Неточные совпадения
Некто крестьянин Душкин, содержатель распивочной, напротив того самого дома, является в контору и приносит ювелирский футляр с золотыми серьгами и рассказывает целую повесть: «Прибежал-де ко мне повечеру, третьего дня, примерно в
начале девятого, — день и
час! вникаешь? — работник красильщик, который и
до этого ко мне на дню забегал, Миколай, и принес мне ефту коробку, с золотыми сережками и с камушками, и просил
за них под заклад два рубля, а на мой спрос: где взял? — объявил, что на панели поднял.
Я в разное время,
начиная от пяти
до восьми
часов, обедал в лучших тавернах, и почти никогда менее двухсот человек
за столом не было.
В это время, от двенадцати
до трех
часов, самый решительный и сосредоточенный человек не в состоянии охотиться, и самая преданная собака
начинает «чистить охотнику шпоры», то есть идет
за ним шагом, болезненно прищурив глаза и преувеличенно высунув язык, а в ответ на укоризны своего господина униженно виляет хвостом и выражает смущение на лице, но вперед не подвигается.
Хомяков спорил
до четырех
часов утра,
начавши в девять; где К. Аксаков с мурмолкой в руке свирепствовал
за Москву, на которую никто не нападал, и никогда не брал в руки бокала шампанского, чтобы не сотворить тайно моление и тост, который все знали; где Редкин выводил логически личного бога, ad majorem gloriam Hegel; [к вящей славе Гегеля (лат.).] где Грановский являлся с своей тихой, но твердой речью; где все помнили Бакунина и Станкевича; где Чаадаев, тщательно одетый, с нежным, как из воску, лицом, сердил оторопевших аристократов и православных славян колкими замечаниями, всегда отлитыми в оригинальную форму и намеренно замороженными; где молодой старик А. И. Тургенев мило сплетничал обо всех знаменитостях Европы, от Шатобриана и Рекамье
до Шеллинга и Рахели Варнгаген; где Боткин и Крюков пантеистически наслаждались рассказами М. С. Щепкина и куда, наконец, иногда падал, как Конгривова ракета, Белинский, выжигая кругом все, что попадало.
В усадьбе и около нее с каждым днем становится тише; домашняя припасуха уж кончилась, только молотьба еще в полном ходу и будет продолжаться
до самых святок. В доме зимние рамы вставили, печки топить
начали; после обеда,
часов до шести, сумерничают, а потом и свечи зажигают; сенные девушки уж больше недели как уселись
за пряжу и работают
до петухов, а утром, чуть свет забрезжит, и опять на ногах. Наконец в половине октября выпадает первый снег прямо на мерзлую землю.
В дни бегов и скачек,
часа за два
до начала, кофейная переполняется разнокалиберной публикой с беговыми и скаковыми афишами в руках. Тут и купцы, и чиновники, и богатая молодежь — все заядлые игроки в тотализатор.
Будущие второкурсники (господа обер-офицеры) обыкновенно дня
за три
до производства отпускаются в отпуск
до начала августа, когда они в один и тот же день и
час должны будут прибыть в училищную приемную и, лихо откозыряв дежурному офицеру, громко отрапортовать ему...
План этот удался Николаю Афанасьевичу как нельзя лучше, и когда Туберозов, внося к себе в комнату кипящий самовар,
начал собирать из поставца чашки и готовить чай, карлик завел издалека тихую речь о том, что
до них в городе происходило, и вел этот рассказ шаг
за шаг, день
за день, как раз
до самого того
часа, в который он сидит теперь здесь, в этой лачужке.
Хандра Бельтова, впрочем, не имела ни малейшей связи с известным разговором
за шестой чашкой чаю; он в этот день встал поздно, с тяжелой головой; с вечера он долго читал, но читал невнимательно, в полудремоте, — в последние дни в нем более и более развивалось какое-то болезненное не по себе, не приходившее в ясность, но располагавшее к тяжелым думам, — ему все чего-то недоставало, он не мог ни на чем сосредоточиться; около
часу он докурил сигару, допил кофей, и, долго думая, с чего
начать день, со чтения или с прогулки, он решился на последнее, сбросил туфли, но вспомнил, что дал себе слово по утрам читать новейшие произведения по части политической экономии, и потому надел туфли, взял новую сигару и совсем расположился заняться политической экономией, но, по несчастию, возле ящика с сигарами лежал Байрон; он лег на диван и
до пяти
часов читал — «Дон-Жуана».
«Было, — говорю, — сие так, что племянница моя, дочь брата моего, что в приказные вышел и служит советником, приехав из губернии,
начала обременять понятия моей жены, что якобы наш мужской пол должен в скорости обратиться в ничтожество, а женский над нами будет властвовать и господствовать; то я ей на это возразил несколько апостольским словом, но как она на то
начала, громко хохоча, козлякать и брыкать, книги мои без толку порицая, то я, в книгах нового сочинения достаточной практики по бедности своей не имея, а чувствуя, что стерпеть сию обиду всему мужскому колену не должен, то я, не зная, что на все ее слова ей отвечать, сказал ей: „Буде ты столь превосходно умна, то скажи, говорю, мне такое поучение, чтоб я признал тебя в чем-нибудь наученною“; но тут, владыко, и жена моя, хотя она всегда
до сего
часа была женщина богобоязненная и ко мне почтительная, но вдруг тоже к сей племяннице
за женский пол присоединилась, и зачали вдвоем столь громко цокотать, как две сороки, „что вас, говорят, больше нашего учат, а мы вас все-таки как захотим, так обманываем“, то я, преосвященный владыко, дабы унять им оное обуявшее их бессмыслие, потеряв спокойствие, воскликнул...
Но такое решение все-таки было довольно сильное, и барон очень затруднялся — с чего именно
начать ему свое объяснение с Анной Юрьевной, а потому невольно медлил идти к ней и оставался у себя внизу
часов до трех, так что Анна Юрьевна, еще вчера заметившая, что барон
за что-то на нее дуется, обеспокоилась этим и несколько раз спрашивала людей...
Ночь была холодная; я прозяб
до костей, устал и хотел спать; следовательно, нимало не удивительно, что позабыл все приличие и
начал так постукивать тяжелой скобою, что окна затряслись в доме, и грозное «хоц таузент! вас ист дас?» [«проклятье! что это такое?» (нем.)] прогремело, наконец,
за дверьми; они растворились; толстая мадам с заспанными глазами высунула огромную голову в миткалевом чепце и повторила вовсе не ласковым голосом свое: «Вас ист дас?» — «Руссишер капитен!» — закричал я также не слишком вежливо; миткалевой чепец спрятался, двери захлопнулись, и я остался опять на холоду, который
час от
часу становился чувствительнее.
Егор Михайлович помог так хорошо, что
часу в третьем охотника, к великому его неудовольствию и удивлению, ввели в присутствие, поставили в ставку и с общею почему-то веселостью,
начиная от сторожей
до председателя, раздели, обрили, одели и выпустили
за двери, и через пять минут Дутлов отсчитал деньги, получил квитанцию и, простившись с хозяином и охотником, пошел на квартиру к купцу, где стояли рекруты из Покровского.
После этого собрания повадился ко мне Кузин и сидит, бывало,
часа два-три, интересно рассказывая о старине. Мешает, а слушаешь внимательно, оторваться нельзя. Пьёт чай стакан
за стаканом без конца, потеет, расстёгивает одёжу
до ворота рубахи и вспоминает горькую старинку, страшную в простоте своей русскую мужичью жизнь. Неустанно гудит его крепкий, привычный к речам голос. Надо сказать, что, когда мужик тронется влево сердцем и умом, он немедля
начинает говорить о себе как об известном бунтаре.
Часу в десятом муж ее напивается пьян и тотчас
начинает ее продолжительно и больно бить; потом он впадает в летаргический сон
до понедельника, а проснувшись, отправляется с страшной головной болью
за свою работу, питаясь приятной надеждой через семь дней снова отпраздновать так семейно и кротко воскресный день.
Часа за два перед обедом
начали собираться гости. Алешу позвали наверх, надели на него рубашку с круглым воротником и батистовыми манжетами с мелкими складками, белые шароварцы и широкий шелковый голубой кушак. Длинные русые волосы, висевшие у него почти
до пояса, хорошенько расчесали, разделили на две ровные части и переложили наперед по обе стороны груди.
Заслушалась Манефа пения, просидела в келарне
до самой вечерней трапéзы. В урочный
час Виринея с приспешницами ужину собрала, и Манефа сама сидеть
за трапезой пожелала… Когда яства были расставлены, все расселись по местам, а чередная канонница подошла к игуменье
за благословением
начать от Пролога чтение, Василий Борисыч сказал Манефе...
А тут еще — новый сюрприз: в самый день концерта,
часа за два
до начала, полицмейстер возвратил ему, из числа тридцати, девятнадцать билетов нераспроданными, извиняясь при этом, что, несмотря на все свои старания, никак не успел рассовать почтеннейшей публике более одиннадцати билетов.
В
начале сентября работа в мастерской кипела. Наступил книжный и учебный сезон, в громадном количестве шли партии учебников. Теперь кончали в десять
часов вечера, мастерскую запирали на ключ и раньше никого не выпускали. Но выпадали вечера, когда делать было нечего, а девушек все-таки держали
до десяти: мастера
за сверхурочные
часы получали по пятнадцати копеек в
час, и они в это время, тайно от хозяина, работали свою частную работу — заказ писчебумажного магазина на школьные тетради.
Весь вечер и всю ночь, не смыкая глаз
до утра, распоряжался он на пожаре. Когда они с Хрящевым прискакали к дальнему краю соснового заказника, переехав Волгу на пароме, огонь был еще
за добрых три версты, но шел в их сторону. Начался он на винокуренном заводе Зверева в послеобеденное время. Завод стоял без дела, и никто не мог сказать, где именно загорелось; но драть
начало шибко в первые же минуты, и в два каких-нибудь
часа остались одни головешки от обширного — правда, старого и деревянного — здания.
Возле церкви стояло множество разнокалиберных экипажей,
начиная с богатых карет и кончая скромными линейками и дрожками. Церковь была переполнена. Молодой князь прибыл в нее
за час до назначенного времени и все время, как толковали в народе, молился у гроба своей матери. Затем он стал в дверях церкви принимать приглашенных.
Она
за два
часа до отъезда в театр
начала одеваться и вышла в хорошеньком розовом платье и с двумя живыми розами в волосах.
По собственному невежеству, я тоже
начала работать. Встаю я теперь в шесть
часов и тотчас после сыворотки и гулянья засаживаюсь
за азы. Если б не Степа, я бы пришла к полнейшему отчаянию. Ничего-то я не знаю. Хотелось бы все сразу обнять; но Степа говорит, чтобы я рассчитала, каких лет можно будет учить Володю грамоте, и
до тех пор сидела бы только на простой грамотности.
«Не
до часов теперь», — подумал Емельян и стал выбираться на другую сторону вала. В душе его было два чувства, и оба мучительные: одно — страх
за себя,
за свою жизнь, другое — злоба против всех этих ошалелых людей, которые давили его. А между тем та, с
начала поставленная себе цель: дойти
до палаток и получить мешок с гостинцами и в нем выигрышный билет, с самого
начала поставленная им себе, влекла его.
Это происходило в декабре,
за два дня
до Николы,
часа за два
до обеда, при довольно свежей погоде с забористым «московським» ветром, который тотчас же после выезда Агапа с Керасивною из хутора
начал разыгрываться и превратился в жестокую бурю. Небо сверху заволокло свинцом; понизу завеялась снежистая пыль, и пошла лютая метель.