Неточные совпадения
Левин шел
за ним и часто думал, что он непременно упадет, поднимаясь с косою на такой крутой
бугор, куда и без косы трудно влезть; но он взлезал и делал что надо.
И живая женщина
за столом у самовара тоже была на всю жизнь сыта: ее большое, разъевшееся тело помещалось на стуле монументально крепко, непрерывно шевелились малиновые губы, вздувались сафьяновые щеки пурпурного цвета, колыхался двойной подбородок и
бугор груди.
Вдруг на опушке леса из-за небольшого
бугра показался огромным мухомором красный зонтик, какого не было у Лидии и Алины, затем под зонтиком Клим увидел узкую спину женщины в желтой кофте и обнаженную, с растрепанными волосами, острую голову Лютова.
Что я было принял
за рощу, оказалось темным и круглым
бугром.
Пешком подойти к ней не возможно, а, если местность будет благоприятна, как-нибудь подползти оврагом, подкрасться из-за
бугра, нежатого хлеба или стога сена.
Исключение насчет «на чай» прислуге он делал только
за этим почетным столом, чтоб не отставать от других. Здесь каждый платил
за себя, а Савва Морозов любил шиковать и наливал соседей шампанским. От него в этом не отставал и Савва Мамонтов. Мне как-то пришлось сидеть между ними. Я слушал с интересом рассказ Мамонтова о его Северном павильоне справа, а слева — Савва Морозов все подливал и подливал мне «Ау», так как
Бугров сидел с ним рядом и его угощал Морозов.
Как-то
Бугров, вскоре после обеда Витте, сидел
за почетным столом и посасывал по капельке «Аи». Он другого шампанского не признавал, а «Аи» называл «Ау» и вывел отсюда глагол: «аукнуть».
Савву Морозова
Бугров здорово недолюбливал
за его либеральные речи и как-то выразился среди друзей на своеобразном языке по поводу его высшего образования...
Внизу, под винтом, вода кипела белыми, как вспененное молоко,
буграми, и далеко
за пароходом среди ровной широкой синевы тянулась, чуть змеясь, узкая зеленая гладкая дорожка, изборожденная, как мрамор, пенными, белыми причудливыми струйками.
Еще не все уснуло, со слободы доносятся всплески смеха, обрывки песен. На
буграх, в железнодорожном карьере, где берут песок, или где-то в деревне Катызовке верещит, захлебываясь, гармоника,
за оградою идет всегда пьяный кузнец Мячов и поет — я узнаю его по песне...
Гулял он с Воеводиной
за слободою, на
буграх, — она ему по плечо и толстовата, глаза у ней навыкат, добрые.
Хорунжий выслушал его, и урядник согласился. Воз сена был привезен, и казаки, укрываясь им, принялись выдвигать на себе сено. Оленин взъехал на
бугор, с которого ему было всё видно. Воз сена двигался; казаки жались
за ним. Казаки двигались; чеченцы, — их было девять человек, — сидели рядом, колено с коленом, и не стреляли.
Из-за
бугра увидал он шагах в двухстах шапки и ружья. Вдруг показался дымок оттуда, свистнула еще пулька. Абреки сидели под горой в болоте. Оленина поразило место, в котором они сидели. Место было такое же, как и вся степь, но тем, что абреки сидели в этом месте, оно как будто вдруг отделилось от всего остального и ознаменовалось чем-то. Оно ему показалось даже именно тем самым местом, в котором должны были сидеть абреки. Лукашка вернулся к лошади, и Оленин пошел
за ним.
Проехав еще несколько шагов, они увидали Гурку, сидевшего
за песчаным
бугром и заряжавшего ружье. Гурка от скуки перестреливался с абреками, сидевшими
за другим песчаным
бугром. Пулька просвистела оттуда.
— Ах ты, безмятежный, пострел ты этакой! — тянул он жалобным своим голосом. — Совести в тебе нет, разбойник!.. Вишь, как избаловался, и страху нет никакого!.. Эк его носит куда! — продолжал он, приостанавливаясь и следя даже с каким-то любопытством
за ребенком, который бойко перепрыгивал с одного
бугра на другой. — Вона! Вона! Вона!.. О-х, шустер! Куда шустер! Того и смотри, провалится еще, окаянный, в яму — и не вытащишь… Я тебя! О-о, погоди, погоди, постой, придем на место, я тебя! Все тогда припомню!
Больше мальчики не сказали друг другу ни слова. Помолчав еще немного и не отрывая глаз от Егорушки, таинственный Тит задрал вверх одну ногу, нащупал пяткой точку опоры и взобрался на камень; отсюда он, пятясь назад и глядя в упор на Егорушку, точно боясь, чтобы тот не ударил его сзади, поднялся на следующий камень и так поднимался до тех пор, пока совсем не исчез
за верхушкой
бугра.
Аристарх. Вот теперь расставим людей. Вы двое на
бугор, вы двое к мосту, да хоронитесь хорошенько
за кусты, — на проселок не надо, там только крестьяне да богомольцы ходят. Вы, коли увидите прохожего или проезжего, так сначала пропусти его мимо себя, а потом и свистни. А вы, остальные, тут неподалеку в кусты садитесь. Только сидеть не шуметь, песен не петь, в орлянку не играть, на кулачки не биться. Свистну, так выходите. (Подходит к Хлынову).
Он метался по комнате, задевая
за стол, стулья, бормотал и надувал щёки, его маленькое лицо с розовыми щеками становилось похоже на пузырь, незаметные глаза исчезали, красненький нос прятался меж
буграми щёк. Скорбящий голос, понурая фигура, безнадёжные слова его — всё это вызывало у Климкова досаду, он недружелюбно заметил...
Стоя на самом носу, который то взлетал на пенистые
бугры широких волн, то стремительно падал в гладкие водяные зеленые ямы, Ваня размеренными движениями рук и спины выбирал из моря перемет. Пять белужонков, попавшихся с самого начала, почти один
за другим, уже лежали неподвижно на дне баркаса, но потом ловля пошла хуже: сто или полтораста крючков подряд оказались пустыми, с нетронутой наживкой.
Я пошел к хозяину: он только что проснулся, толстое лицо было измято и серо, мокрые волосы гладко прилизаны к
буграм неправильного черепа; он сидел
за столом, широко расставив ноги, длинная розовая рубаха натянулась на коленях, и в ней, как в люльке, лежал дымчатый кот.
За рекою, на жёлтых
буграх песка, вытянулся ряд тёмных изб, ослепительно горели на солнце стёкла окон,
за селом поднималось зелёное облако леса. По эту сторону, на берегу, около маленького челнока возился мужик.
Из-за гряды песчаных
бугров, слева от них, появилась луна, обливая море серебряным блеском. Большая, кроткая, она медленно плыла вверх по голубому своду неба, яркий блеск звезд бледнел и таял в ее ровном, мечтательном свете.
— Мы-ста! Милый, ты ученый — вспомни, где Разин основался? У нас!
За него, Степана Тимофеича, сколько нас было повешено-побито, тысячи! Пугачёво дело тоже не миновало нас: вон они, наших бойцов могилки, гляди, вон на бугре-то! Долгорукий князь тьму нашего народа замучил, перебил, в реку покидал!
— Тот Стуколов где-то неподалеку от Красноярского скита искал обманное золото и в том обмане заодно был с епископом. Потому Патап Максимыч и думает, что епископ и по фальшивым деньгам не без участия… Сердитует очень на них… «Пускай бы, говорит, обоих по одному канату
за Уральские
бугры послали, пускай бы там настоящее государево золото, а не обманное копали…» А игумна Патап Максимыч жалеет и так полагает, что попал он безвинно.
Бугров схватил ее
за локоть, потряс и шнырнул ее, как резиновый мячик, к окну.
Но
Бугров пришел не
за Лизой.
Бугров держал Лизу
за талию и говорил ей...
Бугров крепче ухватился
за оконные занавески… Ему было стыдно… На душе было подло, глупо, но зато какие красивые, блестящие надежды закопошились между его стучащими висками! Он богат!
И
Бугров дернул
за ухо Мишутку.
И, нагнувшись к Лизе,
Бугров прошептал, однако, так громко, что
за несколько сажен было слышно...
Что ее не вернули назад, в этом Игорь был убежден, но он не мог поручиться
за то, что девушка не лежит мертвая среди кочек и
бугров огромного пустыря.
A золотисто-гнедой конь все приближался к ним, красиво лавируя между
буграми поля… Вот он занес ногу чуть ли не над самой головой Милицы и прошел мимо неё так близко, что задел тот самый холмик,
за которым ни живы, ни мертвы лежали они оба.
За ним промелькнуло еще несколько конских ног, и венгерские гусары медленно, шаг
за шагом, проехали мимо, продолжая дымить зловонными сигарами и о чем-то оживленно болтать между собой.
Больше того, Милице кажется, что и он заметил ее и Игоря, притаившихся
за крошечным холмиком, позади целого ряда
бугров и кочек.
Всю ночь, пользуясь темнотой, шли они, пробираясь лесной дорогой к позициям уже нащупанного врага. Дошли почти до самой опушки. Лес поредел,
за ним потянулось все в кочках и небольших холмиках-буграх огромное поле. По ту сторону этого широкого пустыря, уходя своей стрельчатой верхушкой, подернутой дымкой дождевого тумана, высился белый далекий костел. К нему жались со всех сторон, как дети к матери, домишки-избы небольшого галицийского селения.
Бугор,
за которым прячется солнце, две вербы, зеленые берега, небо — всё это вместе с Сашей и с Зиночкой отражается в пруде.
Я долго сегодня бродил
за городом. Небо сияло. Горячие лучи грызли почерневшие, хрящеватые
бугры снега в отрогах лощин, и неуловимый зеленый отблеск лежал на блеклых лугах. Я ходил, дышал, перепрыгивая через бурлящие ручьи. Вольный воздух обвевал лицо. Лучи сквозь пригретую одежду пробирались к коже, все тело напитывалось ликующим, звенящим светом… Как хорошо! Как хорошо!
Чтобы скорее овладеть замком, Шереметев, так же как и при осаде Азова, рычагом тысячей рук передвинул издалека земляной вал,
за которым укрывались осаждавшие; взгромоздил
бугры на
бугры, засыпал ими берег в уровень замка и, с высоты громя твердыни, требовал покорности.
Поприща [Тогда считали расстояние поприщами, полагая в каждом сто двадцать шагов.]
за два от деревни, в мелкорослом, тщедушном бору, на песчаных
буграх, то смело вдающихся языком в воды Чудского озера, то уступающих этим водам и образующих для них залив, а для рыбачьих лодок безопасную пристань, стояло сотни две гробов, новеньких, только что из-под топора.
Борис Иванович Сабиров, гражданский инженер, молодой человек лет двадцати двух, красивый шатен, с выразительным лицом, один из первых прибыл
за «
бугры», то есть
за Уральские горы, на разведку сибирской железнодорожной линии. Сабирову это было, впрочем, нетрудно, так как он только что недавно, по окончании курса, был назначен на какое-то место при екатеринбургско-тюменской железной дороге, этой «паровой черепахе», как называют ее местные остряки, и уже оттуда командирован далее в Восточную Сибирь.
Прямо против батареи, на горизонте противоположного
бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, бо́льшая часть находилась в самой деревне и
за горою.
Схоронили его
за Москвой-рекой,
На чистом поле промеж трех дорог:
Промеж тульской, рязанской, владимирской,
И
бугор земли сырой тут насыпали,
И кленовый крест тут поставили.
И гуляют шумят ветры буйные
Над его безымянной могилкою.
И проходят мимо люди добрые:
Пройдет стар человек — перекрестится,
Пройдет молодец — приосанится,
Пройдет девица — пригорюнится,
А пройдут гусляры — споют песенку.