Неточные совпадения
Мне было стыдно. Я отвернулся и сказал ему: «Поди вон, Савельич; я
чаю не хочу». Но Савельича мудрено было унять, когда, бывало, примется за проповедь. «Вот видишь ли, Петр Андреич, каково подгуливать. И головке-то тяжело, и кушать-то не
хочется. Человек пьющий ни на что не годен… Выпей-ка огуречного рассолу с медом, а всего бы лучше опохмелиться полстаканчиком настойки. Не прикажешь ли?»
— Извините, если я помешал, — начал Павел Петрович, не глядя на нее, — мне
хотелось только попросить вас… сегодня, кажется, в город посылают… велите купить для меня зеленого
чаю.
Возвратясь в столовую, Клим уныло подошел к окну. В красноватом небе летала стая галок. На улице — пусто. Пробежал студент с винтовкой в руке. Кошка вылезла из подворотни. Белая с черным. Самгин сел к столу, налил стакан
чаю. Где-то внутри себя, очень глубоко, он ощущал как бы опухоль: не болезненная, но тяжелая, она росла. Вскрывать ее словами — не
хотелось.
Клим спросил еще стакан
чаю, пить ему не
хотелось, но он хотел знать, кого дожидается эта дама? Подняв вуаль на лоб, она писала что-то в маленькой книжке, Самгин наблюдал за нею и думал...
«Ждать до двух — семь часов», — сердито сосчитал Самгин. Было еще темно, когда он встал и начал мыться, одеваться; он старался делать все не спеша и ловил себя на том, что торопится. Это очень раздражало. Потом раздражал
чай, слишком горячий, и была еще одна, главная причина всех раздражений: назвать ее не
хотелось, но когда он обварил себе палец кипятком, то невольно и озлобленно подумал...
Пушки стреляли не часто, не торопясь и, должно быть, в разных концах города. Паузы между выстрелами были тягостнее самих выстрелов, и
хотелось, чтоб стреляли чаще, непрерывней, не мучили бы людей, которые ждут конца. Самгин, уставая, садился к столу, пил
чай, неприятно теплый, ходил по комнате, потом снова вставал на дежурство у окна. Как-то вдруг в комнату точно с потолка упала Любаша Сомова, и тревожно, возмущенно зазвучал ее голос, посыпались путаные слова...
— Ах, бабушка, как мне всего
хочется! — говорила Вера, ласкаясь, как кошка, около бабушки, — и
чаю, и супу, и жаркого, и вина. И Ивану Иванычу тоже. Скорее, милая бабушка!
Вы с морозу, вам
хочется выпить рюмку вина, бутылка и вино составляют одну ледяную глыбу: поставьте к огню — она лопнет, а в обыкновенной комнатной температуре не растает и в час;
захочется напиться
чаю — это короче всего, хотя хлеб тоже обращается в камень, но он отходит скорее всего; но вынимать одно что-нибудь, то есть
чай — сахар, нельзя: на морозе нет средства разбирать, что взять, надо тащить все: и вот опять возни на целый час — собирать все!
«Ах! — слышатся восклицания, — скоро ли вырвемся отсюда!» Пить
хочется — а чего? вода теплая, отзывается
чаем.
— А что, старик, скажи правду, тебе,
чай,
хочется на родине-то побывать?
Вечером мы ходили в баню. За время путешествия я так сжился с казаками, что мне не
хотелось от них отделяться. После бани мы все вместе пили
чай. Это было в последний раз. Вскоре пришел поезд, и мы разошлись по вагонам.
Наконец все успокоились. После
чаю стрелки стали уговариваться, по скольку часов они будут караулить ночью. Я отдохнул хорошо, спать мне не
хотелось и потому предложил им ложиться, а сам решил заняться дневником.
Нет, хоть и думается все это же, но думаются еще четыре слова, такие маленькие четыре слова: «он не хочет этого», и все больше и больше думаются эти четыре маленькие слова, и вот уж солнце заходит, а все думается прежнее и эти четыре маленькие слова; и вдруг перед самым тем временем, как опять входит неотвязная Маша и требует, чтобы Вера Павловна пила
чай — перед самым этим временем, из этих четырех маленьких слов вырастают пять других маленьких слов: «и мне не
хочется этого».
Одним утром Матвей взошел ко мне в спальню с вестью, что старик Р. «приказал долго жить». Мной овладело какое-то странное чувство при этой вести, я повернулся на другой бок и не торопился одеваться, мне не
хотелось видеть мертвеца. Взошел Витберг, совсем готовый. «Как? — говорил он, — вы еще в постеле! разве вы не слыхали, что случилось?
чай, бедная Р. одна, пойдемте проведать, одевайтесь скорее». Я оделся — мы пошли.
— С неделю тому назад Ротшильд мне говорил, что Киселев дурно обо мне отзывался. Вероятно, петербургскому правительству
хочется замять дело, чтоб о нем не говорили;
чай, посол попросил по дружбе выслать меня вон.
Хотелось поскорей светлой комнаты,
чаю, покоя.
Бабушка хотела напоить нас
чаем с густыми жирными сливками и сдобными кренделями, чего, конечно, нам
хотелось; но мать сказала, что она сливок и жирного нам не дает и что мы
чай пьем постный, а вместо сдобных кренделей просила дать обыкновенного белого хлеба.
Станция была тускло освещена. В зале первого класса господствовала еще пустота; за стойкой, при мерцании одинокой свечи, буфетчик дышал в стаканы и перетирал их грязным полотенцем. Даже мой приход не смутил его в этом наивном занятии. Казалось, он говорил: вот я в стакан дышу, а коли
захочется, так и плюну, а ты будешь
чай из него пить… дуррак!
Аграфена Кондратьевна. Что ж, недаром же закуска-то приготовлена — вот и закусим. А уж тебе,
чай, Устинья Наумовна, давно водочки
хочется?
Я задумался. Обыкновенно я пью
чай, но нынче все так было необыкновенно, что
захотелось и тут отличиться. Дай-ко, думаю, кофейку хвачу!
— Так мы завтра ранехонько к обеденке сходим, да кстати и панихидку по новопреставльшейся рабе Божией Любви отслужим… Так прощай покуда! Кушай-ка чай-то, а ежели закусочки
захочется с дорожки, и закусочки подать вели. А в обед опять увидимся. Поговорим, побеседуем; коли нужно что — распорядимся, а не нужно — и так посидим!
— Чай-то еще бабенькин, — первый начал разговор Федулыч, — от покойницы на донышке остался. Порфирий Владимирыч и шкатулочку собрались было увезти, да я не согласился. Может быть, барышни, говорю, приедут, так чайку испить
захочется, покуда своим разживутся. Ну, ничего! еще пошутил: ты, говорит, старый плут, сам выпьешь! смотри, говорит, шкатулочку-то после в Головлево доставь! Гляди, завтра же за нею пришлет!
— Поесть
захотелось? да ведь прежде,
чай, выпить надо!
— Ишь, дома лаптем щи хлебал, а здесь
чай узнал; господского питья
захотелось, — проговорил мрачный арестант.
Мне было жалко ее, неловко перед нею и
хотелось спросить — где же ее дочь? А она, выпив водки и горячего
чаю, заговорила бойко, грубо, как все женщины этой улицы; но когда я спросил ее о дочери, сразу отрезвев, она крикнула...
Коковкина угощала Передонова, но он отказался. Ему
хотелось, чтобы они поскорее кончили пить
чай и чтобы ему побыть одному с гимназистом. Выпили
чай, перешли в Сашину комнату, а Коковкина не оставляла их и разговаривала без конца. Передонов угрюмо смотрел на Сашу, а тот застенчиво молчал.
— Не
хочется мне домой, я бы лучше посидела у вас,
чаю хочется и просто так — у вас хорошо, тихо, чисто! А то, право, устала я сегодня, даже кости болят!
— Живем, сударь. Только, надо сказать, житье наше такое: и жить-то бы не надо, да и умирать не
хочется. Не разберешь. А тоже вот хоть бы и я: такое ли прежде мое житье было! Дом-то полная чаша была, хоть кто приходи — не стыдно! И мы в гости — и к нам гости! Ну, а теперь — не прогневайся! Один день с квасом, а другой и так всухомятку поедим. Ну, а вы, сударь,
чай, много суммы-то получаете?
Захотелось дедушке умыться студеной водою и потом напиться
чаю.
Старику
захотелось поранее накушаться
чаю, разумеется в тени подле крылечка, и невестка получила исключительное право разливать вечерний
чай.
— Вот еще боярыня какая! а тебе бы,
чай,
хотелось, лежа на боку, сделаться колдуньей? Ну, если успеешь, подкинь соломки, да смотри, чтоб никому не в примету.
— И теплее, боярин; а здесь так ветром насквозь и прохватывает. Ну, Юрий Дмитрич, — продолжал Алексей, радуясь, что господин его начал с ним разговаривать, — лихо же ты отделал этого похвальбишку поляка! Вот что называется — угостить по-русски!
Чай, ему недели две есть не
захочется. Однако ж, боярин, как мы выезжали из деревни, так в уши мне наносило что-то неладное, и не будь я Алексей Бурнаш, если теперь вся деревушка не набита конными поляками.
Сказать «дай» или «принеси» ему трудно; когда ему
хочется есть, он нерешительно покашливает и говорит кухарке: «Как бы мне
чаю…», или: «Как бы мне пообедать».
Старые что малые,
хочется, чтобы пожалел кто, а старых-то никому не жалко. (Целует Серебрякова в плечо.) Пойдем, батюшка, в постель… Пойдем, светик… Я тебя липовым
чаем напою, ножки твои согрею… Богу за тебя помолюсь…
Она по-прежнему приходила ко мне по утрам пить кофе, но мы уже не обедали вместе; ей, как она говорила, не
хотелось есть, и питалась она только кофе,
чаем и разными пустяками вроде апельсинов и карамели.
— Ничего я… Умывайся да иди в сад, — велел я туда самовар подать… На утреннем-то холодке и попьем
чаю… Очень мне
чаю хочется, густого, горячего…
— Вот хорошо, что приехал! А то я одна сижу… скучно, идти никуда не
хочется…
Чай будешь пить?
— Ну, что же, расскажите, если
хочется… Да вы бы сняли пальто… Может быть,
чаю вам дать? Холодно!
…В тесной и тёмной комнате пили
чай, лысый хохотал и вскрикивал так, что на столе звенела посуда. Было душно, крепко пахло горячим хлебом. Евсею
хотелось спать, и он всё поглядывал в угол, где за грязным пологом стояла широкая кровать со множеством подушек. Летало много больших, чёрных мух, они стукались в лоб, ползали по лицу, досадно щекотали вспотевшую кожу. Евсей стеснялся отгонять их.
Хотелось есть, но, не зная — имеет ли право спросить себе
чаю и хлеба, он сидел, неподвижный, точно камень, до поры, пока не услыхал стук в стену.
Он снова забормотал, считая карты, а Евсей, бесшумно наливая
чай, старался овладеть странными впечатлениями дня и не мог, чувствуя себя больным. Его знобило, руки дрожали,
хотелось лечь в угол, закрыть глаза и лежать так долго, неподвижно. В голове бессвязно повторялись чужие слова.
— От свинцу, от работы. Сперва завалы делаются, пишши никакой не
захочется, потом человек ослабнет, а там положили в больницу, и умер. Вот я теперь ничего не ем, только
чаем и живу, да водки когда выпью при получке…
— Где уж мне этакой чести дождаться!.. Я во всю жизнь, может быть, не увижу его!.. И в подворотню свою,
чай, заглянуть теперь не пустят меня! — отвечала Елизавета Петровна, и ей нестерпимо
захотелось хоть бы одним глазком взглянуть на внука.
— Не беспокойся, — промолвила Александра Павловна, — все будет сделано. Вот я тебе
чаю и сахару принесла. Если
захочется, выпей… Ведь самовар у вас есть? — прибавила она, взглянув на старика.
Подали
чай. Разговор стал более общим, но уже по одной внезапности, с которой все замолкали, лишь только Рудин раскрывал рот, можно было судить о силе произведенного им впечатления. Дарье Михайловне вдруг
захотелось подразнить Пигасова. Она подошла к нему и вполголоса проговорила: «Что же вы молчите и только улыбаетесь язвительно? Попытайтесь-ка, схватитесь с ним опять», — и, не дождавшись его ответа, подозвала рукою Рудина.
Мне делалось жаль старика и
хотелось крикнуть: «Николай Матвеич, идите домой
чай пить…
Вершинин. Мне пить
хочется. Я бы выпил
чаю.
Вершинин. Не знаю.
Чаю хочется. Полжизни за стакан
чаю! С утра ничего не ел…
Кулыгин(целует Ирине руку). Прощай. Завтра и послезавтра целый день отдыхать. Всего хорошего! (Идет.)
Чаю очень
хочется. Рассчитывал провести вечер в приятном обществе и — о, fallacem hominum spem! [О, призрачная надежда людская! (лат.)] Винительный падеж при восклицании…
Он умылся из ручья, прочел утренние молитвы, и
захотелось ему
чаю и горячих пышек со сметаной, которые каждое утро подают у тестя к столу.