; но вдруг вскочил, сел на диван и открыл глаза.
— На
другую сторону, — сказала она мужу, — он спит всегда на той. Переложи его, неприятно
звать слуг. Я не могу. А вы не можете? — обратилась она к Марье Николаевне.
— Я не понимаю, — сказал Сергей Иванович, заметивший неловкую выходку брата, — я не понимаю, как можно быть до такой степени лишенным всякого политического такта. Вот чего мы, Русские, не имеем. Губернский предводитель — наш противник, ты с ним ami cochon [запанибрата] и просишь его баллотироваться. А граф Вронский… я
друга себе из него не сделаю; он
звал обедать, я не поеду к нему; но он наш, зачем же делать из него врага? Потом, ты спрашиваешь Неведовского, будет ли он баллотироваться. Это не делается.
Мадам Шталь
звала ее Варенька, а
другие звали «М-lle Варенька».
У подошвы скалы в кустах были привязаны три лошади; мы своих привязали тут же, а сами по узкой тропинке взобрались на площадку, где ожидал нас Грушницкий с драгунским капитаном и
другим своим секундантом, которого
звали Иваном Игнатьевичем; фамилии его я никогда не слыхал.
На дороге ли ты отдал душу Богу, или уходили тебя твои же приятели за какую-нибудь толстую и краснощекую солдатку, или пригляделись лесному бродяге ременные твои рукавицы и тройка приземистых, но крепких коньков, или, может, и сам, лежа на полатях, думал, думал, да ни с того ни с
другого заворотил в кабак, а потом прямо в прорубь, и поминай как
звали.
Вот время: добрые ленивцы,
Эпикурейцы-мудрецы,
Вы, равнодушные счастливцы,
Вы, школы Левшина птенцы,
Вы, деревенские Приамы,
И вы, чувствительные дамы,
Весна в деревню вас
зовет,
Пора тепла, цветов, работ,
Пора гуляний вдохновенных
И соблазнительных ночей.
В поля,
друзья! скорей, скорей,
В каретах, тяжко нагруженных,
На долгих иль на почтовых
Тянитесь из застав градских.
На миг умолкли разговоры;
Уста жуют. Со всех сторон
Гремят тарелки и приборы,
Да рюмок раздается звон.
Но вскоре гости понемногу
Подъемлют общую тревогу.
Никто не слушает, кричат,
Смеются, спорят и пищат.
Вдруг двери настежь. Ленский входит,
И с ним Онегин. «Ах, творец! —
Кричит хозяйка: — наконец!»
Теснятся гости, всяк отводит
Приборы, стулья поскорей;
Зовут, сажают двух
друзей.
Вперед, вперед, моя исторья!
Лицо нас новое
зовет.
В пяти верстах от Красногорья,
Деревни Ленского, живет
И здравствует еще доныне
В философической пустыне
Зарецкий, некогда буян,
Картежной шайки атаман,
Глава повес, трибун трактирный,
Теперь же добрый и простой
Отец семейства холостой,
Надежный
друг, помещик мирный
И даже честный человек:
Так исправляется наш век!
Встает заря во мгле холодной;
На нивах шум работ умолк;
С своей волчихою голодной
Выходит на дорогу волк;
Его почуя, конь дорожный
Храпит — и путник осторожный
Несется в гору во весь дух;
На утренней заре пастух
Не гонит уж коров из хлева,
И в час полуденный в кружок
Их не
зовет его рожок;
В избушке распевая, дева
Прядет, и, зимних
друг ночей,
Трещит лучинка перед ней.
Голос его был строг и не имел уже того выражения доброты, которое тронуло меня до слез. В классной Карл Иваныч был совсем
другой человек: он был наставник. Я живо оделся, умылся и, еще с щеткой в руке, приглаживая мокрые волосы, явился на его
зов.
— Мы ошвартовались у дамбы, — сказал он. — Пантен послал узнать, что вы хотите. Он занят: на него напали там какие-то люди с трубами, барабанами и
другими скрипками. Вы
звали их на «Секрет»? Пантен просит вас прийти, говорит, у него туман в голове.
Видел ли он, как валится за борт человек, приказывал ли повернуть на
другой галс или, заглушая ветер,
звал боцмана?
Ах да, кстати, одно словцо
другое зовет, одна мысль
другую вызывает, — вот вы о форме тоже давеча изволили упомянуть, насчет, знаете, допросика-то-с…
И, однако ж, одеваясь, он осмотрел свой костюм тщательнее обыкновенного.
Другого платья у него не было, а если б и было, он, быть может, и не надел бы его, — «так, нарочно бы не надел». Но во всяком случае циником и грязною неряхой нельзя оставаться: он не имеет права оскорблять чувства
других, тем более что те,
другие, сами в нем нуждаются и сами
зовут к себе. Платье свое он тщательно отчистил щеткой. Белье же было на нем всегда сносное; на этот счет он был особенно чистоплотен.
Вот вздумалось Котлу по свету прокатиться,
И
друга он с собой
зовёт;
Горшок наш от Котла никак не отстаёт
И вместе на одну телегу с ним садится.
— Ах, тихоня! Вот шельма хитрая! А я подозревала за ним
другое. Самойлов учит? Василий Николаевич — замечательное лицо! — тепло сказала она. — Всю жизнь — по тюрьмам, ссылкам, под надзором полиции, вообще — подвижник. Супруг мой очень уважал его и шутя
звал фабрикантом революционеров. Меня он недолюбливал и после смерти супруга перестал посещать. Сын протопопа, дядя у него — викарный…
Фамилию его называли тоже различно: одни говорили, что он Иванов,
другие звали Васильевым или Андреевым, третьи думали, что он Алексеев. Постороннему, который увидит его в первый раз, скажут имя его — тот забудет сейчас, и лицо забудет; что он скажет — не заметит. Присутствие его ничего не придаст обществу, так же как отсутствие ничего не отнимет от него. Остроумия, оригинальности и
других особенностей, как особых примет на теле, в его уме нет.
Он знал цену этим редким и дорогим свойствам и так скупо тратил их, что его
звали эгоистом, бесчувственным. Удержанность его от порывов, уменье не выйти из границ естественного, свободного состояния духа клеймили укором и тут же оправдывали, иногда с завистью и удивлением,
другого, который со всего размаха летел в болото и разбивал свое и чужое существование.
Заболеет ли кто-нибудь из людей — Татьяна Марковна вставала даже ночью, посылала ему спирту, мази, но отсылала на
другой день в больницу, а больше к Меланхолихе, доктора же не
звала. Между тем чуть у которой-нибудь внучки язычок зачешется или брюшко немного вспучит, Кирюшка или Влас скакали, болтая локтями и ногами на неоседланной лошади, в город, за доктором.
«Меланхолихой»
звали какую-то бабу в городской слободе, которая простыми средствами лечила «людей» и снимала недуги как рукой. Бывало, после ее леченья, иного скоробит на весь век в три погибели, или
другой перестанет говорить своим голосом, а только кряхтит потом всю жизнь; кто-нибудь воротится от нее без глаз или без челюсти — а все же боль проходила, и мужик или баба работали опять.
Рядом с красотой — видел ваши заблуждения, страсти, падения, падал сам, увлекаясь вами, и вставал опять и все
звал вас, на высокую гору, искушая — не дьявольской заманкой, не царством суеты,
звал именем
другой силы на путь совершенствования самих себя, а с собой и нас: детей, отцов, братьев, мужей и…
друзей ваших!
Кузина твоя увлеклась по-своему, не покидая гостиной, а граф Милари добивался свести это на большую дорогу — и говорят (это папа разболтал), что между ними бывали живые споры, что он брал ее за руку, а она не отнимала, у ней даже глаза туманились слезой, когда он, недовольный прогулками верхом у кареты и приемом при тетках, настаивал на большей свободе, —
звал в парк вдвоем, являлся в
другие часы, когда тетки спали или бывали в церкви, и, не успевая, не показывал глаз по неделе.
Да нет, куда мне! — прибавлял он, отрезвляясь, — профессор обязан
другими должностями, он в советах, его
зовут на экзамены…
Он добился, что она стала
звать его братом, а не кузеном, но на ты не переходила, говоря, что ты, само по себе, без всяких прав, уполномочивает на многое, чего той или
другой стороне иногда не хочется, порождает короткость, даже иногда стесняет ненужной, и часто не разделенной
другой стороной, дружбой.
— Чем это — позвольте спросить? Варить суп, ходить
друг за
другом, сидеть с глазу на глаз, притворяться, вянуть на «правилах», да на «долге» около какой-нибудь тщедушной слабонервной подруги или разбитого параличом старика, когда силы у одного еще крепки, жизнь
зовет, тянет дальше!.. Так, что ли?
За ним всё стояли и горячо
звали к себе — его три фигуры: его Вера, его Марфенька, бабушка. А за ними стояла и сильнее их влекла его к себе — еще
другая, исполинская фигура,
другая великая «бабушка» — Россия.
— Маловато,
друг мой; признаться, я, судя по твоему приступу и как ты нас
звал смеяться, одним словом, видя, как тебе хотелось рассказывать, — я ждал большего.
Но увы! он
звал меня совсем для
другого!
В Китае мятеж; в России готовятся к войне с Турцией. Частных писем привезли всего два. Меня
зовут в Шанхай: опять раздумье берет, опять нерешительность — да как, да что? Холод и лень одолели совсем, особенно холод, и лень тоже особенно. Вчера я спал у капитана в каюте; у меня невозможно раздеться; я пишу, а
другую руку спрятал за жилет; ноги зябнут.
К нам навстречу вышли станционный смотритель и казак Малышев; один
звал пить чай,
другой — ужинать, и оба угостили прекрасно.
Я никого не застал в отели: одни уехали на рейд,
другие на вечер, на который Кармена нас
звал с утра, третьи залегли спать.
Одни называют японскую и китайскую милю ли,
другие — ри; одни Ликейские острова
зовут Лиу-киу,
другие — Риу-киу, третьи, наконец, Ру-ку...
Он сказал, что отец у него мозамбик, мать
другого племени, но не сказал какого, а
зовут его Лакиди.
В пользу же в частности женитьбы именно на Мисси (Корчагину
звали Мария и, как во всех семьях известного круга, ей дали прозвище) — было, во-первых, то, что она была породиста и во всем, от одежды до манеры говорить, ходить, смеяться, выделялась от простых людей не чем-нибудь исключительным, а «порядочностью», — он не знал
другого выражения этого свойства и ценил это свойство очень высоко; во-вторых, еще то, что она выше всех
других людей ценила его, стало быть, по его понятиям, понимала его.
— Из города эти, двое господ… Из Черней возвращались, да и остались. Один-то, молодой, надоть быть родственник господину Миусову, вот только как
звать забыл… а
другого, надо полагать, вы тоже знаете: помещик Максимов, на богомолье, говорит, заехал в монастырь ваш там, да вот с родственником этим молодым господина Миусова и ездит…
Утром 25 сентября мы распрощались с Такемой и пошли далее на север. Я
звал Чан Лина с собой, но он отказался. Приближалось время соболевания; ему надо было приготовить сетку, инструменты и вообще собраться на охоту на всю зиму. Я подарил ему маленькую берданку, и мы расстались
друзьями [В 1925 году Чан Лин трагически погиб там же, на реке Такеме, в местности Илимо.].
— Что Поляков? Потужил, потужил — да и женился на
другой, на девушке из Глинного. Знаете Глинное? От нас недалече. Аграфеной ее
звали. Очень он меня любил, да ведь человек молодой — не оставаться же ему холостым. И какая уж я ему могла быть подруга? А жену он нашел себе хорошую, добрую, и детки у них есть. Он тут у соседа в приказчиках живет: матушка ваша по пачпорту его отпустила, и очень ему, слава Богу, хорошо.
— Эх! — сказал он, — давайте-ка о чем-нибудь
другом говорить или не хотите ли в преферансик по маленькой? Нашему брату, знаете ли, не след таким возвышенным чувствованиям предаваться. Наш брат думай об одном: как бы дети не пищали да жена не бранилась. Ведь я с тех пор в законный, как говорится, брак вступить успел… Как же… Купеческую дочь взял: семь тысяч приданого.
Зовут ее Акулиной; Трифону-то под стать. Баба, должен я вам сказать, злая, да благо спит целый день… А что ж преферанс?
— Оригинал, оригинал! — подхватил он, с укоризной качая головой… —
Зовут меня оригиналом… На деле-то оказывается, что нет на свете человека менее оригинального, чем ваш покорнейший слуга. Я, должно быть, и родился-то в подражание
другому… Ей-богу! Живу я тоже словно в подражание разным мною изученным сочинителям, в поте лица живу; и учился-то я, и влюбился, и женился, наконец, словно не по собственной охоте, словно исполняя какой-то не то долг, не то урок, — кто его разберет!
Одну
звали Линхен,
другую — Минхен.
— «Ты кто?» — «Он прежде
звал меня: Вера Павловна, а теперь
зовет: мой
друг».
Марья Алексевна хотела сделать большой вечер в день рождения Верочки, а Верочка упрашивала, чтобы не
звали никаких гостей; одной хотелось устроить выставку жениха,
другой выставка была тяжела. Поладили на том, чтоб сделать самый маленький вечер, пригласить лишь несколько человек близких знакомых. Позвали сослуживцев (конечно, постарше чинами и повыше должностями) Павла Константиныча, двух приятельниц Марьи Алексевны, трех девушек, которые были короче
других с Верочкой.