Неточные совпадения
Я подошел к окну и посмотрел в щель ставня: бледный, он лежал на полу, держа в правой руке пистолет; окровавленная шашка лежала возле него. Выразительные
глаза его страшно вращались кругом; порою он вздрагивал и
хватал себя
за голову, как будто неясно припоминая вчерашнее. Я не прочел большой решимости в этом беспокойном взгляде и сказал майору, что напрасно он не велит выломать дверь и броситься туда казакам, потому что лучше это сделать теперь, нежели после, когда он совсем опомнится.
Зато после, дома, у окна, на балконе, она говорит ему одному, долго говорит, долго выбирает из души впечатления, пока не выскажется вся, и говорит горячо, с увлечением, останавливается иногда, прибирает слово и на лету
хватает подсказанное им выражение, и во взгляде у ней успеет мелькнуть луч благодарности
за помощь. Или сядет, бледная от усталости, в большое кресло, только жадные, неустающие
глаза говорят ему, что она хочет слушать его.
Но на запад, север и юг, насколько
хватал глаз, передо мной развертывалась огромная, слабо всхолмленная низина, покрытая небольшими группами редкого лиственного леса, а
за ними на бесконечном пространстве тянулись белоснежные поля, поросшие травой и кустарниками.
— Лжешь, собачий сын! вишь, как мухи напали на усы! Я по
глазам вижу, что
хватил с полведра. Эх, козаки! что
за лихой народ! все готов товарищу, а хмельное высушит сам. Я, пани Катерина, что-то давно уже был пьян. А?
Распластавшись на полу, бабушка щупала руками лицо, голову, грудь Ивана, дышала в
глаза ему,
хватала за руки, мяла их и повалила все свечи. Потом она тяжело поднялась на ноги, черная вся, в черном блестящем платье, страшно вытаращила
глаза и сказала негромко...
Ее толкнули в грудь, она покачнулась и села на лавку. Над головами людей мелькали руки жандармов, они
хватали за воротники и плечи, отшвыривали в сторону тела, срывали шапки, далеко отбрасывая их. Все почернело, закачалось в
глазах матери, но, превозмогая свою усталость, она еще кричала остатками голоса...
Показалось: именно эти желтые зубы я уже видел однажды — неясно, как на дне, сквозь толщу воды — и я стал искать. Проваливался в ямы, спотыкался о камни, ржавые лапы
хватали меня
за юнифу, по лбу ползли вниз, в
глаза, остросоленые капли пота…
Устрашить хочу вас, и для этого выворачиваю
глаза,
хватаю вас
за руки, жму так, что кости трещат, — и все это, конечно, без всякой последовательности в развитии страсти, а так, где вздумается, где больше восклицательных знаков наставлено, и потому можете судить, какой из всего этого выходит наипрелестнейший сумбур.
Пока во мне останется хоть капелька крови, пока не высохли слезы в
глазах и бог терпит грехам моим, я ползком дотащусь, если не
хватит сил дойти, до церковного порога; последний вздох отдам, последнюю слезу выплачу
за тебя, моего друга.
Матвей проснулся, раскрыл
глаза, понял и вздрогнул всем телом. Дэбльтоун! Он слышал это слово каждый раз, как новый кондуктор брал билет из-за его шляпы, и каждый раз это слово будило в нем неприятное ощущение. Дэбльтоун, поезд замедлил ход, берут билет, значит, конец пути, значит, придется выйти из вагона… А что же дальше, что его ждет в этом Дэбльтоуне, куда ему взяли билет, потому что до этого места
хватило денег…
Он всё знает: заболела лошадь — взялся лечить, в четверо суток поставил на ноги. Глядел я, как балованая Белка косит на него добрый свой
глаз и
за ухо его губами
хватает, хорошо было на душе у меня. А он ворчит...
На лице женщины неподвижно, точно приклеенная, лежала сладкая улыбка, холодно блестели её зубы; она вытянула шею вперёд,
глаза её обежали двумя искрами комнату, ощупали постель и, найдя в углу человека, остановились, тяжело прижимая его к стене. Точно плывя по воздуху, женщина прокрадывалась в угол, она что-то шептала, и казалось, что тени, поднимаясь с пола,
хватают её
за ноги, бросаются на грудь и на лицо ей.
Вот посреди улицы, перебирая короткими ногами и широко разгоняя грязь, бежит — точно бочка катится — юродствующий чиновник Черноласкин, а
за ним шумной стаей молодых собачонок, с гиком и свистом, мчатся мальчишки, забегают вперёд и,
хватая грязь, швыряют ею в дряблые, дрожащие щёки чиновника, стараясь попасть в его затравленные, бессильно злые
глаза.
Что не было мне понятно — стало понятно теперь. Подняв
за подбородок ее упрямо прячущееся лицо, сам тягостно и нежно взволнованный этим детским порывом, я посмотрел в ее влажные, отчаянные
глаза, и у меня не
хватило духу отделаться шуткой.
— Круши! — взревел Фома, вскочив с дивана и
хватая Ежова
за плечи. Сверкающими
глазами он заглядывал в лицо Ежова, наклонясь к нему, и с тоской, с горестью почти застонал: — Э-эх! Николка… Милый, жаль мне тебя до смерти! Так жаль — сказать не могу!
Раиса медленно отодвинулась в сторону, Евсей видел маленькое, сухое тело хозяина, его живот вздувался и опадал, ноги дёргались, на сером лице судорожно кривились губы, он открывал и закрывал их, жадно
хватая воздух, и облизывал тонким языком, обнажая чёрную яму рта. Лоб и щёки, влажные от пота, блестели, маленькие
глаза теперь казались большими, глубокими и неотрывно следили
за Раисой.
Заметалась, завизжала Марья Степановна, бросилась к профессору,
хватая его
за руки и крича: «Убегайте, Владимир Ипатьич, убегайте!» Тот поднялся с винтящегося стула, выпрямился и, сложив палец крючочком, ответил, причем его
глаза на миг приобрели прежний остренький блеск, напомнивший прежнего вдохновенного Персикова.
Песок сверкал алмазными искрами, похрустывая под ногами людей, над головами их волновалось густое пение попов, сзади всех шёл, спотыкаясь и подпрыгивая, дурачок Антонушка; круглыми
глазами без бровей он смотрел под ноги себе, нагибался,
хватая тоненькие сучки с дороги, совал их
за пазуху и тоже пронзительно пел...
Бенни сконфузился: его
за это постыдили и завели с ним срамной разговор. Он ушел, со слезами на
глазах, в другую комнату, сел над столом и закрыл ладонями уши. К нему подошла вся компания и
хватила над ним...
Он широко открытыми
глазами, с испугом в них, смотрел на меня, и нижняя его губа странно дрожала. Компания не особенно охотно очистила мне место
за столом. Я сел рядом с Коноваловым, как раз в момент, когда он
хватил стакан пива пополам с водкой.
Тиунов по звуку понял, что Вавило далеко, на минутку остановился, отдышался и сошел с моста на песок слободы, — песок
хватал его
за ступни, тянул куда-то вниз, а тяжелая, густая тьма ночи давила
глаза.
Всё время её тусклые
глаза ошаривали стол, руки вытягивались
за вареньем и лепёшками; короткие, пухлые пальцы
хватали крепко.
Иногда, устав жевать, она тяжко вздыхала, закрыв
глаза, но тотчас же
хватала чашку, быстро глотала чай, и, обтерев губы салфеточкой с бахромою, рука её снова тянулась
за куском, отгоняя мух.
Теперь даже дальние деревья протягивали длинные ветви на его дорожку и
хватали его
за волосы, били по
глазам, по лицу.
Платонов (
хватает себя
за голову). О несчастный, жалкий! Боже мой! Проклятие моей богом оставленной голове! (Рыдает.) Прочь от людей, гадина! Несчастьем был я для людей, люди были для меня несчастьем! Прочь от людей! Бьют, бьют и никак не убьют! Под каждым стулом, под каждой щепкой сидит убийца, смотрит в
глаза и хочет убить! Бейте! (Бьет себя по груди.) Бейте, пока еще сам себя не убил! (Бежит к двери.) Не бейте меня по груди! Растерзали мою грудь! (Кричит.) Саша! Саша, ради бога! (Отворяет дверь.)
— Уповаю на Владычицу. Всего станет, матушка, — говорила Виринея. — Не изволь мутить себя заботами, всего при милости Божией
хватит. Слава Господу Богу, что поднял тебя… Теперь все ладнехонько у нас пойдет: ведь хозяюшкин
глаз, что твой алмаз. Хозяюшка в дому, что оладышек в меду: ступит — копейка, переступит — другая, а зачнет семенить, и рублем не покрыть.
За тобой, матушка, голодом не помрем.
Полисмен Уйрида начал довольно обстоятельный рассказ на не совсем правильном английском языке об обстоятельствах дела: о том, как русский матрос был пьян и пел «более чем громко» песни, — «а это было, господин судья, в воскресенье, когда христианину надлежит проводить время более прилично», — как он, по званию полисмена, просил русского матроса петь не так громко, но русский матрос не хотел понимать ни слов, ни жестов, и когда он взял его
за руку, надеясь, что русский матрос после этого подчинится распоряжению полиции, «этот человек, — указал полисмен пальцем на «человека», хлопавшего напротив
глазами и дивившегося всей этой странной обстановке, — этот человек без всякого с моей стороны вызова, что подтвердят и свидетели,
хватил меня два раза по лицу…
— Что мне миллион! — горячо воскликнул Петр Степаныч. — На что он мне? Теперь у меня у самого денег
за глаза — на жизнь
хватит, еще, пожалуй, останется. По ней изболело сердце, а не по деньгам, по ней по самой… Вам все ведь известно, Аграфена Петровна, — помните, что говорил я вам в Вихореве?
— То-то и есть, но нечего же и головы вешать. С азбуки нам уже начинать поздно, служба только на кусок хлеба дает, а люди на наших
глазах миллионы составляют; и дураков, надо уповать, еще и на наш век
хватит. Бабы-то наши вон раньше нас
за ум взялись, и посмотри-ко ты, например, теперь на Бодростину… Та ли это Бодростина, что была Глаша Акатова, которая, в дни нашей глупости, с нами ради принципа питалась снятым молоком? Нет! это не та!
— Разреши мне, Танасио, разреши мне ответить им тем же. Неужели же оставить не отомщенной смерть этого храбреца? — горячо заметил юноша,
хватая за руку старшего брата. Он был взволнован и весь трясся, как в лихорадке. Черные
глаза его так и горели, так и сверкали в темноте.
Отовсюду снизу тянулись руки, и пальцы на них судорожно сокращались,
хватая все, и кто попадал в эту западню, тот уже не мог выбраться назад: сотни пальцев, крепких и слепых, как клешни, сжимали ноги, цеплялись
за одежду, валили человека на себя, вонзались в
глаза и душили.
Помните, хохол… он что-то нашалил и много вытерпел; и он тут вдруг выпил вина и
хватил за ужином такой экспромт, что никто не знал, куда деть
глаза.
Она хочет что-то сказать, но колеблется. Но вот по лицу ее я вижу, что она решилась. Сверкнув
глазами, с опухшим носом, она
хватает меня
за руку и говорит быстро...
Надежда Филипповна ослабела и не могла даже снять с себя шляпу. Точно ей дали дурману, она бессмысленно поводила
глазами и судорожно
хватала мать
за руки.
— Вот и неправда, княжна-голубушка; таких парней не много увидишь: рост, что у твоего батюшки, чуть не сажень,
глаза голубые, волосы кольцом вьются, походочка с развальцем, голос тихий, да приятный, так
за сердце и
хватает… Я так смекаю, что он не простого рода, а боярского, да и на дворе почти все то же гуторят…
— Коли наглости у ней
хватит вернуться в дом, так она скорей язык проглотит, чем проболтается, свою же шкуру жалеючи. Да навряд она вернулася: сбежала, чай, и
глаз на двор показать не осмелится; знает кошка, чье мясо съела, чует, что не миновать ей
за такое дело конюшни княжеской, а что до князя не дойдет воровство ее, того ей и на мысль не придет, окаянной!
Минкина выхватила из рук Паши щипцы, разорвала ей рубашку и калеными щипцами начала
хватать за голую грудь бедной девушки. Щипцы шипели и дымились, а нежная кожа лепестками оставалась на щипцах. Паша задрожала всем телом и глухо застонала; в
глазах ее заблестел какой-то фосфорический свет, и она опрометью бросилась вон из комнаты.
Вы послушали его четверть часа и хотите раскланяться, но он
хватает вас
за рукав и просит дослушать. Он кричит, горячится, брызжет вам в лицо, тычет пальцами в ваш нос, цитирует целиком газетные передовицы, вскакивает, садится… Вы слушаете, чувствуете, как тянутся длинные минуты, и, из боязни уснуть, таращите
глаза… От обалдения у вас начинают чесаться мозги… Баттенберг, Муткуров, Стамбулов, Англия, Египет мелкими чёртиками прыгают у вас перед
глазами…
«Он-те выучит… — думал он про себя о Кудиныче, — он-те проберет, порет, говорят, страсть, поди искры из
глаз посыпятся… На него не установишься своими зелеными буркалами, его не укусишь, как намеднись меня
хватала за руку…»
Ежели жить толком, аккуратно, то пятнадцати
хватит за глаза.
Она это сказала таким жалобным, молящим голосом, что у Борьки опустилась рука. Он нахмурился и стал играть с Цыганом. И очень этим увлекся: теребил Цыгана
за уши. Цыган игриво рычал и небольно
хватал его зубами
за руки. Лицо Борьки было холодное,
глаза смотрели враждебно.