Неточные совпадения
Левин не отвечал. Сказанное ими в разговоре слово о том, что он действует справедливо только в отрицательном смысле,
занимало его. «Неужели только отрицательно можно быть справедливым?» спрашивал он
себя.
Дела эти
занимали его не потому, чтоб он оправдывал их для
себя какими-нибудь общими взглядами, как он это делывал прежде; напротив, теперь, с одной стороны, разочаровавшись неудачей прежних предприятий для общей пользы, с другой стороны, слишком занятый своими мыслями и самым количеством дел, которые со всех сторон наваливались на него, он совершенно оставил всякие соображения об общей пользе, и дела эти
занимали его только потому, что ему казалось, что он должен был делать то, что он делал, — что он не мог иначе.
Весь день этот, за исключением поездки к Вильсон, которая
заняла у нее два часа, Анна провела в сомнениях о том, всё ли кончено или есть надежда примирения и надо ли ей сейчас уехать или еще раз увидать его. Она ждала его целый день и вечером, уходя в свою комнату, приказав передать ему, что у нее голова болит, загадала
себе: «если он придет, несмотря на слова горничной, то, значит, он еще любит. Если же нет, то, значит, всё конечно, и тогда я решу, что мне делать!..»
И он с свойственною ему ясностью рассказал вкратце эти новые, очень важные и интересные открытия. Несмотря на то, что Левина
занимала теперь больше всего мысль о хозяйстве, он, слушая хозяина, спрашивал
себя: «Что там в нем сидит? И почему, почему ему интересен раздел Польши?» Когда Свияжский кончил, Левин невольно спросил: «Ну так что же?» Но ничего не было. Было только интересно то, что «оказывалось» Но Свияжский не объяснил и не нашел нужным объяснять, почему это было ему интересно.
Всё, что постигнет ее и сына, к которому точно так же как и к ней, переменились его чувства, перестало
занимать его. Одно, что
занимало его теперь, это был вопрос о том, как наилучшим, наиприличнейшим, удобнейшим для
себя и потому справедливейшим образом отряхнуться от той грязи, которою она зaбрызгала его в своем падении, и продолжать итти по своему пути деятельной, честной и полезной жизни.
Сергей Иванович был умен, образован, здоров, деятелен и не знал, куда употребить всю свою деятельность. Разговоры в гостиных, съездах, собраниях, комитетах, везде, где можно было говорить,
занимали часть его времени; но он, давнишний городской житель, не позволял
себе уходить всему в разговоры, как это делал его неопытный брат, когда бывал в Москве; оставалось еще много досуга и умственных сил.
Даже из-за него уже начинали несколько ссориться: заметивши, что он становился обыкновенно около дверей, некоторые наперерыв спешили
занять стул поближе к дверям, и когда одной посчастливилось сделать это прежде, то едва не произошла пренеприятная история, и многим, желавшим
себе сделать то же, показалась уже чересчур отвратительною подобная наглость.
Архивны юноши толпою
На Таню чопорно глядят
И про нее между
собоюНеблагосклонно говорят.
Один какой-то шут печальный
Ее находит идеальной
И, прислонившись у дверей,
Элегию готовит ей.
У скучной тетки Таню встретя,
К ней как-то Вяземский подсел
И душу ей
занять успел.
И, близ него ее заметя,
Об ней, поправя свой парик,
Осведомляется старик.
Увы, Татьяна увядает;
Бледнеет, гаснет и молчит!
Ничто ее не
занимает,
Ее души не шевелит.
Качая важно головою,
Соседи шепчут меж
собою:
Пора, пора бы замуж ей!..
Но полно. Надо мне скорей
Развеселить воображенье
Картиной счастливой любви.
Невольно, милые мои,
Меня стесняет сожаленье;
Простите мне: я так люблю
Татьяну милую мою!
С первой молодости он держал
себя так, как будто готовился
занять то блестящее место в свете, на которое впоследствии поставила его судьба; поэтому, хотя в его блестящей и несколько тщеславной жизни, как и во всех других, встречались неудачи, разочарования и огорчения, он ни разу не изменил ни своему всегда спокойному характеру, ни возвышенному образу мыслей, ни основным правилам религии и нравственности и приобрел общее уважение не столько на основании своего блестящего положения, сколько на основании своей последовательности и твердости.
А между тем Базаров не совсем ошибался. Он поразил воображение Одинцовой; он
занимал ее, она много о нем думала. В его отсутствие она не скучала, не ждала его; но его появление тотчас ее оживляло; она охотно оставалась с ним наедине и охотно с ним разговаривала, даже тогда, когда он ее сердил или оскорблял ее вкус, ее изящные привычки. Она как будто хотела и его испытать, и
себя изведать.
Его лицо, надутое, как воздушный пузырь, казалось освещенным изнутри красным огнем, а уши были лиловые, точно у пьяницы; глаза, узенькие, как два тире, изучали Варвару. С нелепой быстротой он бросал в рот
себе бисквиты, сверкал чиненными золотом зубами и пил содовую воду, подливая в нее херес. Мать, похожая на чопорную гувернантку из англичанок,
занимала Варвару, рассказывая...
— Что же делается там, в России? Все еще бросают бомбы? Почему Дума не запретит эти эксцессы? Ах, ты не можешь представить
себе, как мы теряем во мнении Европы! Я очень боюсь, что нам перестанут давать деньги, —
займы, понимаешь?
Вся эта сцена
заняла минуту, но Самгин уже знал, что она останется в памяти его надолго. Он со стыдом чувствовал, что испугался человека в красной рубахе, смотрел в лицо его, глупо улыбаясь, и вообще вел
себя недостойно. Варвара, разумеется, заметила это. И, ведя ее под руку сквозь трудовую суету, слыша крики «Берегись!», ныряя под морды усталых лошадей, Самгин бормотал...
Поцеловав его, она соскочила с кровати и, погасив свечу, исчезла. После нее остался запах духов и на ночном столике браслет с красными камешками. Столкнув браслет пальцем в ящик столика, Самгин закурил папиросу, начал приводить в порядок впечатления дня и тотчас убедился, что Дуняша, среди них,
занимает ничтожно малое место. Было даже неловко убедиться в этом, — он почувствовал необходимость объясниться с самим
собою.
«Как можно! А как не отдашь в срок? если дела пойдут плохо, тогда подадут ко взысканию, и имя Обломова, до сих пор чистое, неприкосновенное…» Боже сохрани! Тогда прощай его спокойствие, гордость… нет, нет! Другие
займут да потом и мечутся, работают, не спят, точно демона впустят в
себя. Да, долг — это демон, бес, которого ничем не изгонишь, кроме денег!
Он забыл ту мрачную сферу, где долго жил, и отвык от ее удушливого воздуха. Тарантьев в одно мгновение сдернул его будто с неба опять в болото. Обломов мучительно спрашивал
себя: зачем пришел Тарантьев? надолго ли? — терзался предположением, что, пожалуй, он останется обедать и тогда нельзя будет отправиться к Ильинским. Как бы спровадить его, хоть бы это стоило некоторых издержек, — вот единственная мысль, которая
занимала Обломова. Он молча и угрюмо ждал, что скажет Тарантьев.
Другая причина — приезд нашего родственника Бориса Павловича Райского. Он живет теперь с нами и, на беду мою, почти не выходит из дома, так что я недели две только и делала, что пряталась от него. Какую бездну ума, разных знаний, блеска талантов и вместе шума, или «жизни», как говорит он, привез он с
собой и всем этим взбудоражил весь дом, начиная с нас, то есть бабушки, Марфеньки, меня — и до Марфенькиных птиц! Может быть, это
заняло бы и меня прежде, а теперь ты знаешь, как это для меня неловко, несносно…
Но Татьяна Марковна до обеда не упомянула о вчерашнем разговоре, а после обеда, когда Райский ушел к
себе, а Тушин, надев пальто, пошел куда-то «по делу», она
заняла всю девичью чисткою серебряных чайников, кофейников, подносов и т. д., назначаемых в приданое Марфеньке.
Потом он отыскивал в
себе кротость, великодушие и вздрагивал от живого удовольствия проявить его; устроивалась сцена примирения, с достоинством и благородством, и
занимала всех, пуще всех его самого.
Потом он выбрал дамские часы с эмалевой доской, с цепочкой, подарить от
себя Марфеньке, и для этого зашел к Титу Никонычу и
занял у него двести рублей до завтра, чтобы не воевать с бабушкой, которая без боя не дала бы ему промотать столько на подарок и, кроме того, пожалуй, выдала бы заранее его секрет.
— Во имя того же, во имя чего
занял у вас деньги, то есть мне нужны они, а у вас есть. И тут то же: вы возьмете на
себя, вам ничего не сделают, а меня упекут — надеюсь, это логика!
Уже книга не
занимала ее; она отрезвилась от печатной морали и сама внутренно стыдила
себя за пошлое средство.
Он решил писать его эпизодами, набрасывая фигуру, какая его
займет, сцену, которая его увлечет или поразит, вставляя
себя везде, куда его повлечет ощущение, впечатление, наконец чувство и страсть, особенно страсть!
На другой день мы отправились на берег с визитами, сначала к американским офицерам, которые
заняли для
себя и для матросов — не знаю как, посредством ли покупки или просто «покровительства», — препорядочный домик и большой огород с сладким картофелем, таро, горохом и табаком.
После обеда Нехлюдов с усилием усадил приказчика и, для того, чтобы проверить
себя и вместе с тем высказать кому-нибудь то, что его так
занимало, передал ему свой проект отдачи земли крестьянам и спрашивал его мнение об этом.
Высшие власти знали, что он пьяница, но он был всё-таки более образован, чем другие, — хотя и остановился в своем образовании на том месте, где его застало пьянство, — был смел, ловок, представителен, умел и в пьяном виде держать
себя с тактом, и потому его назначили и держали на том видном и ответственном месте, которое он
занимал.
В маленькой комнатке, которую доктор
занимал в нижнем этаже, царил тот беспорядок, какой привозят с
собой все путешественники: в углу стоял полураскрытый чемодан, на стене висело забрызганное дорожной грязью пальто, на окне разложены были хирургические инструменты и стояла раскрытая коробка с табаком.
Русский народ победит германизм, и дух его
займет великодержавное положение в мире, лишь победив в
себе «розановщину».
Я же возразил ему, что, напротив, церковь должна заключать сама в
себе все государство, а не
занимать в нем лишь некоторый угол, и что если теперь это почему-нибудь невозможно, то в сущности вещей несомненно должно быть поставлено прямою и главнейшею целью всего дальнейшего развития христианского общества.
И дети, и приказчики теснились в своих помещениях, но верх дома
занимал старик один и не пускал к
себе жить даже дочь, ухаживавшую за ним и которая в определенные часы и в неопределенные зовы его должна была каждый раз взбегать к нему наверх снизу, несмотря на давнишнюю одышку свою.
С туземцами знался я мало, разговаривал с ними как-то напряженно и никого из них у
себя не видал, исключая двух или трех навязчивых молодчиков еврейского происхождения, которые то и дело забегали ко мне да
занимали у меня деньги, благо der Russe верит.
Накануне, в 9-м часу вечера, приехал господин с чемоданом,
занял нумер, отдал для прописки свой паспорт, спросил
себе чаю и котлетку, сказал, чтоб его не тревожили вечером, потому что он устал и хочет спать, но чтобы завтра непременно разбудили в 8 часов, потому что у него есть спешные дела, запер дверь нумера и, пошумев ножом и вилкою, пошумев чайным прибором, скоро притих, — видно, заснул.
По обыкновению, шел и веселый разговор со множеством воспоминаний, шел и серьезный разговор обо всем на свете: от тогдашних исторических дел (междоусобная война в Канзасе, предвестница нынешней великой войны Севера с Югом, предвестница еще более великих событий не в одной Америке,
занимала этот маленький кружок: теперь о политике толкуют все, тогда интересовались ею очень немногие; в числе немногих — Лопухов, Кирсанов, их приятели) до тогдашнего спора о химических основаниях земледелия по теории Либиха, и о законах исторического прогресса, без которых не обходился тогда ни один разговор в подобных кружках, и о великой важности различения реальных желаний, которые ищут и находят
себе удовлетворение, от фантастических, которым не находится, да которым и не нужно найти
себе удовлетворение, как фальшивой жажде во время горячки, которым, как ей, одно удовлетворение: излечение организма, болезненным состоянием которого они порождаются через искажение реальных желаний, и о важности этого коренного различения, выставленной тогда антропологическою философиею, и обо всем, тому подобном и не подобном, но родственном.
Наконец дворецкий провозгласил: «кушание поставлено», — и Кирила Петрович первый пошел садиться за стол, за ним двинулись дамы и важно
заняли свои места, наблюдая некоторое старшинство, барышни стеснились между
собою как робкое стадо козочек и выбрали
себе места одна подле другой.
Отсутствие Кирила Петровича придало обществу более свободы и живости. Кавалеры осмелились
занять место подле дам. Девицы смеялись и перешептывались со своими соседами; дамы громко разговаривали через стол. Мужчины пили, спорили и хохотали, — словом, ужин был чрезвычайно весел и оставил по
себе много приятных воспоминаний.
Отправляясь на следующий день к Гагиным, я не спрашивал
себя, влюблен ли я в Асю, но я много размышлял о ней, ее судьба меня
занимала, я радовался неожиданному нашему сближению. Я чувствовал, что только с вчерашнего дня я узнал ее; до тех пор она отворачивалась от меня. И вот, когда она раскрылась, наконец, передо мною, каким пленительным светом озарился ее образ, как он был нов для меня, какие тайные обаяния стыдливо в нем сквозили…
— Послушай, братец, вот кандидат Московского университета; он, вероятно, все знает, кроме службы; его величеству угодно, чтоб он ей у нас поучился.
Займи его у
себя в канцелярии и докладывай мне особо. Завтра вы явитесь в канцелярию в девять утром, а теперь можете идти. Да, позвольте, я забыл спросить, как вы пишете?
Раз, длинным зимним вечером в конце 1838, сидели мы, как всегда, одни, читали и не читали, говорили и молчали и молча продолжали говорить. На дворе сильно морозило, и в комнате было совсем не тепло. Наташа чувствовала
себя нездоровой и лежала на диване, покрывшись мантильей, я сидел возле на полу; чтение не налаживалось, она была рассеянна, думала о другом, ее что-то
занимало, она менялась в лице.
Жил он чрезвычайно своеобычно; в большом доме своем на Тверском бульваре
занимал он одну крошечную комнату для
себя и одну для лаборатории.
Лариса Дмитриевна, давно прошедшая этими «задами» пантеизма, сбивала его и, улыбаясь, показывала мне на него глазами. Она, разумеется, была правее его, и я добросовестно ломал
себе голову и досадовал, когда мой доктор торжественно смеялся. Споры эти
занимали меня до того, что я с новым ожесточением принялся за Гегеля. Мученье моей неуверенности недолго продолжалось, истина мелькнула перед глазами и стала становиться яснее и яснее; я склонился на сторону моей противницы, но не так, как она хотела.
Женщина эта играла очень не важную роль, пока княжна была жива, но потом так ловко умела приладиться к капризам княгини и к ее тревожному беспокойству о
себе, что вскоре
заняла при ней точно то место, которое сама княгиня имела при тетке.
Нелепее, глупее ничего нельзя
себе представить; я уверен, что три четверти людей, которые прочтут это, не поверят, [Это до такой степени справедливо, что какой-то немец, раз десять ругавший меня в «Morning Advertiser», приводил в доказательство того, что я не был в ссылке, то, что я
занимал должность советника губернского правления.
В 1827 я привез с
собою Плутарха и Шиллера; рано утром уходил я в лес, в чащу, как можно дальше, там ложился под дерево и, воображая, что это богемские леса, читал сам
себе вслух; тем не меньше еще плотина, которую я делал на небольшом ручье с помощью одного дворового мальчика, меня очень
занимала, и я в день десять раз бегал ее осматривать и поправлять.
Виц-губернатор
занял его должность и в качестве губернатора получил от
себя дерзкую бумагу, посланную накануне; он, не задумавшись, велел секретарю ответить на нее, подписал ответ и, получив его как виц-губернатор, снова принялся с усилиями и напряжением строчить самому
себе оскорбительное письмо.
Он не выдержал бы ни бесстрастную нелицеприятность логики, ни бесстрастную объективность природы; отрешаться от всего для мысли или отрешаться от
себя для наблюдения он не мог; человеческие дела, напротив, страстно
занимали его.
Приедет и ребятишек с
собой привезет; сама около хозяйки дома пристроится, разговорами
занимает, семейные жалобы выслушивает, домашние несогласия умиротворяет, по хозяйству полезные советы подает.
— Для такого случая рассчитывать на
себя не приходится: можно ли перехватить где-нибудь, или что-нибудь продать.
Занимать, впрочем, не советую; не трудно и запутаться. Продай лучше пустошоночку, хоть Филипцево, например; тысячи полторы тебе с удовольствием Ермолаев даст. Вот ты и при деньгах.
Человек огромного самомнения может
себя чувствовать слитым с окружающим миром, быть очень социализированным и иметь уверенность, что в этом мире, совсем ему не чуждом, он может играть большую роль и
занимать высокое положение.
Сны
занимали в детстве и юности значительную часть моего настроения. Говорят, здоровый сон бывает без сновидений. Я, наоборот, в здоровом состоянии видел самые яркие сны и хорошо их помнил. Они переплетались с действительными событиями, порой страшно усиливая впечатление последних, а иногда сами по
себе действовали на меня так интенсивно, как будто это была сама действительность.