Неточные совпадения
— «Я не мир, а
меч принес», говорит Христос, — с своей стороны возразил Сергей Иваныч, просто, как будто самую понятную
вещь приводя то самое место из Евангелия, которое всегда более всего смущало Левина.
Отвечая на вопросы о том, как распорядиться с
вещами и комнатами Анны Аркадьевны, он делал величайшие усилия над собой, чтоб иметь вид человека, для которого случившееся событие не было непредвиденным и не имеет в себе ничего, выходящего из ряда обыкновенных событий, и он достигал своей цели: никто не мог
заметить в нем признаков отчаяния.
— Милостивый государь, я удивляюсь, как вы
смеете мне предлагать такие
вещи?..
У меня есть до тебя просьба: ты будешь нынче у них вечером; обещай мне
замечать все: я знаю, ты опытен в этих
вещах, ты лучше меня знаешь женщин…
— Превосходно изволили
заметить, — отнесся Чичиков, — точно, не мешает. Видишь
вещи, которых бы не видел; встречаешь людей, которых бы не встретил. Разговор с иным тот же червонец. Научите, почтеннейший Константин Федорович, научите, к вам прибегаю. Жду, как манны, сладких слов ваших.
Герой, однако же, совсем этого не
замечал, рассказывая множество приятных
вещей, которые уже случалось ему произносить в подобных случаях в разных местах: именно в Симбирской губернии у Софрона Ивановича Беспечного, где были тогда дочь его Аделаида Софроновна с тремя золовками: Марьей Гавриловной, Александрой Гавриловной и Адельгейдой Гавриловной; у Федора Федоровича Перекроева в Рязанской губернии; у Фрола Васильевича Победоносного в Пензенской губернии и у брата его Петра Васильевича, где были свояченица его Катерина Михайловна и внучатные сестры ее Роза Федоровна и Эмилия Федоровна; в Вятской губернии у Петра Варсонофьевича, где была сестра невестки его Пелагея Егоровна с племянницей Софьей Ростиславной и двумя сводными сестрами — Софией Александровной и Маклатурой Александровной.
Чичиков
заметил, что это, точно, случается и что в натуре находится много
вещей, неизъяснимых даже для обширного ума.
— Фу, какие вы страшные
вещи говорите! — сказал, смеясь,
Заметов. — Только все это один разговор, а на деле, наверно, споткнулись бы. Тут, я вам скажу, по-моему, не только нам с вами, даже натертому, отчаянному человеку за себя поручиться нельзя. Да чего ходить — вот пример: в нашей-то части старуху-то убили. Ведь уж, кажется, отчаянная башка, среди бела дня на все риски рискнул, одним чудом спасся, — а руки-то все-таки дрогнули: обокрасть не сумел, не выдержал; по делу видно…
— Он ограбил, вот и вся причина. Он взял деньги и
вещи. Правда, он, по собственному своему сознанию, не воспользовался ни деньгами, ни
вещами, а снес их куда-то под камень, где они и теперь лежат. Но это потому, что он не
посмел воспользоваться.
Карандышев. Уж вы слишком невзыскательны. Кнуров и Вожеватов
мечут жребий, кому вы достанетесь, играют в орлянку — и это не оскорбление? Хороши ваши приятели! Какое уважение к вам! Они не смотрят на вас, как на женщину, как на человека, — человек сам располагает своей судьбой; они смотрят на вас как на
вещь. Ну, если вы
вещь, это другое дело.
Вещь, конечно, принадлежит тому, кто ее выиграл,
вещь и обижаться не может.
— О таких
вещах всем не рассказывают, — ответил Гогин, садясь, и ткнул недокуренную папиросу в пепельницу. — Видите ли, — более решительно и строго заговорил он, — я, в некотором роде, официальное лицо, комитет поручил мне узнать у вас: вы не
замечали в ее поведении каких-либо… странностей?
— Не попал, господа! Острамился, простите Христа ради! Ошибся маленько, в головизу
метил ему, а — мимо! Понимаете
вещь? Ах, отцы святые, а?
Потом он
мел — не всякий день, однако ж, — середину комнаты, не добираясь до углов, и обтирал пыль только с того стола, на котором ничего не стояло, чтоб не снимать
вещей.
В пустяках, в разговорах о будничных
вещах будет сквозить никому, кроме их, не видимая любовь. И никто не
посмеет оскорбить их взглядом…
К тому времени я уже два года жег зеленую лампу, а однажды, возвращаясь вечером (я не считал нужным, как сначала, безвыходно сидеть дома 7 часов), увидел человека в цилиндре, который смотрел на мое зеленое окно не то с досадой, не то с презрением. «Ив — классический дурак! — пробормотал тот человек, не
замечая меня. — Он ждет обещанных чудесных
вещей… да, он хоть имеет надежды, а я… я почти разорен!» Это были вы. Вы прибавили: «Глупая шутка. Не стоило бросать денег».
Точно подле вас стоит ваш двойник; вы сами умны и разумны, а тот непременно хочет сделать подле вас какую-нибудь бессмыслицу, и иногда превеселую
вещь, и вдруг вы
замечаете, что это вы сами хотите сделать эту веселую
вещь, и Бог знает зачем, то есть как-то нехотя хотите, сопротивляясь из всех сил хотите.
Японцы осматривали до сих пор каждое судно, записывали каждую
вещь, не в видах торгового соперничества, а чтоб не прокралась к ним христианская книга, крест — все, что относится до религии;
замечали число людей, чтоб не пробрался в Японию священник проповедовать религию, которой они так боятся.
Люди наши, заслышав приказ, вытащили весь багаж на палубу и стояли в ожидании, что делать. Между
вещами я
заметил зонтик, купленный мной в Англии и валявшийся где-то в углу каюты. «Это зачем ты взял?» — спросил я Тимофея. «Жаль оставить», — сказал он. «Брось за борт, — велел я, — куда всякую дрянь везти?» Но он уцепился и сказал, что ни за что не бросит, что эта
вещь хорошая и что он охотно повезет ее через всю Сибирь. Так и сделал.
Мы воспользовались этим случаем и стали
помещать в реестрах разные
вещи: трубки японские, рабочие лакированные ящики с инкрустацией и т. п. Но вместо десяти-двадцати штук они вдруг привезут три-четыре. На мою долю досталось, однако ж, кое-что: ящик, трубка и другие мелочи. Хотелось бы выписать по нескольку штук на каждого, но скупо возят. За ящик побольше берут по 12 таилов (таил — около 3 р. асс.), поменьше — 8.
11 декабря, в 10 часов утра (рассказывал адмирал), он и другие, бывшие в каютах,
заметили, что столы, стулья и прочие предметы несколько колеблются, посуда и другие
вещи прискакивают, и поспешили выйти наверх. Все, по-видимому, было еще покойно. Волнения в бухте не замечалось, но вода как будто бурлила или клокотала.
Мисси с своими кавалерами,
заметив, что между братом и сестрой начинается интимный разговор, отошла в сторону. Нехлюдов же с сестрой сели у окна на бархатный диванчик подле чьих-то
вещей, пледа и картонки.
Нехлюдов слез с пролетки и подошел к двигавшимся женщинам, желая спросить Маслову о
вещах и о том, как она себя чувствует, но конвойный унтер-офицер, шедший с этой стороны партии, тотчас же
заметив подошедшего, подбежал к нему.
Стояло и торчало где-то какое-то существо или предмет, вроде как торчит что-нибудь иногда пред глазом, и долго, за делом или в горячем разговоре, не
замечаешь его, а между тем видимо раздражаешься, почти мучаешься, и наконец-то догадаешься отстранить негодный предмет, часто очень пустой и смешной, какую-нибудь
вещь, забытую не на своем месте, платок, упавший на пол, книгу, не убранную в шкаф, и проч., и проч.
Осмотревшись кругом, я
заметил, что все
вещи, которые еще вчера валялись около фанзы в беспорядке, теперь были прибраны и сложены под навес. Около огня сидели Чжан Бао, Дерсу и Чан Лин и о чем-то тихонько говорили между собою.
— Позвольте мне вам
заметить, — пропищал он наконец, — вы все, молодые люди, судите и толкуете обо всех
вещах наобум; вы мало знаете собственное свое отечество...
Утром я проснулся позже других. Первое, что мне бросилось в глаза, — отсутствие солнца. Все небо было в тучах.
Заметив, что стрелки укладывают
вещи так, чтобы их не промочил дождь, Дерсу сказал...
К трем часам дня отряд наш стал подходить к реке Уссури. Опытный глаз сразу
заметил бы, что это первый поход. Лошади сильно растянулись, с них то и дело съезжали седла, расстегивались подпруги, люди часто останавливались и переобувались. Кому много приходилось путешествовать, тот знает, что это в порядке
вещей. С каждым днем эти остановки делаются реже, постепенно все налаживается, и дальнейшие передвижения происходят уже ровно и без заминок. Тут тоже нужен опыт каждого человека в отдельности.
А я сказал Маше, чтобы она не будила вас раньше половины одиннадцатого, так что завтра, едва успеете вы напиться чаю, как уж надобно будет вам спешить на железную дорогу; ведь если и не успеете уложить всех
вещей, то скоро вернетесь, или вам привезут их; как вы думаете сделать, чтобы вслед за вами поехал Александр Матвеич, или сами вернетесь? а вам теперь было бы тяжело с Машею, ведь не годилось бы, если б она
заметила, что вы совершенно спокойны.
Завет отца и матери, о милый,
Не
смею я нарушить.
Вещим сердцем
Прочуяли они беду, — таить
Велели мне мою любовь от Солнца.
Погибну я. Спаси мою любовь,
Спаси мое сердечко! Пожалей
Снегурочку!
Человек зажигал свечку и провожал этой оружейной палатой,
замечая всякий раз, что плаща снимать не надобно, что в залах очень холодно; густые слои пыли покрывали рогатые и курьезные
вещи, отражавшиеся и двигавшиеся вместе со свечой в вычурных зеркалах; солома, остававшаяся от укладки, спокойно лежала там-сям вместе с стриженой бумагой и бечевками.
Рассказ мой, по несчастию, предупредил сообщение из III Отделения, он вовсе не ждал его и потому совершенно растерялся, говорил какие-то бессвязные
вещи, сам
заметил это и, чтоб поправиться, сказал мне: «Erlauben Sie mir deutsch zu sprechen».
Затем доктор начал
замечать за самим собою довольно странную
вещь: он испытывал в присутствии жены с глазу на глаз какое-то гнетуще-неловкое чувство, как человек, которого все туже и туже связывают веревками, и это чувство росло, крепло и захватывало его все сильнее.
И нощи се завесу лживой
Со треском мощно разодрав,
Кичливой власти и строптивой
Огромный истукан поправ,
Сковав сторучна исполина,
Влечет его, как гражданина,
К престолу, где народ воссел:
«Преступник власти, мною данной!
Вещай, злодей, мною венчанный,
Против меня восстать как
смел?
Ну, вот, это простой, обыкновенный и чистейший английский шрифт: дальше уж изящество не может идти, тут все прелесть, бисер, жемчуг; это законченно; но вот и вариация, и опять французская, я ее у одного французского путешествующего комми заимствовал: тот же английский шрифт, но черная; линия капельку почернее и потолще, чем в английском, ан — пропорция света и нарушена; и
заметьте тоже: овал изменен, капельку круглее и вдобавок позволен росчерк, а росчерк — это наиопаснейшая
вещь!
Все эти дамы рассказывали потом, что князь осматривал в комнатах каждую
вещь, увидал на столике развернутую книгу из библиотеки для чтения, французский роман «Madame Bovary»,
заметил, загнул страницу, на которой была развернута книга, попросил позволения взять ее с собой, и тут же, не выслушав возражения, что книга из библиотеки, положил ее себе в карман.
И ему было хорошо: он несся по спокойной ночной теплыни, не спуская глаз с доброго молодого лица, слушая молодой и в шепоте звеневший голос, говоривший простые, добрые
вещи; он и не
заметил, как проехал полдороги.
Случалось ли вам, читатель, в известную пору жизни, вдруг
замечать, что ваш взгляд на
вещи совершенно изменяется, как будто все предметы, которые вы видели до тех пор, вдруг повернулись к вам другой, неизвестной еще стороной? Такого рода моральная перемена произошла во мне в первый раз во время нашего путешествия, с которого я и считаю начало моего отрочества.
— Кто тебя просил трогать мои
вещи? — сказал вошедший в комнату Володя,
заметив расстройство, произведенное мною в симметрии разнообразных украшений его столика. — А где флакончик? непременно ты…
— Где вы это взяли? и как
смеете шалить такими
вещами?
— Сделай милость, никогда не
смей прикасаться к моим
вещам, — сказал он, составляя куски разбитого флакончика и с сокрушением глядя на них.
Молодой предприниматель наш успел уже в гимназии составить подписку, собрать часть денег и купить на них все нужные
вещи, которые, надо полагать, Ваньку даже заинтересовали, потому что он, с величайшею расторопностью, начал с извозчика Плавина таскать стопы оберточной бумаги, кульки с клеем, кистями, сажей, вохрой и
мелом.
— Прежде, признаюсь, когда я жил ребенком в деревне, я не
замечал этого; но потом вот, приезжая в отпуск, я увидел, что это страшная
вещь, ужасная
вещь!..
— Единственно потому, мой друг, что в вас я
заметил несколько более благоразумия и ясного взгляда на
вещи, чем в обоих наших дурачках.
Но вот консерваторы первые
заметили, что есть в этом положении
вещей что-то неладное, и, разумеется, приписали это интригам злонамеренных людей.
— Смеется — ему что! — Помилуйте! разве возможная
вещь в торговом деле ненависть питать! Тут, сударь, именно смеяться надо, чтобы завсегда в человеке свободный дух был. Он генерала-то смешками кругом пальца обвел; сунул ему, этта, в руку пакет, с виду толстый-претолстый: как,
мол? — ну, тот и смалодушествовал. А в пакете-то ассигнации всё трехрублевые. Таким манером он за каких-нибудь триста рублей сразу человека за собой закрепил. Объясняться генерал-то потом приезжал.
Эта новая внутренняя жизнь поражала его своей многообразностью. Раньше он не
смел и подозревать, какие радости, какая мощь и какой глубокий интерес скрываются в такой простой, обыкновенной
вещи, как человеческая мысль.
— А что пользы? При людях срамят командира, а потом говорят о дисциплине. Какая тут к бису дисциплина! А ударить его, каналью, не
смей. Не-е-ет… Помилуйте — он личность, он человек! Нет-с, в прежнее время никаких личностев не было, и лупили их, скотов, как сидоровых коз, а у нас были и Севастополь, и итальянский поход, и всякая такая
вещь. Ты меня хоть от службы увольняй, а я все-таки, когда мерзавец этого заслужил, я загляну ему куда следует!
Надо очертить ее магическим кругом, не очень тесно, чтоб она не
заметила границ и не переступила их, хитро овладеть не только ее сердцем — это что! это скользкое и непрочное обладание, а умом, волей, подчинить ее вкус и нрав своему, чтоб она смотрела на
вещи через тебя, думала твоим умом…
— Дядюшка, что бы сказать? Вы лучше меня говорите… Да вот я приведу ваши же слова, — продолжал он, не
замечая, что дядя вертелся на своем месте и значительно кашлял, чтоб замять эту речь, — женишься по любви, — говорил Александр, — любовь пройдет, и будешь жить привычкой; женишься не по любви — и придешь к тому же результату: привыкнешь к жене. Любовь любовью, а женитьба женитьбой; эти две
вещи не всегда сходятся, а лучше, когда не сходятся… Не правда ли, дядюшка? ведь вы так учили…
— Если и так, дядюшка, то эти
вещи не рассказываются, — с скромной улыбкой
заметил Александр.