Неточные совпадения
— Он
был очень болен после того свидания с матерью, которое мы не пре-ду-смотрели, — сказал Алексей Александрович. — Мы боялись даже
за его жизнь. Но разумное лечение и морские купанья летом исправили его здоровье, и теперь я по совету доктора отдал его в школу. Действительно, влияние товарищей оказало на него хорошее действие, и он совершенно
здоров и учится хорошо.
— Позвольте мне вам заметить, что это предубеждение. Я полагаю даже, что курить трубку гораздо здоровее, нежели нюхать табак. В нашем полку
был поручик, прекраснейший и образованнейший человек, который не выпускал изо рта трубки не только
за столом, но даже, с позволения сказать, во всех прочих местах. И вот ему теперь уже сорок с лишком лет, но, благодаря Бога, до сих пор так
здоров, как нельзя лучше.
Он мгновенно стал
здоров, весел, побежал в дом, попросил
есть, наговорил бабушке с три короба, рассмешил пять раз Марфеньку и обрадовал бабушку, наевшись
за три дня.
— Из простонародья женский пол и теперь тут, вон там, лежат у галерейки, ждут. А для высших дамских лиц пристроены здесь же на галерее, но вне ограды, две комнатки, вот эти самые окна, и старец выходит к ним внутренним ходом, когда
здоров, то
есть все же
за ограду. Вот и теперь одна барыня, помещица харьковская, госпожа Хохлакова, дожидается со своею расслабленною дочерью. Вероятно, обещал к ним выйти, хотя в последние времена столь расслабел, что и к народу едва появляется.
Замечательно, что среди общих симпатий, которые стяжал к себе Половников, один отец относился к нему не только равнодушно, но почти гадливо. Случайно встречаясь с ним, Федос обыкновенно подходил к нему «к ручке», но отец проворно прятал руки
за спину и холодно произносил: «Ну,
будь здоров! проходи, проходи!» Заочно он называл его не иначе как «кобылятником», уверял, что он поганый, потому что сырое кобылье мясо жрет, и нетерпеливо спрашивал матушку...
Я
был крепок,
здоров, все мне давалось легко, но инстинктивно я чувствовал, что душа моя запуталась в каких-то бездорожьях, в погоне
за призраками и фантазиями.
Много бы хотелось с тобой болтать, но еще
есть другие ответы к почте. Прощай, любезный друг. Ставь номера на письмах, пока не
будем в одном номере. Право, тоска, когда не все получаешь, чего хочется. Крепко обнимаю тебя. Найди смысл, если
есть пропуски в моей рукописи. Не перечитываю —
за меня кто-нибудь ее прочтет, пока до тебя дойдет.
Будь здоров и душой и телом…
— Скажи, боярин, — спросил он, — кто этот высокий кудрявый, лет тридцати, с черными глазами? Вот уж он четвертый кубок осушил, один
за другим, да еще какие кубки!
Здоров он
пить, нечего сказать, только вино ему будто не на радость. Смотри, как он нахмурился, а глаза-то горят словно молонья. Да что он, с ума сошел? Смотри, как скатерть поясом порет!
Кабы Вяземский
был здоров, то скрыть от него боярыню
было б ой как опасно, а выдать ее куда как выгодно! Но Вяземский оправится ль, нет ли, еще бог весть! А Морозов не оставит услуги без награды. Да и Серебряный-то, видно, любит не на шутку боярыню, коль порубил
за нее князя. Стало
быть, думал мельник, Вяземский меня теперь не обидит, а Серебряный и Морозов, каждый скажет мне спасибо, коль я выручу боярыню.
— Да и
выпью, чего кричишь! С праздником, Степан Дорофеич! — вежливо и с легким поклоном обратился он, держа чашку в руках, к Степке, которого еще
за полминуты обзывал подлецом. —
Будь здоров на сто годов, а что жил, не в зачет! — Он
выпил, крякнул и утерся. — Прежде, братцы, я много вина подымал, — заметил он с серьезною важностью, обращаясь как будто ко всем и ни к кому в особенности, — а теперь уж, знать, лета мои подходят. Благодарствую, Степан Дорофеич.
На ту пору нянюшка Федора стояла также на крыльце, заметила старуху и доложила о ней боярыне; нищую подозвали, и когда боярыня, вынув из кармана целый алтын, подала ей и сказала: «Молись
за здравие именинника!» — то старушка, взглянув пристально на боярыню и помолчав несколько времени, промолвила: «Ох ты, моя родимая! здоров-то он
будет, да уцелеет ли его головушка?..» — «Как так?» — спросила боярыня, побледнев как смерть.
—
Здоров, братец! — отвечал Ижорской, — что ему делается?.. Постой-ка?.. Слышишь?.. Никак тяфкнула?.. Нет, нет!.. Он
будет сюда с нашими барынями… Чудак!.. поверишь ли? не могу его уговорить поохотиться со мною!.. Бродит пешком да ездит верхом по своим полям, как будто бы некому, кроме его, присмотреть
за работою; а уж читает, читает!..
Когда он
был здоров, его постоянно можно
было видеть с каким-нибудь ребенком из труппы;
за неимением такого, он возился с собакой, обезьяной, птицей и т. д.; привязанность его рождалась всегда как-то вдруг, но чрезвычайно сильно. Он всегда отдавался ей тем упорнее, чем делался молчаливее с товарищами, начинал избегать с ними встреч и становился все более и более сумрачным.
— Не все то правда, что говорили римляне или греки. Повышенное настроение, возбуждение, экстаз — все то, что отличает пророков, поэтов, мучеников
за идею от обыкновенных людей, противно животной стороне человека, то
есть его физическому здоровью. Повторяю: если хочешь
быть здоров и нормален, иди в стадо.
В эпоху предпринятого мною рассказа у девицы Замшевой постояльцами
были: какой-то малоросс, человек еще молодой, который первоначально всякий день куда-то уходил, но вот уже другой месяц сидел все или, точнее сказать, лежал дома, хотя и
был совершенно
здоров,
за что Татьяной Ивановной и прозван
был сибаритом; другие постояльцы: музыкант, старый помещик, две неопределенные личности, танцевальный учитель, с полгода болевший какою-то хроническою болезнью, и, наконец, молодой помещик Хозаров.
Я
был здоров, мне семнадцать лет, я грамотен и — работать на этого жирного пьяницу
за гривенник в день! Но — зима не шутит, делать
было нечего; скрепя сердце я сказал...
— Муж ваш, сударыня,
здоров, вы тоже; все обстоит благополучно, поэтому они
будут играть, а вы
будете любоваться. Мне очень совестно, что вы не пожаловали на нашу первую репетицию. Я, в моих хлопотах, совершенно забыл послать
за вами экипаж; но вперед этого уж не
будет.
—
Есть будем — это хорошо. Вот я ему компот из чернослива закажу —
ешь, брат,
здоров будешь. А что
за Луга? город, что ли?
Сначала в карауле все шло хорошо: посты распределены, люди расставлены, и все обстояло в совершенном порядке. Государь Николай Павлович
был здоров, ездил вечером кататься, возвратился домой и лег в постель. Уснул и дворец. Наступила самая спокойная ночь. В кордегардии тишина. Капитан Миллер приколол булавками свой белый носовой платок к высокой и всегда традиционно засаленной сафьянной спинке офицерского кресла и сел коротать время
за книгой.
Покончили лесовики с чаем; графинчик всероссийского целиком остался
за дядей Елистратом.
Здоров был на питье — каким сел, таким и встал: хоть в одном бы глазе.
Мудрец говорил: благодарю бога
за то, что он сделал всё нужное легким, а всё ненужное трудным. Это особенно верно в пище. Та пища, которая нужна человеку для того, чтобы он
был здоров и способен работать, проста и дешева: хлеб, плоды, коренья, вода. Всё это везде
есть. Трудно только делать всякие хитрые кушанья, вроде мороженого летом и т. п.
— Чем раньше
будете за мною посылать, тем лучше, — сказал я. — Ведь это такая болезнь: захватишь в начале, — пустяками отделаешься. А у вас как? «Пройдет» да «пройдет», а как уж плохо дело, так
за доктором. После обеда схватило, сейчас бы и послали. Давно бы
здоров был.
— Да вы, батенька, знаете ли, что такое земская служба? — говорил он, сердито сверкая на меня глазами. — Туда идти, так прежде всего здоровьем нужно запастись бычачьим: промок под дождем, попал в полынью, — выбирайся да поезжай дальше: ничего! Ветром обдует и обсушит, на постоялом дворе
выпьешь водочки, — и опять
здоров. А вы посмотрите на себя, что у вас
за грудь: выдуете ли вы хоть две-то тысячи в спирометр? Ваше дело — клиника, лаборатория. Поедете, — в первый же год чахотку наживете.
Ударить его чем ни попало сзади по мозжечку так, чтобы психиатр сам попал в сумасшедший дом… Что ему
за это
будет? Он — невменяем; иначе зачем же его держать здесь? Ну, подержат в секрете, и все обойдется; просидит он лишний год, зато никто уже не
будет сомневаться,
здоров он или болен… Это лучше, чем подбить другого, хоть бы того же Капитона. И тому новый доктор не нравился.
«Надеюсь, это
будет ему уроком… Несчастному еще сидеть три дня… Ну, да ничего… Упал — больно, встал —
здоров… Чутье, однако, не обмануло меня, Сиротинин не виновен… То-то обрадуется его невеста, эта милая девушка», — думал между тем судебный следователь, когда
за Алфимовым захлопнулась дверь его камеры.
Приезжая к себе с рассветом дня, утомленный, разбитый, Волгин не чувствовал, как слуга раздевал его и укладывал в постель. Только во сне все еще мерещились ему огненные и томные глазки, тоненькие и толстенькие губки, и отдавался в ушах его звук сладких речей. На другой день встанет свеж,
здоров, весел, и опять
за те же упражнения. Мудрено ль? Он
был так молод, не знал
за собой горя и не видал его перед собой.
От роду Перегуду
было лет
за шестьдесят; он
был «очень
здоров», крепкого сложения, «присадковатой фигуры» и «круглого лица», «як дубра каунка», то
есть арбуз.
Буфетчик дрожит и путается языком, но рассказал, что камердинер, проводивши генерала, совсем
был здоров и ходил на рыбный садок, себе рыбу купил, а потом пошел к графу Шереметеву к второму регента помощнику спевку слушать, а оттуда на возврате встретил приходимую бедную крошку, и принял ее, и с нею при открытом окне чай
пил, а когда пошел ее провожать, то вдруг стал себя руками
за живот брать, а дворники его тут же подхватили под руки, а городовой засвиристел — и увезли.
Так как Баранщиков
был еще не стар и притом
здоров, то магистрат рассудил, что ему не для чего болтаться без дела, и постановил — «взять Баранщикова и
за неуплату остальных 305 рублей (185 долговых и 120 гильдейных) отослать его в казенную работу на соляные варницы в г. Балахну по 24 рубля на год».